Мне так и не удалось увидеть эту картину, потому что по дороге мы увидели еще одну, на
которой оказались три довольно древних тетки. Я сразу понял, что они были древними по их фигуре – у них, как у дрозда, головки маленькие, а задницы жирнющие. Как говорит мама, “моя хата в три обхвата”. Вот мы втроем, Ушастик, Джихад и я, и простояли там все время, как вкопанные, потому что в этом музее ты видишь одну картину и уже представляешь себе остальные. Они так похожи друг на друга, правда, похожи.
Эти три древних дурехи были голые и стояли согнув одну ногу. Дай тебе такая тетка
своей ножищей, и тебе до конца жизни крышка.
Но тут Ушастик прочитал название, оказывается, картина называлась “Три грации”. От
смеха Джихад плюхнулся на пол, а вслед за ним повалились и мы с Ушастиком, чтобы не отстать. Джихад достал из куртки фломастер, чтобы написать на картине “три дылды-толстухи”. Тогда к нам подошел охранник музея и спросил о нашей училке, а потом отвел нас чуть ли не в наручниках туда, где была сита Асунсьон, разглядывая со всем классом картину всей семьи. Она рассматривала картину, ну прям, как видео крестин Дуралея, которое у нас есть.
У меня дрожали даже стекла очков, но тогда случилось нечто, полностью изменившее
течение наших жизней. Пока сита Асунсьон рассказывала о картине, я увидел, как один дядька встал рядом с ней. Дядька… дядька… Да это же был тот самый, что хотел грабануть нас с дедом.
Прежде чем охранник успел безо всякой пощады наклепать на нас, я потянул ситу
Асунсьон за руки, вот уж никогда не думал, что паду так низко, и сказал:
- Сита Асунсьон, вот он пытался стащить сумку. Это известный грабитель из
Мота-дель-Куэрво, провинции Куэнка. Он не болен СПИДом, и он – сын Хоакины, Сквернословки.
Сита Асунсьон пожаловалась на охранника за плохую защиту, которая была в музее, а
меня поцеловала и сказала, что я могу заслуженно поехать в автобусе на первом сиденье вместе с ней с почестями или как безвестный солдат, знаешь, не помню.
Прежде чем выйти на улицу, мы все пошли в музейный туалет отлить. Мы всегда
отливаем, если нас отводят в какое-нибудь место. Там, в туалете, находился грабитель. Он ухватил меня за руку и сказал:
- Гляди, очкарик, я не могу понять, откуда известна моя кличка, ведь я приехал в Мадрид
из Мота-дель-Куэрво, потому что в этом городе меня никто не знает, а тут оказывается, ты собираешься провалить все мои дела.
Я ответил, что обвинил его не по злому умыслу, а для того, чтобы не обвинили меня. А
чтобы грабитель меня отпустил и перестал щипать за руку, я назвал ему место, где он мог бы свободно грабить в свое удовольствие и доставать свой мота-дель-куэрвийский нож, где я не появляюсь, и мне это неважно.
В этот раз сита Асуньсьон не разозлилась на меня, когда я из-за этой истории поздно
пришел к автобусу. Она ждала меня на первом сидении. Я сел перед носом всех своих приятелей сбоку от нее в новой для себя роли подхалимчика.
Я был жутко доволен только три с половиной минуты, а потом я стал скучать, как овца,
увидев, как Джихад охрип, распевая “Ушастик не бродяга!”, и умирал от зависти.
Училка воспользовалась случаем, чтобы показать мне все памятники с нашей стороны,
мимо которых мы проезжали. Я даже подумал, что в Мадриде слишком много памятников.
Сита Асунсьон была очень довольна заиметь нового подхалимчика, но я в глубине души
понимал, что совершил необычный грех, грех, в котором никогда не смогу исповедаться, поскольку не подаюсь в религию и не знаю ни одного священника: местом, о котором я поведал грабителю из Мота-дель-Куэрво в Куэнка, куда он мог приходить и грабить, был подъезд дома ситы Асунсьон.
С этих пор я каждое утро смотрю на лицо училки, не грабанули ли ее.
Дедуля говорит мне, чтобы я не волновался, потому что грабители из их селения никогда
не встают с постели раньше одиннадцати утра. А в это время училка уже в школе и выносит нам мозг. Это меня успокоило, потому что, скажу тебе одну вещь – свою училку я люблю, пусть где-то далеко в душе, но люблю.
жлоб
Мирафлoрес-де-ла-Сьeрра – населённый пункт и муниципалитет в Испании, входит в провинцию Мадрид в составе автономного сообщества Мадрид.
Глава 6. Созданные друг для друга
Я собираюсь рассказать тебе одну историю о любви с самого-самого начала. Значит,
пришел дедуля забрать меня с карате, потому что, как говорит отец, я хожу, как китаец (а это жалкое зрелище – видеть, что я целый день передвигаюсь, как Фу Манчу, только без таких длинных ногтей, как у него), и это надо исправить. Ногти у меня черные, но, как известно, не длинные.
Короче, дед пришел забрать меня с карате и говорит:
- А чего это с нами не пошел твой дружище Ушастик?
- Мой дружище? Как же! Да это самая большая свинья, – ответил я, не скрывая
овладевающей мной ненависти.
Перестав двигаться, как китаец, которым я никогда не был, я рассказал деду, что пока я
ходил на карате этот мерзавец повел домой Сусану, чтобы посмотреть с ней мультяшки про тасманского дьявола. И это при том, что Ушастик знает, что я начал ухлестывать за Сусаной с первого учебного дня, потому что в прошлом году все меня опередили. Они начали увиваться за девчонками, как одержимые, еще раньше меня. В итоге я остался последним, а единственной свободной девчонкой осталась Толстушка Хессика. Так что два дня мы с ней даже были женихом и невестой. В первый день, чтобы завязать интересный разговор, я ее спросил:
- А почему ты такая толстая?
- Потому что я хочу стать оперной певицей, когда вырасту, – ответила Хессика.
На следующий день злопамятная толстуха подкараулила меня.
- А почему ты носишь очки, очкарик? – ехидно спросила она.
- Чтобы их сломал Джихад, классный чувак и мой друг.
Больше мы с ней ни о чем не говорили. В этом году Толстуха Хессика похудела, и теперь
у нее есть ухажер. Она говорит, что он красивее меня, потому что не носит очки. Правда, дед сказал, что с возрастом девчонкам больше нравятся ребята в очках, потому что у них, обычно, больше денег. Так что к пятидесяти пяти этот красавчик узнает об этом.
Ну да ладно, как я уже сказал час тому назад, Сусана Брагас – “грязные трусы” ушла с
Ушастиком смотреть “тасманского дьявола”. Я рассказал деду, что Сусане вообще закон не писан, что она не соблюдала никаких правил и, несмотря на то, что кто-то за ней ухаживал, ходила с любым, кто ей что-нибудь предлагал.
Словом, в конце концов, у нее на счету тысяча поклонников, а у меня всего одна, да и то
на словах. Тогда дедуля прочел мне лекцию, что недостаточно было просто увиваться за девчонкой, нужно было объясниться ей в любви, отвести ее в парк Висельника и там сказать: “Ты мне очень нравишься, я все время думаю о тебе и утром, и вечером, и ночью”. И так один раз, потом на другой день, на следующий и целую вечность здесь, на земле и в межзвездном пространстве. Дедуля уверяет, что все на свете люди в какой-то момент своей жизни так говорили. Не слишком-то я был уверен в том, что должен был объясняться, но мама всегда мне говорит: “Ты ничем не отличаешься от других, ты такой же, как все, и намотай это себе на ус”.
Короче, на следующий день я сказал Сусане, что хотел бы встретиться с ней после уроков
в парке Висельника, чтобы сказать ей одну очень важную вещь. Сусана ответила, что как раз в это время начинался “Тасманский дьявол”, а дьявола она не пропустила бы ни за что на свете. И добавила, чтобы я говорил ей эту важную вещь прямо здесь, потому что она все равно не пойдет в парк Висельника. И все из-за того, что однажды в парке она нашла валявшийся на земле шприц и тут же отнесла его маме. И понеслось, мать вцепилась в Сусану, как плющ, который растет вверх, цепляясь за стены, громко крича:
- Завтра ты у меня на улицу не выйдешь, ни завтра, никогда.
Так что, Сусана, начиная с той минуты, выходила из дома только к друзьям пообедать или
посмотреть “Тасманского дьявола”, потому что у людей дома не валяются шприцы, если только отец ребенка не врач.
Я пригласил Сусану к себе домой. Для меня так даже лучше, дома у нас есть обогреватель,
а в парке Висельника его нет. Мама положила нам на пол несколько подушек, чтобы мы не запачкали ей диван, который пять лет стоял, как новенький.
Еще вчера, я сказал маме:
- Завтра на полдник к нам придет Сусана – “грязные трусы”.
Мама дала мне нагоняй, сказав, что это самое худшее, что можно сказать о девочке, и
самое лучшее, что можно сделать с девчоночьими трусами, так это не смотреть на них и дело с концом. Но, скажи, что, когда пришла Сусана и задрала платье, чтобы сесть на диван, как задирает платье всегда, чтобы усесться куда-нибудь, мама самая первая посмотрела, какие она носит трусы. И решила положить нам подушку на пол. Потом, она позвала меня на кухню, чтобы дать “колакао” и тихонько так спросила: “У нее что-то случилось, раз ее мама не дает ей чистое белье каждый день?”
Я должен был объяснять, что трусы Сусаны были поводом, чтобы отвести ее на передачу
“Необъяснимые тайны”. Когда мать Сусаны приходила поговорить к сите Асунсьон, она сказала, что трусы были испачканы землей, хотя Сусана носила спортивный костюм. Утром, перед тем, как уйти из дома, Сусана надевает белые трусы и тренировочные, а к обеду белые трусы снова становятся черными. “В Испанию должна приехать сотня ученых со всего света, чтобы разобраться в этом, – вздохнула Сусанина мать. – Почему так происходит, не может объяснить никто. Это – одна из величайших загадок планеты Земля”. Я подробно объяснял все это своей матери, когда она возьми да и скажи мне:
- Ну, хорошо, Манолито, хватит о трусах, уж если ты о чем-то начал, никто тебя не
остановит. Иди к своей подружке.
Вот такая она, моя мама. Ей хотелось бы, чтобы я всегда отвечал на ее вопросы только
“да”, или ”нет”, чтобы отвернувшись от меня начать болтать со своей подругой. Поэтому она и любит Дуралея, ведь он из молчаливых тихонь. Тихони и молчуны – это тот тип детей, которые нравятся моей матери, поэтому она и вышла замуж за моего отца. Отец говорит только три раза в году: в новогоднюю ночь, на свой день рождения, и когда выигрывает мадридский “Реал ”.
Ну и ладно, я вернулся к Сусане. Она заявила, что телек Ушастика нравится ей больше
моего, потому что у него больше экран, уж не знаю, насколько.
- Я выпью только колакао с шоколадными хлопьями, – прибавила она.
- Сделай одолжение, окажи мне такую любезность, – ответил я, – и я буду вспоминать об
этом даже после твоей смерти.
Дедуля шел по лестнице, приговаривая:
- Черт возьми, Сусанита нас всех покорила.
Когда закончился этот чертов “тасманский дьявол”, пришло время всем известного,
решительного заявления.
- Короче, это… я тут хотел тебе сказать, что… ну, в общем, мне очень нравится твое
украшение, – это было единственное, что я выдавил из себя.
- Только я его тебе не дам, – отшила она меня.
И в самом деле, я мог бы сказать Сусане что-нибудь получше, но не заслужил также и
того, что ответила мне она. Между нами повисла гробовая тишина. Какое-то время мы молча смотрели рекламу, а потом она нарушила молчание:
- Посмотрим, если станешь девчонкой…
Вот тебе на! Этого я от нее не ожидал, поэтому вынужден был пояснить свою мысль:
- Нет, что ты, мне нравится видеть диадемку в твоих волосах, а не в своих.
Тогда девчонка принялась хохотать, сказав, что представила меня в очках, с упрямо
торчащей челкой, и в диадеме. Она собралась на время нацепить обруч мне на голову, я всячески отбрыкивался, но она настаивала.
- Ну ладно, я его надену, но тогда ты – моя невеста, – поставил условие я.
- Идет! Идет-идет, – согласилась она.
Она была словно сумасшедшая, потому что она надела на меня свою диадему. Я нацепил
ее, потому что всегда в итоге делаю то, что мне скажут. Думаю, никто и никогда больше не смеялся так, как смеялась надо мной Сусана тем вечером. Она указывала на меня, от смеха комкая юбку руками. Своим смехом она заразила и Дуралея. Впрочем, этот всегда принимает сторону того, кто больше смеется. Заявилась мама посмотреть, по какому поводу такой шум. Увидев меня с диадемой в волосах, она сказала: “Манолито, ко всему прочему ты еще и шут гороховый!” Полтора часа прошли весело.
Потом девчонка сказала, что ей стало скучно и единственный способ развеять скуку – это переодеться и накрасить лица. Я вынужден был незаметно стащить у мамы несколько ночных рубашек и косметичку. Сусана сказала, что она была Алладиновой принцессой, а я – Джинном. Она оставила меня в одних трусах с платком на голове. Короче, чувиха принялась тереть лампу, которая на самом деле была красно-голубой стеклянной вазой, стоявшей на суконной скатерти, и просила исполнять разные желания. Она все просила и просила.
- Сейчас неси меня к Дуралею, он – мой сын, и его похитили. А теперь убей того, кто
хочет залезть во дворец. А теперь подай мне еще шоколадных хлопьев, а теперь – стакан воды.
Меня законало бегать из одной комнаты в другую. Я вспотел. В моем исполнении алладинов Джинн был первым слугой.
В очередной раз натирая волшебную лампу Сусана грохнула мамину сине-красную вазу.
Я подумал то же самое, что говорит мама, когда мы что-нибудь разобьем: “Этого давно следовало ожидать”.
Хорошо еще, что мы были одни, потому что иначе мать отвесила бы мне затрещину прямо
перед Сусаной. А все потому, что если матери вдруг приспичило дать подзатыльник, так она его отвесит, будь перед ней хоть миллион телезрителей. Это ее не смутит.
Мы смотрели, как дедуля подбирает осколки вазы. Сусана сказала:
- Если ты мой жених, то даже не подумаешь сказать маме, что это я разбила вазу.
Сказав все это, Сусана положила в карман пальто горсть шоколадных хлопьев и ушла.
Дуралея мы должны были поднять на новый диван, чтобы он не обрезался, но он
ухитрился подобрать осколок вазы с пола и тут же порезался.
Мне пришлось мыть диван, потому что у деда простатит, и если эту работу будет делать
он у него закружится голова от прилива крови. Дуралей не переставая ревел, и чтобы он замолчал, мне пришлось дать ему отцовский крем для бритья. Эти флаконы с пеной всегда отлично его успокаивают.
Вскоре пришла мама. Она, конечно, работает не в ЦРУ, ведь те, из ЦРУ не знают о том,
что происходит. Так вот, мама не работает в ЦРУ, но, клянусь, что она в тысячу раз круче Джеймса Бонда и всех его врагов. Она наступила на пол, и под ногами у нее хрустнуло. Тогда она посмотрела на стол и поняла, что я разбил вазу. Взглянула на диван и увидела, что Дуралея подняли на диван прямо в ортопедических ботинках. Еще она унюхала в воздухе запах папиного крема для бритья и поняла, что Дуралей слегка подранен. Она посмотрела на деда и поняла, что все ему изрядно надоело. А вот потом она взглянула на меня и, увидев, что я стоял с опущенной вниз головой, уткнувшись в воротник спортивной куртки, поняла, что я, соответственно, ждал нагоняя. Мама поглубже вздохнула, чтобы начать свою речь, но ее прервал дедуля: “Ничего не говори пацаненку, вазу разбил я. Я дал малявке крем для бритья, и я же подсадил его на диван”. Мама начала устраивать выволочку деду, а дедуля воспользовался отповедью, чтобы спуститься в “Тропезон” и выпить кофе с креветками. Если дедулю не устраивает перспектива, он всегда уходит в бар.
Ночью я улегся к деду в кровать, чтобы согреть ему ноги. Он всегда компенсирует мне это
двадцатью пятью песетами в копилку, но сегодня ночью я ему сказал, что согрею ноги бесплатно, потому что он спас меня от электрического стула. Дедуля ответил, что, если Сусана по-прежнему будет моей невестой, то я стану первым во всем мире ребенком с инфарктом.