Так вот, значит, насчет тигра. Я уже не помню, когда это сравнение пришло мне в голову, но факт тот, что оно в самом деле заставило меня пошевелить мозгами.
А Петер, когда услышал от меня про этого самого тигра, явно решил, что я слегка чокнулся. Но я нарочно ему рассказал. Потому что хотел, чтобы до него тоже чтото дошло. И чтобы до меня до самого еще лучше дошло. Ведь если сам до конца не понимаешь, так и другому, естественно, не объяснишь. А мне очень хотелось все ему объяснить, потому что хоть родитель вел себя под конец как самая последняя свинья, но, в сущности, это была не его вина.
Петер, правда, ничего мне про тигра не сказал. У него только на лице появилось соответствующее выражение, но потом прошло. Он сидел и слегка покачивался взад и вперед — тоже небось пятая точка болела, как и у меня. Да уж, прямо скажем, забор — не самое лучшее место, когда рассказываешь длинную историю.
«Тебе еще не надоело слушать?» — спросил я.
«Нет, что ты! — ответил Петер. — Давай выкладывай дальше. Долго он так ходил и корчил из себя тигра?»
«Да ничего он из себя не корчил. Ну и дурак же ты! Он просто чувствовал себя похоже. И только мама сумела сделать так, что ему стало немножко получше. По крайней мере, на какое-то время. Она как-то раз показала ему, где у нас стоит пылесос, — вот с этого все и пошло».
Глава 4
«Не помню, может, я уже тебе говорил… ну неважно. В общем, моя мама работает на фабрике. У них там конвейер и гонят какую-то дрянь из пластмассы. А они стоят и нажимают рукой на кнопку, не то давят ногой на педаль. Кажется, так. Но толком я про ее работу ничего не знаю. Знаю только, что домой она приходила на час раньше отца. Ну, и соответственно утром на час раньше уходила.
А как придет с работы, так принималась готовить еду, прибирать квартиру и делать массу других дел. Причем, я тебе скажу, она такую бешеную скорость развивала, что к приходу родителя у нее кругом был полный порядок. Он терпеть не мог, чтобы что-нибудь валялось не на месте, и всякие такие вещи, но сам к домашним делам не притрагивался. Говорил, что он наломался, целый день трубил не разгибая спины.
И вот как-то вечером сидим мы все вместе, пьем чай и… А ну тебя, чего ты нашел смешного? Да вот, представь себе, не кофе, а именно чай! По-твоему, мы должны непременно лакать кофе, как все? Мы по вечерам пили через день то кофе, то чай, ясно? Потому что мама считает, что чай — более тонкий напиток, а отец предпочитал все-таки кофе. И вот, значит, сидим мы в тот вечер, пьем чай, а родитель вдруг и говорит:
«Сдохнуть можно, такая тощища! Шутка ли, полмесяца уже ни черта не делаю».
«Золотко ты мое, — говорит мама, и я, как услышал, что она его «золотком» назвала, сразу смекнул, что тут, конечно, дело нечисто — моя мама не из тех, кто такие словечки направо и налево разбрасывает. — Золотко мое, — говорит она, — ты в самом деле так соскучился по работе?»
«Дьявольщина! Ясно, соскучился, а ты как думала? — вопит родитель. А сам весь забурлил, запенился, как все равно хороший лимонад, если его взболтать. — Или, по-твоему, очень весело с утра до вечера торчать в этом поганом домишке? Ходишь как идиот туда и сюда, туда и сюда, а руки приложить не к чему!»
«Да, да, — говорит мама, и я так и вижу по ней, как она изо всех сил старается выглядеть огорченной. На самом же деле это была чистейшая хохма от начала до конца, и единственный, кто этого не усек, был мой родитель. — Да, да, я прекрасно знаю, как тебе тяжело, дружочек».
Зто ее «дружочек» — от него же прямо-таки разило подвохом. Настолько все было ясно, что хоть караул кричи. Но родитель влопался как миленький. Сам, своим ходом полез в силки.
«Нет, ты меня пойми, — канючит он. — Топчешься день-деньской по дому, и пользы от тебя ни на грош. Ну правда, что делать-то? Разве что сидеть руки в карманы да глазеть в окно».
«Да уж, — говорит мама, напуская на себя опечаленный вид. — Но, знаешь, я думаю, что найду для тебя работу».
«Где? — Родитель даже подскочил. Совсем ополоумел. — Когда я могу начать?»
«Да прямо хоть сейчас, — говорит мама. — Правда, на ней столько не заработаешь, сколько ты привык получать».
«Да черт с ними, с деньгами! — орет родитель. — Лишь бы хоть что-то делать. Проработаю какое-то время, можно, наверно, на сдельщину перейти. Так где это?»
«Сейчас я тебе покажу, — говорит мама и встает со стула. — Пошли!»
Лицо у родителя по-чудному вытянулось, но он тоже встал и пошел за мамой. А я всадил локоть Курту в бок.
«Во дает наша мать! — шепнул я ему. — Теперь или потеха будет колоссальная, или колоссальный скандал. И я таки сильно опасаюсь, что будет скандал. Пожалуй, надо уматывать».
Получился, конечно, скандал. Да такой жуткий, что ты представить себе не можешь. Родитель совсем взбесился. Ну еще бы, мама потащила его за собой в прихожую и открыла стенной шкаф, в который отец — могу на спор жирного дождевого червя проглотить — ни разу не заглядывал с тех пор, как мы купили этот дом. А в том шкафу стоял пылесос!
Нам было не слышно, что мама ему говорила. Но если котелок у тебя варит, то ты и сам без труда догадаешься. Что-нибудь вроде того, что у нее, слава богу, работа есть и скучать некогда, ей не приходится ломать голову, как время убить.
Зато уж каждое слово родителя нам прекрасно было слышно, и не только нам, но наверняка и соседям в двух или трех домиках по обе стороны от нашего. Он орал во всю глотку. Что-то такое про «чертову бабу, у которой хватает совести бить лежачего», и что «он-то, дурак, обрадовался, что может наконец получить работу».
В каком-то месте ему, видимо, пришлось поставить точку, чтоб набрать воздуху. Во всяком случае, он сделал паузу, и тут мы услышали маму — к этому времени она уже тоже успела разогреться:
«А когда кончишь пылесосить, Карл, то посмотри, не удастся ли тебе найти нож и пакет с картошкой. Для начала советую поискать в кухне».
Тут родитель опять завелся со страшной силой, но мы не выдержали и оба смылись, и я и Курт. Через заднюю дверь. Пошли в кино.
Когда мы вернулись, то обнаружили, что дом наш пока еще цел, в чем мы, между прочим, сильно сомневались. А когда мы вошли в большую комнату, то увидели, что предки как ни в чем не бывало сидят за столом на привычных местах. Они даже не поинтересовались, где мы пропадали. Ну, мы пожелали им спокойной ночи и ушли к себе. Но, проходя мимо, я успел заметить, что у отца в чашке был кофе, а не чай.
Уснул я тогда не сразу, никак это все из головы не выходило. Вернее, не то что не сразу, а полночи, наверно, лежал, думал.
Их, в общем-то, можно было понять. Причем обоих, и того и другого. Мама с утра до ночи работает как вол, присесть некогда, она и на фабрике, и обед готовит, и квартиру убирает, и посуду моет — все на свете. А родитель, видите ли, топчется по дому и подыхает со скуки, не знает, как ему время убить. Мог бы, конечно, догадаться хоть чуточку помочь.
Но, с другой стороны, она тоже перегнула палку — слишком уж больно его долбанула. Я хочу сказать, он же уши развесил, обрадовался, что нашлось для него какое-то место. Хотя, черт дери, — ну, с работы его выгнали, но черепком-то своим работать ему же, кажется, никто не запрещал!
Не знаю, я, наверно, никогда не научусь понимать взрослых. Что они, не могли просто взять и поговорить? Просто так, по-хорошему».
Глава 5
«На следующее утро родитель встал пораньше, чтобы позавтракать вместе с нами, прежде чем мы отправимся в школу. Мама, как всегда, ушла задолго до нашего подъема, а он, значит, сел с нами за стол. И выглядел при этом бодро-весело. И хочешь верь, хочешь не верь, но в тот день к утреннему кофе нам был подан поджаренный хлеб — да, да.
Курт наступил мне на ногу и подмигнул, но я дал ему под столом здоровенного пинка. Так его крепенько лягнул, что он счел за лучшее воздержаться от своих занудных шуточек типа: а не надеть ли кое-кому мамин фартук, или что уж он там собирался ляпнуть. Он никогда не научится держать язык за зубами, тут одно помогает: если я успею вовремя его пнуть.
Ну вот, так на этот раз я успел, и в результате мы отлично позавтракали втроем — сидели, хрустели поджаренной булкой и прихлебывали кофеек.
Но и это еще не все. Ты небось подумаешь, что я заливаю, сказки рассказываю — а ты бы обязательно так подумал, если б знал моего отца, — но, когда мы пришли из школы, вся наша хибара сверкала чистотой, знакомство с пылесосом состоялось. И если уж рассказывать все до конца, так он еще и картошки начистил. Правда, он забыл залить ее водой, так что цветом она стала как лыжные ботинки, но ведь все-таки начистил, представляешь? Ну, и когда я это увидел, то потихоньку вынес кастрюлю и вывалил картошку в помойку. А потом начистил новой, залил водой и немного погодя сказал ему мимоходом, что я налил немножко воды в картошку, которую он почистил, а то как бы она не потемнела. Не мог я по-другому, понимаешь, он же был рад и горд. И ведь надо было научить его на будущее, верно?
А когда мама пришла с работы, она так его нахваливала, что слушать противно — меня тошнило. А ему хоть бы хны — ничего не понимает. Сидит себе с торжественной миной. Как все равно бродячий индийский монах, каких иногда видишь на улице… ну, знаешь, сидит такой, посиживает, в одной руке цветок, в другой — сандаловая палочка курится, а наши придурки бухаются перед ним на колени. Впрочем, отцу было приятно — и ладно. Тогда чего ж, на здоровье!
И самое интересное, что он и дальше продолжал этим заниматься. По крайней мере, недели две-три. А как-то даже цветы купил, правда! Такой, знаешь, настоящий букет. И потом вечером заговорил о том, что, может, ему попробовать стряпать, хотя бы через день. Но тут уж мама стала решительно отбиваться, сказала, пусть он об этом и не думает. Со стряпней она сама запросто управится.
Я тебе скажу, мы с Куртом вздохнули с облегчением. Родитель — и вдруг готовить! С таким же успехом можно посадить мою бабушку за руль и сделать водителем автобуса. Она у нас десять лет как ослепла.
Вот. Но, конечно, долго так продолжаться не могло. Прошло две или три недели, и он начал отлынивать. Ни тебе поджаренного хлеба, ни начищенной картошки. И завтракали мы с Куртом опять одни. А значит, опять стало как всегда: ломоть хлеба с джемом — и отваливай, полный вперед.
Мы были почти уверены, что мама начнет на него дуться, — сам понимаешь, нам что, а она же эту перемену сразу на себе почувствовала. Но ты не знаешь, какая у нас мама. Она потрясающая молодчина. И вообще, просто блеск, какая мать! Нет, на вид-то в ней, может, ничего особенного, но она очень ловко все умеет делать.
Раз вечером приходит она домой и так это спокойненько кладет перед отцом какую-то книжку.
«Я тут, — говорит, — заглянула в библиотеку. И вот наткнулась на эту книжонку. Так я подумала, может, тебе интересно будет ее посмотреть, чтоб время скоротать».
Ну она сильна, моя мать! Ни в какую библиотеку она для себя, разумеется, не ходит, когда ей книжки-то читать? Но она умеет вот так сказать что-нибудь будто невзначай, и ей сразу веришь. А уж отец и подавно. Но в восторг от ее слов он не пришел.
«Не собираюсь я ничего читать», — буркнул он и даже не посмотрел, что за книжка.
«А ее и незачем по-настоящему читать, — сказала мама. — Можно просто так сидеть, картинки смотреть, глядишь — у тебя какие-нибудь интересные мысли появятся».
Я не утерпел и взглянул, что же за книгу она принесла. Оказалось, одну из этих: «Сделай сам», или «Знай и умей», или уж не помню, как она называлась. Ну, в общем, в которых популярно разъясняется, каким концом гвоздь к стенке приставляют, если хотят его забить.
Родитель принялся ее листать и сперва сидел недовольный и надутый. Он же все-таки сам мастеровой — конечно, он и так, без всякой книжки, знает массу вещей. И, наверно, поэтому он сидел и бормотал: «чепуха» или «ну еще бы, разумеется» и тому подобное. Но это только вначале, а потом перестал, впился в эту книжку и давай читать!
На следующий день, когда мы с Куртом пришли из школы, мы без всяких расспросов поняли, про что он читал. Смотрим — в прихожей пыль клубами, а родитель стоит и драит наждачной шкуркой дверь. И при этом насвистывает!
«Здорово, мальцы! — говорит он нам, а сам улыбается во весь рот. — Я тут спохватился, двери-то у нас в доме сто лет не крашены. А я ведь как-никак человек мастеровой».
И давай опять насвистывать. А вид такой веселый — совсем как в прежние дни. Нет, правда, мама у меня просто молодчина. Представляешь, приходит она с работы, видит, какую он развел грязищу, — нет чтобы разворчаться. Преспокойно берет пылесос и принимается за уборку, а родителя только похваливает, что ему такая отличная идея в голову пришла. Хвалит, а сама исподтишка улыбается.
Да, вот такое дело. В общем, симпатичный тогда у нас вечер получился».
Глава 6
Жуть, до чего у меня зад разболелся от сидения на этом чертовом заборе! И Петер, я прекрасно это видел, тоже не блаженствовал. Но кто ж мог подумать, что я буду как заведенный молоть языком несколько часов подряд, мы же просто так туда залезли.
В конце концов мы не выдержали и спрыгнули. Я чуть не мордой в землю шмякнулся, ноги подогнулись — они у меня вконец занемели и просто как ватные сделались или резиновые. Больно было ужасно, а когда я попробовал походить, и вовсе скверно стало, в них будто тысячи иголок впились. Прямо хоть реви, до того было больно. Но я не заревел. Из меня, по-моему, все слезы вытекли, пока мои предки разводились да разъезжались. Ну, и в последние месяцы перед этим.
От этого моего бесконечного трепа у меня еще и в горле пересохло; хорошо, что в кармане нашлось несколько монет, мы пошли в лавчонку на нашей улице и купили себе по бутылке колы. Немного погодя мы уже устроились каждый на своем помойном баке возле забора, как раз под тем местом, где мы отсидели себе зады. Не помню, я, кажется, уже говорил, что происходило это все у Петера во дворе и мы бы могли просто пойти к нему домой. Но, во-первых, в ихнем семействе ребят — куча, а квартирка — размером с уборную, не больше. Во-вторых, погода была хорошая. Ну, и, в-третьих, как-то так получилось, что мой рассказ уж очень подошел для этого места, между забором и помойкой. Доходчиво я объяснить не могу, но так как-то вышло. Просто масса была всякой дряни и грязи, и как будто чем-то попользовались и выбросили, вышвырнули прочь как что-то негодное, и… Нет, все равно я ничего не объясню, да ладно, это, в общем-то, неважно. Факт тот, что мы никуда не ушли, а расположились на помойных баках. Это-то уж ясно и несомненно.
Я сидел и тряс свою бутылку, выпуская пузырьки из-под большого пальца. Не так-то просто было вернуться к прерванному рассказу, да я и не знал, охота ли Петеру слушать дальше. Ему ведь, в сущности, не было до этого всего никакого дела.
А мне вообще-то очень хотелось, чтобы он дослушал историю до конца. Я уже настроился на то, что все ему выложу. Причем разохотился я в процессе рассказа. Я как будто сам начинал лучше понимать все происшедшее, когда ему рассказывал. Так было, наверно, еще и потому, что Петер абсолютно ничего заранее не знал и мне поневоле приходилось рассказывать все до самой малости. Ведь когда мы говорили об этом дома, я, мама и Курт, то мы многое пропускали, просто потому, что нам это было давно известно. И в результате получалось, что мы только без конца толчем воду в ступе.
И потом, еще одно. Даже не знаю, как бы это получше сказать, я и сам чувствую, что звучит это по-идиотски, но… Ладно, пусть меня считают чокнутым, но мне казалось, что я обязательно должен рассказать полностью всю эту историю ради своего отца. Просто взять и рассказать один-единственный раз, как все было. Несмотря на то что все кончилось именно так, а не иначе. И он стал таким, какой он теперь есть. Я не знаю, как это понятнее объяснить. Но, в общем, я сидел и ждал, чтобы Петер меня спросил: «И что же было дальше?»
Он так и спросил чуть погодя:
«И что же было дальше с той дверью? Покрасил он ее?»