Здесь Ее Величество сама Американская глушь. Здесь на многие мили вокруг никаких дорог. Только эта одна. Так что, дорогой сметливый читатель, только круглому дураку непонятно, чьих это рук дело.
Я готова рвать на себе волосы:
— Некого винить… Эта западня — наших собственных рук дело. Сами себя в нее загнали, из-за своей небывалой, неописуемой тупости.
Клык мрачно кивает:
— А теперь мы еще глубже себе могилу роем. Потому что у нас нет выбора.
Еще три часа полета — и вот наконец и они: здоровущий восемнадцатиколесник съехал с дороги в самом что ни на есть глухом, самом забытом Богом пятачке Аризоны. Отсюда не позвонишь по 911,[5] ни в скорую, ни в полицию. И за подмогой бежать некуда. Можно сигнальные ракеты хоть каждые полчаса пускать — никто не увидит.
— Подходящее местечко… — вздыхаю я. — Смотри, какая там рядом с ним толпища! Я думала, ирейзеры полностью ликвидированы.
— Значит, наврал тебе твой Голос?
— Нет, — размышляю я вслух, вписавшись в воздушный поток, — он никогда мне не врал. Так что, если это не ирейзеры, это ирейзеро-заменители. Блин!
— Ага. Пять баксов ставлю, они покруче оригиналов будут! У них, поди, еще и пушки окажутся.
— Не сомневаюсь.
— Наверняка нас поджидают.
— И мы как раз тут как тут. На блюдечке с голубой каемочкой. Встречайте!
— Что за непруха! Дело дрянь! — Клык нарочно смотрит куда угодно, только не на мою бесполезную левую руку.
— Как это ты догадался? Ни за что бы не подумала, что с тобой такое просветление случится.
Захожу на большой круг, стараясь собраться и подготовить себя к большому побоищу. У них численный перевес один к сотне. И сотня кого-то, кто похлеще ирейзеров будет. А что с остальной стаей, одному Богу известно. И смогут ли они помочь, я ума не приложу.
Короче, начинаем миссию под кодовым названием «самоубийство».
Очередную.
— А светлую сторону медали забыла? — говорит Клык.
— Ну? Это какую же? Что новые, импровизированные ирейзеры сначала живьем разорвут нас на части? И только потом порешат?
— Ты меня лю-у-убишь, — он усмехнулся так неожиданно, что я забыла взмахнуть крыльями и рухнула вниз на несколько футов.
Широко разведя руки в стороны, он повторяет:
— Ты любишь меня вот так сильно.
Мой страшный, яростный вопль, наверное, потряс Калифорнию. Или Гаваи. И уж, конечно, его тем, внизу, слышно. Всей этой армии. Плевать! Прижимаю крылья к бокам и стрелой несусь вниз — только бы подальше от Клыка как можно скорее. Он меня так разозлил, что теперь я готова порешить хоть тысячу ирейзеро-заменителей. Кто бы они ни были.
Думаю, он того и добивался.
К моему удивлению, нам удается приземлиться на крыше трейлера целыми и невредимыми. Нас не изрешетили аэродинамическими пулями и не поразили тайзерами.
Тысячеглавая черная гидра разом задрала к нам все свои головы. Головы оволчившихся ирейзеров. Но что-то в них не то. Чем-то они на ирейзеров не похожи. Только трудно сказать, чем именно.
— Игги! — зову я.
— Макс! — доносится до меня его задушенный крик из конца трейлера.
Прыгаю вниз в кузов:
— Не бойтесь! Сейчас мы здесь наведем поря…
И тут на земле рядом с грузовиком я вижу Джеба, Ари и Ангела.
— Ангел! Что они с тобой делали? Били? Я их сейчас на куски разорву!
И застываю под ее ледяным взглядом.
— Я же сказала тебе, Макс, что это я должна быть командиром, — говорит она устрашающе ровным голосом. — Настало время тебе умирать. Последние рекомбинантные лабораторные образцы уже ликвидированы. Теперь твоя очередь.
— Правильно? — поворачивается она к Джебу.
Джеб торжественно кивает. И весь мой мир проваливается в бездну.
Часть вторая
Снова школа… навсегда
37
Моей головой как будто играли в футбол, пинали ее весь матч шиповками, и уже раздался финальный свисток.
Сердце прыгает, дыхание рваное, и каждая мышца болит нестерпимо. Что происходит, не понимаю. Одно ясно — дело плохо.
Открыла глаза.
«Плохо» — в данной ситуации такое чудовищно неадекватное слово, что, считай, дорогой читатель, оно из другого языка. Языка наивных идиотов.
Я пристегнута к металлической кровати десятком кожаных ремней. Запястья, щиколотки, и по всему телу.
А рядом еще кровати.
С усилием поднимаю голову, подавив накативший приступ тошноты и давясь собственной рвотой.
Слева от меня так же пристегнут к железной койке Газман. Неровно дышит и дергается во сне.
Дальше, рядом с его койкой, постанывая, начинает просыпаться Надж.
Поворачиваю голову направо. Там Игги. Лежит без единого движения и невидящими глазами смотрит в потолок.
За ним Клык. Молча, с упрямым и злым лицом, напрягается всем телом, стараясь ослабить ремни. Замечает на себе мой взгляд. На долю секунды лицо его чуть смягчается и по губам пробегает слабая улыбка.
— Ты живой?
Он коротко кивает и, слегка мотнув головой, переводит взгляд на стаю.
На мгновение опускаю веки, мол, вижу и понимаю. Но ситуация хреновая. Едва заметным движением головы он показывает мне на койку через проход напротив. Тотал! Даже его эти гады привязали. Маленькие лапки в ремнях, в теле ни признака жизни. Если бы не редкие судорожные подергивания, я бы сказала, что он умер. Шкурка в парше, а вокруг носа и пасти грязные проплешины.
Осторожно перекатывая голову — только бы не встряхнуть и без того воспаленный мозг — пытаюсь осмотреть помещение. Это палата или камера? Белые кафельные стены. Без окон. По-моему, за койкой Надж дверь. Но я не уверена.
Игги, Клык, Газман, Надж, Тотал и я.
Ангела здесь нет.
Затаив дыхание, напрягаю мышцы и силюсь разболтать ремни. И тут до меня доходит: запах! Химический, лабораторный запах антисептика, спирта, пластиковых трубочек и металла, запах, преследовавший меня каждый день все первые десять лет моей жизни.
В ужасе смотрю на Клыка. Он вопросительно поднимает брови.
В бесплодной, против всякого здравого смысла, надежде, что это не так, но с отчаянно ясным осознанием того, что иначе и быть не может, я одними губами произношу:
— Это Школа.
Он обводит взглядом глухие стены, потолок, кровати, принюхивается, и я понимаю — он тоже узнал. В его лице я читаю наш приговор.
Мы снова в Школе.
38
Школа — страшное, дьявольское место. Четыре последних года мы только и делали, что пытались отсюда выбраться, сбежать, освободиться. Пытались вычеркнуть ее из своих жизней, из памяти. Школа, место, где над нами ставили эксперименты и проводили опыты, где нас приучали сидеть в клетке и плясать под их дудку. После проведенных здесь лет я никогда не смогу спокойно видеть людей в белых халатах, буду вечно содрогаться при виде собачьего контейнера в витрине зоомагазина, а мой мозг будет входить в штопор от одного вида учебника по химии.
— Макс? — через силу сипит Газзи.
— Что, мой мальчик? — я из последних сил стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно.
— Где мы? Что происходит?
Мне не хочется говорить ему правду. Но пока я подыскиваю какую-нибудь правдоподобную ложь, реальность прорывается в его сознание, и он потрясенно на меня смотрит. Вижу, в глазах у него написано: «Школа». Единственное, что мне теперь остается, это утвердительно кивнуть. Он бессильно падает головой на плоскую железную койку. Его некогда пушистый белокурый хохол теперь похож на пыльный свалявшийся клок шерсти.
— Эй! — очнулся Тотал и робко и нелепо пытается негодовать. — Я требую адвоката!
Но это только слабая тень его всегдашней воинственности. Невысказанная тоска и боль — вот что звучит теперь в его голосе.
— Какой у нас теперь запасной вариант? План Б? Или В, или даже Я? — спрашивает Игги. Он, скорее, безжизненно шелестит, чем говорит. И я понимаю: он уже сдался, поставил на своей жизни крест. И теперь только ждет конца.
Откашливаюсь, прочищая горло и призывая на помощь жалкие остатки своего былого авторитета:
— Конечно, есть. План всегда есть. Во-первых, освободиться из этих ремней.
Чутье подсказывает мне, что Надж тоже очнулась, и я перевожу на нее взгляд. Ее большие карие глаза исполнены горечи. Сжав зубы, она из последних сил сдерживает дрожь. Здоровый фиолетовый синяк раскрасил ей щеку, а на руках просто нет живого места — сплошные следы побоев. Почему я всегда думала о ней как о ребенке? Как о Газзи или Ангеле. Почему она всегда была для меня «младшенькой»?
Она ЗНАЕТ, и это знание написано в ее глазах. Это от него она вдруг сразу на десять лет повзрослела.
Она знает, что мы кубарем летим в пропасть, что у меня нет никакого плана. И что у нас нет надежды.
Такая вот петрушка.
39
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем открылась дверь. Руки уже затекли и онемели, а ноги еще пока только покалывает горячими иголками.
С подносом в руках входит маленькая седая женщина в белом халате — чья-то бабка-злодейка.
Новые ароматы заглушают лабораторно-больничный запах хлорки.
Кабы только было возможно не дышать! Но благоухание бьет в нос, и от него никуда не деться.
Старушонка сладко улыбается и направляется прямиком к моей койке.
Макс, возьми себя в руки.
Не подумай, дорогой читатель, это не Голос — это я сама с собой разговариваю. Голос исчез после схватки в пустыне. Дезертир проклятый!
Стараюсь напустить на себя беспечный вид, подходящий четырнадцатилетнему подростку-мутанту, намертво прикрученному к железному топчану в адской садистской клинике.
— Классное изобретение, — спокойно отпускаю я ей. — Пытка домашними пирожками с яблоками. Это ты сама придумала? Премию тебе уже выписали?
Она заметно смущается, но очень старается скрыть свое замешательство:
— Мы просто думали, может, вы проголодались? Смотри, горяченькие, только-только из духовки.
Она слегка повела подносом из стороны в сторону. Понюхайте, мол, все, как сладко, ванилью и корицей, пахнут разложенные на подносе пирожки.
— Значит, психованные злобные генетики заделались заботливыми родственничками и решили поделиться с мутантами объедками с барского стола? Постыдились бы лучше!
Тетка, похоже, удивилась моему напору, а я чувствую, как от гнева кровь быстрее потекла у меня в жилах.
— Начислю вам, так и быть, очков за этот карцер. И за койку железную, и за ремни, которыми вы нас к ним прикрутили. Но с пирожками — уж не обессудьте — промашка у вас вышла. Придется очки с вас снять. Экзамен по принципам оптимального обращения с заложниками вы провалили.
Щеки ее покрываются красными пятнами, и она начинает пятиться к двери.
— Чтоб вам подавиться вашими чертовыми пирожками. И тебе, и всей вашей шайке. — С радостью чувствую, как крепчает у меня голос, как нарастают в нем ноты грозного негодования. — Что бы вы, изверги, для нас ни приготовили, давайте, действуйте. А то только время свое и наше понапрасну тратите.
Лицо у старухи вконец одеревенело, она развернулась и решительно двинулась к двери.
«Вот и план готов, — думаю я. — Они придут забирать нас отсюда, пусть даже на казнь. Тут-то и будет наш последний шанс врезать им напоследок».
Тетка уже почти скрылась за дверью, но вдруг встрепенулся Тотал:
— Эй, постой-постой, старая. Брось-ка мне парочку своих пирожков. Я не гордый.
Мы с Клыком переглядываемся — вот шелудивый штрейкбрехер!
А она обескураженно обернулась на Тотала, не зная, что и думать о говорящей собаке. Видно, решила, что лучше свалить отсюда поскорее. Захлопнула за собой дверь с такой силой, что меня на койке подбросило чуть не на полметра.
40
— Значит, так. Как только они отстегнут нам ремни, надо такой погром им устроить, чтоб до гробовой доски своей помнили. Что угодно делайте: крушите, бейте, давите, — инструктирую я стаю, когда все проснулись на следующее утро. По крайней мере, я решила, что это утро, потому что кто-то опять зажег лампы дневного света.
Ребята согласно кивают. Но я не вижу в их лицах той яростной жажды мщения, без которой вырваться нам отсюда будет невозможно.
— Выше головы! Сколько раз нас уже загоняли в угол? — пытаюсь подбодрить стаю. — Эти олухи всегда в чем-нибудь облажаются. Где-нибудь у них прокол да будет. Сколько раз они нас прижимали к стенке, столько раз мы их обставляли. Поверьте мне, мы и теперь их надерем.
У ребят — ноль эмоций. Хоть бы бровью повели. Похоже, я напрасно распинаюсь.
— Что вы себя прежде смерти хороните! — я утраиваю свои усилия. — Разлеглись, разнюнились! Им только того и надо, что вас сломать! Да хоть разозлитесь вы наконец!
Надж слабо улыбается, но все остальные ушли в себя и только изредка слегка потряхивают своими ремнями. Клык посылает мне понимающий взгляд, а мне от безысходности так тошно, что хочется выть.
Внезапно дверь с грохотом открывается, и я молниеносно одним взглядом подаю всем решительный сигнал: Готовьтесь! Момент настал.
Это Джеб. За ним Анна Валкер. Сколько лет, сколько зим. Мы не видали ее с тех пор, как драпанули из ее дизайнерского дома в Вирджинии. Святую троицу дополняет золотоволосая маленькая девочка: Ангел. Она жует пирожок с яблоками и спокойно смотрит на меня своими огромными голубыми глазами.
— Ангел! — голос у Газзи дрожит. До него, наконец, дошло, что его сестра переметнулась на сторону врага. — Ангел, как же ты могла нас предать!
— Здравствуй, Макс! — подходит ко мне Анна Валкер. Ее фальшивых улыбок как не бывало. И заботливой приемной мамашей она тоже больше не прикидывается.
Тяжело вздыхаю и впериваюсь в потолок. Только не реветь! Ни единой слезинки им не показать.
Джеб выходит вперед и встает вплотную к моей кровати. Так близко, что мне в нос ударяет запах его одеколона. Вместе с этим запахом на меня накатывают воспоминания детства. С десяти до двенадцати лет — самые счастливые годы моей жизни.
— Привет, Макс, — тихо говорит он, заглядывая мне в лицо. — Как дела?
По шкале идиотизма его вопрос заслуживает как минимум десятки.
— О чем речь, Джеб. Прекрасно! — Надеюсь, он оценил мою радостную улыбку. — А ты как поживаешь?
— Тошнота есть? Головной боли нет?
— Есть! И тошнота, и головная боль присутствуют. Вот здесь, рядом со мной стоят.
Через покрывающую меня простыню он дотронулся до моего колена. Взяв себя в руки, я подавила судорогу отвращения.
— Тебе не кажется, что с тобой много чего за последнее время случилось? — еще один идиотский вопрос. Он, видимо, решил побить все рекорды своего кретинизма.
— Кажется. Вроде того. Что-то случилось. И, к сожалению, до сих пор происходит.
Джеб повернулся к Анне Валкер и многозначительно ей кивнул. Но в ответ она только скроила равнодушную мину.
До меня начинает доходить, что здесь что-то происходит, чего я пока до конца не понимаю. Одно хорошо, я давно уже привыкла чего-нибудь недопонимать.
— Макс, я должен тебе кое-что сообщить. Я знаю, в это трудно будет поверить, — говорит Джеб. — Но ты постарайся.
— В то, что ты не исчадие ада? Что не самый большой лжец, предатель и подлец, какого только можно представить?
Он грустно улыбается:
— Дело в том, Макс, что все совершенно не так, как кажется.
— Давай-давай, заливай. Тебе, поди, инопланетяне параллельную реальность внушили.
Теперь Анна оттеснила его плечом. Джеб было воспротивился, я-де сам доведу дело до конца, но она властно его остановила:
— Дело в том, Макс, что и ты, и твои друзья — все находитесь в Школе.
— Да что ты говоришь! Ни за что бы не догадалась! Скажи еще, что я мутант, гибрид человека и птицы. Что я пристегнута к больничной койке. Может, у меня даже крылья имеются? Я не ошибаюсь?
— Макс, ты не понимаешь, — жестко перебивает меня Анна. — Ты находишься в Школе, потому что ты никогда не покидала ее пределы. Никогда! Все, что, как тебе кажется, случилось с тобой за последние пять месяцев, никогда ни с тобой, ни с твоими друзьями не происходило. Все это — только сон.