Девочки говорили много и быстро, но в какой квартире живет Владик, они не знали.
Следующим, кого я спросил о Чудобыльском, был толстый рыжий задумчивый мальчик, по виду — первоклашка.
— Владик? — повторил он.— Владик — это человек! — В подтверждение своих слов он вытащил указательный палец из носа и многозначительно потряс им у козырька своей огромной флотской фуражки.— Владика все малыши уважают, потому что он все на свете знает, и хоть учится в седьмом классе, а совсем не задается. А еще он по вечерам на чердаке рассказывает сказки. Не те, которые в книжках или по радио, а свои, да такие, что заслушаешься!
Мальчик сдвинул сползшую на глаза фуражку, отчего из-под козырька вылетел, как пружинка, огненный вихор, подумал и добавил:
— Живет Владик в доме номер 1а, а в какой квартире — это тайна, потому что Владик от волшебников прячется, а вы, дяденька, еще неизвестно кто такой.
Я объяснил, что сам когда-то жил в этом самом доме номер 1а, но это лишь насторожило мальчугана. Фуражка мгновенно спустилась на нос, и уже из-под козырька было сказано:
— Если вы и вправду жили в этом доме, значит, и Владика должны сами знать, и его родителей, или хоть его бабушку.
Владелец фуражки сделал вид, что обнаружил на горизонте что-то очень важное, отчалил и, быстро набирая скорость, исчез.
После двух-трех неудачных попыток я нашел наконец человека, знавшего точный адрес Владика. Это был высокий, подтянутый и очень серьезный мальчик.
— Чудобыльский? — сдвинув брови, переспросил он.— Видите ли, я учусь с ним в одном классе, а что, собственно, вас интересует? Ах, дневник! Как же, разумеется, знаю... Нет, не читал. Вы извините, но тратить время на подобную чепуху... Дело в том, что нам задали на лето сочинение: «Как ты провел каникулы». Ребята отнеслись к заданию со всей серьезностью, а Чудобыльский — представляете? — ему учитель вовсе отметки не поставил. Никакой! Владик, он вообще... безответственный. Вечно занят какими-то бреднями, а для стенгазеты из него строчки не вытянешь. Недавно мы поручили ему провести у октябрят сбор на тему: «Мы живем в эпоху научно-технической революции», так вместо доклада он целый час забивал ребятишкам головы своими сказочными похождениями на каких-то фантастических заводах.
Мой собеседник пожелал всего наилучшего, сказав на прощанье со вздохом, что лично он как староста считает: с Чудобыльским надо что-то предпринимать.
А еще через минуту в воротах, насвистывая что-то веселое, появился взлохмаченный мальчишка без шапки, в распахнутом пальто. Я сразу догадался, что это тот, кто мне нужен. Владик был толстощеким, курносым, лицо его показалось бы простоватым, если б не глаза — зеленые, большие, то озорные, хитрые, то внимательные, задумчивые.
Владик ничуть не удивился моему приходу, сказал, что вообще привык к неожиданностям, а потеряв дневник, был уверен, что он к нему обязательно вернется. Но вот печатать его, до тех пор пока не будет убедительных доказательств, преждевременно.
— Доказательств? А это?! — Я осторожно вытащил оставленную Владиком в дневнике закладку, самую необыкновенную из всех, какие мне приходилось видеть. Закладкой служило... зеленоватое, огромное, длиной во всю страницу, стрекозиное крыло.
— Все равно мне не верят,— пожал плечами Владик.— Говорят, что это просто тропическая стрекоза откуда-нибудь из Бразилии. А откуда у меня бразильская стрекоза? Было одно бесспорное доказательство — кусок кожи ящера. Ученые сразу бы разобрались, чей он! Но, понимаете, бабушка унюхала, что из моего стола как-то странно пахнет, и выкинула кожу.
Я сказал, что все равно надо попробовать опубликовать дневник, а ответственность беру на себя.
— А может, все-таки выбрать что-нибудь другое? — стрельнув хитрым понимающим глазом, спросил Владик.— Со мной всякие истории случались. Даже еще удивительнее. Я вам, может, и расскажу.
— Другие потом, прежде всего дневник.
— Что ж... Я его дарю. Берите и делайте с ним все, что найдете нужным.
Когда мы прощались, Владик внимательно посмотрел на меня, подняв светлые серпики бровей, пожевал пухлую губу и спросил:
— Вы... ты еще придешь?
— Приду. Теперь обязательно приду. Скоро. Вскоре мы действительно встретились, и...
Но с этого начинается уже следующая история.
КОРОЛЕВА С ЗЕЛЕНЫМИ ИСКОРКАМИ, ИЛИ СЛУЧАЙ НА ПОДОКОННИКЕ
Дома я внимательно перечитал удивительный дневник. Некоторые его листы были написаны так поспешно, что строчки налезали одна на другую, не умещались, сползали вниз по краю страницы, многие сокращенные слова я вообще не смог расшифровать, а от них зачастую зависел смысл фраз. Необходимо было идти к Владику за разъяснениями.
Но поговорить с ним удалось не скоро: как назло, что ни день, откуда-то выскакивали непредвиденные и неотложные дела и ломали мои планы. Так я прособирался целую неделю.
Была ранняя весна. Ко дню нашей первой встречи с Вла-диком сугробы уже успели растаять, однако потом вернувшийся морозец вновь прихватил лужицы, остановил ручьи, раскисшая земля закаменела, и когда я отправился на свой старый двор во второй раз, о весне и помина не было. Ночной снег застелил асфальт, крыши, кусты чистеньким пухом. Вдоль стен пробежали собачьи следы, по белому двору расстелились тропки, словно серые полотенца с грязной бахромой. Вокруг детской песочницы с грибком-мухомором вилась полоска обнаженной земли: кто-то катил тут тяжелый ком для снеговика. Сам снеговик, стоявший в конце полоски, был не достроен или кем-то разрушен,— остался лишь огромный шар — пузо, а голова и грудь разбились на куски.
Где живет Владик, я так и не узнал, а во дворе не было ни души. Я постоял, подождал и хотел было идти в соседний двор, как вдруг из-за угла дома вылетел снежок и гулко шлепнул в серый забор. «Эге, так вот где идет игра!» — смекнул я. Однако за углом вместо шумной компании я обнаружил лишь одного-единственного мальчугана лет десяти в пальто нараспашку и съехавшей на затылок ушанке. Волоча развязавшийся зеленый шарф, паренек с каким-то ожесточением швырял снежки в нарисованного мелом человечка и никак не мог попасть.
Мальчик сопел, хмурился и кривил губы. Настроение у него, по-видимому, было отнюдь не радужным.
— Здорово, снайпер! — крикнул я, подойдя поближе.
— А чего? — паренек настороженно оглядел меня и на всякий случай попятился.
— Ничего... Просто так. Одному скучно, верно?
— А чего? — повторил хмурый мальчик, перекатывая снежок в красных, замерзших ладонях.
Я тоже скатал снежок и с треском влепил его точно в цель. (И почему так бывает? Иной раз сколько ни кидай — все мимо, а то с первого раза шлеп — и попал.)
Мальчик оценил бросок: он ничего, не сказал, но холодок в его глазах растаял, теперь в них светилось любопытство.
Я снова бросил и снова попал.
— Во дает! — пробормотал мальчуган.— А еще раз попадете?
— Обязательно! У меня снежки особенные,— отозвался я.— Самонаводящиеся.
— Как ракеты?
— Ага!
Я воспользовался моментом и спросил:
— Послушай, старина, ты не знаешь, как бы мне разыскать Владика Чудобыльского?
— А чего? — опять насторожился мой собеседник.
— Важное дело. Да ты не думай — никаких неприятностей и подвохов. Клянусь моей последней школьной двойкой! Чтоб мне съесть собственные подметки! — поспешно заверил я хмурого паренька.
Тут он впервые улыбнулся.
— А зачем он вам?
— Вот так нужен! — я провел ладонью по шее.— Ты знаешь, где он?
— Угу,— кивнул мальчуган.
— Где же?
Паренек помялся, поднял свалившийся шарф и отвернулся.
— Та-ак... Ты знаешь, где Владик, но это секрет, верно? Паренек пожал плечами и не ответил.
— Хорошо, не хочешь говорить — не надо. Но позвать его ты можешь?
— Тоже не могу,— потупился мальчуган.
— Неужели мне тут целый день мерзнуть? Пойми, Владик ждет меня. (Тут я немного покривил душой. Владик сегодня не мог меня ждать. Он вообще не знал, когда я приду.)
— Если ждет, тогда другое дело.— Мой новый знакомый швырнул снежок и наконец-то попал в человечка.
— В штабе Владька, вот где.
— А ты почему не в штабе?
От этого вопроса мальчуган мой вновь сник.
— Поссорились?
— Не...
— Тогда, может, пойдем вместе?
— Не...— паренек замотал головой.— Нельзя мне.
— Кажется, я понимаю: ты что-то натворил и ход в штаб тебе временно заказан, так? Но какое же кошмарное преступление на твоей совести? Ты выдал врагу пароль? Бросил в беде командира?
— И вовсе никого не бросал,— буркнул паренек.— Подумаешь... Владька солнечную машину делает, а я от нее стеклышко открутил,— прожигательное. Я бы обратно вставил, только у меня его Пашка Мамон отнял.
— Вот оно что! А этому разбойнику Пашке нельзя было объяснить в подходящей форме, кто он такой?
— Как же, объяснишь ему! Вы Пашку не знаете, он вон какой! — Мальчуган поднял руку и даже встал на цыпочки.
— Да-а, плохо дело. А штаб у вас на Кузином дворе, в сарае?
— А... откуда вы знаете? — опешил паренек.
— Эх, милый, тебя еще на свете не было, а штаб уже был. Ладно, приятель, ты мне ничего не говорил, я ничего не слыхал. А подходящее стеклышко я Владику достану. Будь здоров.
И я отправился в соседний двор. Почему он назывался «Кузин», большинство обитателей окрестных домов объяснить бы уже не смогли. Но «дети» моего поколения еще помнили сердитого долговязого дворника Кузю, который гонял нас, мальчишек, с заборов и ржавых крыш, складов, амбаров и лепившихся друг к другу сараюшек. Как я и ожидал, теперь от сараев не осталось следа. Уцелел лишь один — самый старый, каменный. Когда-то богатый барин, кажется граф, построил позади своего особняка конюшню. В одной ее половине стояли кареты, санки, хранилась упряжь, в другой находились лошади. После революции, как рассказывал нам один старичок, стояла тут извозчичья пролетка и скучала в одиночестве большая белая лошадь. Извозчик помер, кобылу куда-то увели, а какой-то инженер-механик приспособил конюшню под гараж-мастерскую и своими руками собрал автомобиль — «авто», как тогда выражались. Авто, говорил тот старичок, очень здорово дымило, страшно стреляло, однако иногда и ездило. Вскоре машина развалилась, инженер уехал, а гараж постепенно превратился в обыкновенный сарай, набитый всевозможным хламом.
Теперь сарай доживал последние дни: половина его была уже снесена. Разбитая стена скалилась бело-розовыми щербатыми кирпичами, из темного нутра тянуло прелым деревом и пылью, над продавленной крышей корячились черные переломанные стропила.
Как забираться в штаб, я помнил. Оглянувшись, нет ли зрителей (неудобно все-таки — взрослый человек), я вскарабкался на каменный забор, прошел по нему до крыши сарая, осторожно пролез в слуховое окно и прислушался. Из темноты доносились голоса. Высокий девчоночий что-то убедительно доказывал, другой, пониже, принадлежавший какому-то мальчику, опровергал... Речь, как я понял, шла о привидениях.
— Ты про Вия читал? — спрашивала девочка.— Жуть! Прямо мурашки выскакивают... А «Каменный гость» ты читал? Пушкин написал, вот кто! Посвящается Дон Жуану. Так там статуя оживала!
— Ну и что? Пушкин вон сколько сказок написал — и про царя Салтана, и про Спящую царевну... Да что говорить — не бывает на самом деле привидений. Кто их видел?
— Владь, ну что он спорит? — взмолился девчоночий голос.— Скажи ему! Ты ведь сам видел привидение.
— Видел,— согласился знакомый мне голос.— Только, может, это было не привидение, а туман. Когда я сидел на кладбище, здорово похолодало — у меня зуб на зуб не попадал. А над землей в темноте словно белые волны плыли.
— Жуть! Ни за что бы не пошла ночью на кладбище! — с восторгом сообщил тонкий голосок.— Я тоже раз на даче...— Девочка умолкла на полуслове...
Пытаясь устроиться поудобнее, я задел доску, за шиворот посыпалась труха.
— Ш-ш! Слыхали? Кто-то крадется! На чердаке воцарилась тишина.
— Никто не крадется,— наконец сказал Владик.— Просто кошка лазит.
— Все это ерунда, верно, Владик? — заговорил еще один невидимка.— Вот пришельцы с других миров, те — да! Те такое могут, что куда там привидения! Владь, ты про пришельцев расскажи.
— Про пришельцев... Нет, об этом как-нибудь в другой раз, а сегодня я лучше одну историю расскажу...
— Про привидения! — потребовала девочка.
Снова в темноте что-то зашуршало, но я был в этом не повинен. Ребята умолкли.
— Не надо про привидения,— решительно сказал какой-то басовитый малыш и, хлюпнув носом, добавил: — Пусть он сказку расскажет.
— Хорошо. Это будет сказочная история,— согласился Владик.— Про королеву... Королеву с зелеными искорками.
По привычке я нащупал в кармане авторучку, но тут же сообразил, что в темноте ничего не смогу записать и что придется положиться на свою память.
Только, как ни старался я запомнить рассказ во всех подробностях, что-то, разумеется, выскочило из головы, что-то получилось потом иначе. Но это мелочи, детали, а все более или менее важное я в тот же вечер записал достаточно точно и полно.
Итак, вот пересказ того, что я услышал на чердаке старого сарая.
* * *
Было утро. Такое раннее, что ни ночь, ни день еще не решили, что им делать. Ночь гадала: пора е'й уходить или можно еще подождать. А день зевал, потягивался и никак не мог начаться. Огни на улицах уже погасли, а в домах — зажигались. На одном конце неба, по-видимому у раздевалки, еще толпились убегавшие звезды, а на другом — из-под серебряного облачного одеяла уже высунулся рыжий солнечный вихор.
В эту самую тихую минуту над городом закружились, затанцевали снежинки.
Они встречались, перекликались, знакомились, приглашали друг друга лететь вместе и... расставались. Расставались, чтобы встретиться с другими. Ужасно ветреный народ!
Натанцевавшись, снежинки садились на крыши, тротуары, деревья, и тут начинались бесконечные расспросы, рассказы, шутки, смех, порой слышались даже песенки... Впрочем, я не знаю всего, что было на крышах, на тротуарах и деревьях — мне известно лишь то, что произошло на одном подоконнике.
Одна за другой спускались сюда на своих кружевных юбочках-парашютах крохотные звездочки. Ах, как они были красивы, как искрились и сверкали, как тоненько позванивали, задевая друг друга!
Это очень обидно, что наши глаза и уши так слабы и несовершенны. Чтобы увидеть и услышать, как болтают снежинки, приходится выбирать самое тихое, сонное время и изо всех сил прислушиваться, вглядываться, пока не зазвенит в ушах, не зарябит в глазах, но даже после этого не всегда удается увидеть и услышать этих удивительных маленьких путешественниц.
Между тем шум, смех, крики на подоконнике становились все громче и все отчетливей.
— Сюда! Сюда! — кричали старожилы прибывающим.
— Ах, осторожней, вы испортите мое платьице!
— Здравствуй, подружка! Сколько лет, сколько зим!
— Позвольте, мы с вами где-то встречались. Кажется, в Гималаях... Или в Антарктике?
— Какой чудесный узор! Вы его сами придумали?
— Звездочка, вспомните, мы же с вами когда-то были дождиком в Африке. Ах, сколько с тех пор воды утекло!
Общество подбиралось самое пестрое. Рядом с важными, видавшими виды путешественницами приземлялись совсем юные особы, лишь недавно научившиеся летать, и поэтому шумные и восторженные. Задумчивые, хмурые снежинки северных морей с удивлением поглядывали на веселых, болтливых соседок, родившихся из морских брызг где-то возле коралловых островов в Индийском океане. Были тут и очень серьезные, ученые снежинки, занимавшиеся исследованием круговорота воды в природе. Были и снежинки-бродяги, давно забывшие, откуда они взялись.
Но главным образом, на подоконнике собрался народ трудовой — тысячи и тысячи мастериц самых разных профессий, известно, что дел у воды на свете столько, что и не перечесть.
Постепенно снег кончился, снежинки уселись поудобнее и принялись болтать. При этом поднялся такой шум, какой бывает в классе, когда дежурный объявляет, что очередного урока не будет. Снежинки старались перекричать друг друга, и все равно никто никого не слышал.