Удовольствия килограмма на три. Отец разрешил мне заказать молочный коктейль,
шоколадное пирожное и пончик. В кафешке не было ни одного ребенка. Они вынуждены были терпеть всех, существующих в этой Вселенной, сеньорит Асунсьон. Я поглядел на себя в зеркало, чтобы посмотреть на прическу, над которой я трудился нынче утром – сбоку я сделал себе пробор и завиток, как у супермена и подумал: “Возможно, так все считают, что я уже не ребенок и думают, что мне вместо восьми лет – восемнадцать. И, может быть, думают, что мы с отцом – друзья, или кузены. Ясно, конечно, что как только я встану, все сразу поймут, какого роста я на самом деле. Правда, тогда, они, возможно, сочтут меня лилипутом, работающим в цирке…”
К отцу подошел официант и сказал: “Похоже, мальчик очень голоден, – а потом добавил,
обращаясь уже ко мне, – если и дальше будешь продолжать так есть, то станешь намного выше своего папы.”
Ну, есть же официанты, которым все известно. Вот этот знал, что я был ребенком и что
мой отец был моим отцом. Должно быть, на моем лице все написано, не лицо – а открытая книга. Так всегда говорит моя мама. Все ясно, я никого не могу обмануть.
Отец разрешил мне съесть еще и сдобную булку, а потом несколько раз покрутил меня на
стуле и пообещал, что когда-нибудь возьмет меня с собой в дальнюю поездку и повезет на грузовике. Как ты понимаешь, отец не держал на меня зла за то, что я разбил ему очки. И тогда я подумал, что тоже не должен был таить злобу на Джихада, но злость на него оставалась и, притом, большая. В эти минуты во мне клокотала вселенская злость. Этим я пошел в маму – она тоже рвет и мечет, когда разозлится.
В этот день все было необычным. Отец обедал дома, как будто сегодня было воскресенье.
И только моя мама оставалась такой же, как всегда. Как обычно, она приготовила чечевицу, впрочем, она готовит ее почти всегда, а Дедуля всегда спрашивает нас:
- Откуда растет чечевица?
- Из ушей она родится! – дружно во всю глотку орем мы с Дуралеем.
Как всегда, после обеда, Дедуля отвел меня в школу, а родители остались дома
вздремнуть. Надо же, какая наглость! Приближалась минута, когда дедуля собирался выступить посредником в нашей Великой Битве. В дверях школы находился Джихад со своим дедом. Дедуля взял меня за руку, и мы направились к ним. Я был готов к тому, что мне опять накостыляют. Плевать, по крайней мере, сейчас мне не смогут разбить очки. В данный момент они в починке у окулиста.
- Дон Фаустино, – обратился дудуля к деду Джихада, – посмотрите-ка, какой фонарь под
глазом поставили внуку, ударив его кулаком.
- Надо же, какой болван, ну и скотина! – сказал дед Джихада, соглашаясь с моим. Джихад
смотрел в другую сторону, словно разговор шел не о нем, и не он был этим болваном и скотиной. – И ты не мог защититься, Манолито?
- Дело в том, что обидчик был сильнее, – ответил дед. – А, кроме того, он сломал ему
очки.
- Да уж, очки столько стоят, – сказал дон Фаустино, – если бы мой Джихад
находился там, то я уверен, что он дал бы по заслугам тому негодяю, верно, Джихад?
Джихад стоял красный, как рак, и глядел в пол, но утвердительно качнул головой. Дедуля
вплотную подошел к Джихаду и закончил свою речь, сказав:
- Надеюсь, в следующий раз так и будет. Этот наглец может быть уверен в том, что, если
это снова случится, мы зададим ему хорошую порку. Именно так и учат разных подлецов, которые осмеливаются драться с самыми слабыми. А теперь, Манолито, ступай в класс вместе с Джихадом. С ним ты не должен ничего бояться, он защитит тебя от любого. Если ты идешь с Джихадом, твой дедушка спокоен.
Это было просто невероятно. Дедуля заслужил нобелевскую премию мира.
Мы с Джихадом молча вошли в школу. Мы ни о чем с ним не говорили.
Во время урока Джихад передал мне записку, в которой говорилось: “Как ты думаешь,
скажет твой дед моему, что это я сломал очки?”
Я тоже написал ему в ответ: “Не знаю, правда, не знаю, скажет ли мой дед твоему, что это
ты виноват.”
Я не думаю, что Джихад понял намек деда, он слишком большой тугодум.
Я был уверен в том, что дедуля никогда не стал бы ябедничать, но я предпочел, чтобы
нахалюга помучился какое-то время.
Когда мы вышли из школы, нас поджидали оба деда. Я побежал к ним, но, поскольку был
без очков, то споткнулся. Конечно, если говорить настоящую правду, то я должен признать, что спотыкаюсь о землю и в очках, всеми возможными способами.
Тогда произошло совершенно невероятное – Джихад наклонился и помог мне подобрать
портфель и свитер. Хотел бы я сфотографировать, как самый большой на земле наглец и грубиян подбирает вещи. Такое происходит не каждый день. Когда я поднялся, Джихад мне сказал:
- Думаю, что он все рассказал.
То есть наглец боялся. Думаю, что это был один из самых счастливейших моментов в
моей жизни на нашей голубой планете. Но нет, дедуля Николас не трепал языком, он не из тех. Джихад сразу это понял, потому что его дед вел себя с ним, как обычно. Все вместе, вчетвером, мы пошли по дорожке – два дедушки, и мы вдвоем, никогда не ходившие вместе по улице. Только Джихад иногда подходил ко мне, чтобы пихнуть меня. Это была единственная близкая связь между нами.
Эта, и в тот раз, когда он сломал мне очки. Джихад сломал этот отвратительный лед
отчуждения, который был между нами:
- Пожалуй, нам не остается ничего другого, как стать друзьями.
- Верно, ты уже слышал от моего дедушки, что может случиться, если ты снова
дотронешься до меня.
В этот момент подошел Ушастик. Он пребывал в восторге, глядя на нас. Он и представить
себе не мог, чтобы мы с Джихадом шли по улице, как два нормальных чувака.
- Ну че ты вылупился, болван? – очень благовоспитанно спросил его Джихад. Ушастик
совсем было собрался задать стрекача, но я его остановил и сказал Джихаду:
- Если ты мой друг, то должен стать и его другом тоже. Отвечай, да, или нет?
Это были очень напряженные минуты. Под конец Джихад согласился, сказав:
- Да, а что еще делать, у меня не осталось другого выхода.
Но при этом он выдвинул и свои условия:
- Поклянись отцом, что никогда в жизни ты не назовешь меня снова капитаном Хеком.
Я поклялся и отцом, и матерью, и Дуралеем, и дедом, а самое главное, поклялся самим
собой. Я знал, что, если снова произнесу это имя, то моя жизнь будет в опасности. В любом случае, поскольку никто не может залезть в мой мозг, я мысленно могу продолжать называть его время от времени капитаном Хеком!
Этой ночью я снова спал без очков и с дедом. Я чувствовал себя очень важным,
создателем банды, даже основателем страны, каких-нибудь Соединенных Штатов. Это самая большая страна из тех, что приходят мне на ум. Очень мало людей в своей жизни были основателями команды, и я был одним из них. Я заслуживал памятник в парке Дерева Висельника. Памятника с табличкой, гласящей: “Манолито-очкарик. Выдающийся ребенок, основатель команды, игравшей на этой самой земле, на которой ты стоишь.”
Правда, никто из членов банды не слишком-то хотел по-прежнему в ней находиться,
но, как говорит мой дедуля: “Дождь никогда всем не угодит.”
Пиолин – желтая канарейка, персонаж американского мультфильма, за которым гоняется кот, чтобы его съесть
Бодуэн – 5-й король Бельгии (1930-1993гг), был королем с1951г до смерти
Мотриль – город в испанской провинции Гранада
Тропезон – один из дешевых баров Мадрида, куда заходят, в основном, выпить пивка
Глава 5. Необычный грех
Если бы я был набожным, то должен был бы исповедаться священнику в одном
необычном грехе, совершенном мною на следующий день.
А поскольку я посещаю уроки этики, то о грехе расскажу только тебе, потому что ты
мне понравился. И еще половине Испании, которая тоже мне нравится. Я ведь не из тех, кто носится по улицам, спрашивая всех подряд: “Послушайте, простите, а Вы, случайно не священник? Не будете ли Вы столь любезны исповедать меня в одном достаточно необычном грехе? ”
Люди сочтут меня чокнутым. Одни, возможно, скажут: “Кончай, плыви отсюда,
барабулька”, а другие, до смерти напуганные, убегут.
Мама записала меня на этику, чтобы посмотреть, не научусь ли я хоть чуть-чуть культуре
поведения, которой мне явно не хватает.
- По крайней мере, сынок, ты хоть не будешь так шумно есть, – говорит она.
Вот дедуля мой шумит, так уж шумит, но, поскольку он носит вставные зубы, а не свои,
да к тому же “деревенские”, все его прощают. В любом случае, единственное чему учит нас сита Асунсьон на этике, так это повторяет нам тысячу раз, что, если мы будем оставаться невежами и тупицами, если будем уподобляться животным, как делаем это сейчас, лишь выйдя во двор, то закончим мы отпетыми преступниками.
Все это и привело к довольно необычному греху (не потому, что он был мой), который я
совершил на следующий день. Лучше я расскажу тебе все с самого-самого начала. На следующий день дедуля пришел к школе встречать меня. До сих пор все было нормально. Он принес мне в своей дрожащей руке сэндвич с сыром “рокфор”. Я подхожу и говорю ему:
- Дедуля, сколько раз я должен тебе повторять, что сыр “рокфор” напоминает мне запах
школьной раздевалки?
До сих пор все было нормально. Дед мне отвечает:
- Да нет же, глупыш, ну и надул же я тебя, экий ты легковерный, сэндвич с сыром для
меня, а для тебя – с маслом и колакао.
Дедуля, безо всякого преувеличения, повторял эту шутку сто пятьдесят тысяч пятьсот
двадцать пять раз, но не помнит об этом, как и о своем простатите, и я должен вести себя, как будто это новая шутка, и говорить:
- Вот и отлично, дедуля, а то я уж подумал, что придется глотать этот “рокфор”.
Дедуля пребывает в иллюзиях, что я смеялся над его шуткой. Эта шутка то повторяется,
то нет, как говорит мама, по очереди. В тот холодный зимний темно-серый вечер до сих пор все шло нормально.
- Уж не та ли молоденькая девушка в красной мини-юбке твоя учительница? – спросил
меня дедуля.
- Черт возьми, конечно же нет, моя училка – вон та безжалостная старуха в длинной,
черной юбке.
- Вот ведь незадача, Манолито, я солидарен с тобой в твоих чувствах.
До этого момента все было нормально, потому что дедуля никогда не теряет надежду на
то, что моей учительницей станет молоденькая девушка в мини-юбке, о которой он всегда спрашивает. Ему хотелось бы подойти к ней под предлогом успеваемости внука по математике, пригласить ее в кафе, угостить анчоусами, которые дедуля любит покушать, когда получает пенсию. Дедуля вообще никогда не теряет надежды замутить с девчонками. Он всегда говорит мне, что я пошел в него. На самом деле он видит, что мне до смерти нравится Сусана, вот я и верчусь около нее, как мухи у дерьма. Только я вовсе не хочу этим сказать, что я – муха.
Даже сейчас все было нормально. Почти все вечера мы говорим об одном и том же,
смеемся над одним и тем же, и то же самое едим на полдник. И кто в этом виноват? Да мы сами, ведь нам нравится слушать одно и то же, а кому это не нравится, тот уехал в Норвегию, как мой дядя Николас. Так вот в этот самый момент нашей жизни, можно сказать, переломный, приходит дядька, один из многих, шляющихся по моему кварталу, и говорит деду, чтобы он дал ему двести песет.
- Черта с два я дам тебе двести песет, – отказался дедуля.
Этот дядька подходит, достает большущий складной нож и, невзирая на лица, угрожает
нам:
- Ну, вот что, ты дашь мне все, что имеешь при себе за красивые глаза.
И добавил, что у него был СПИД, и этот самый СПИД находился на ноже. Непреклонный,
пока дело не касалось ножа, дедуля изменил свое мнение и сказал:
- Ладно, дам. Манолито, дай этому столь любезному господину деньги.
Деньги носил я. Мама откладывала их каждый день в мой кошелек, чтобы купить
лотерейный билет, поскольку всем нам хочется сразу стать миллионерами и в ус не дуть. Хоть в чем-то должно быть заметно, что мы из одной семьи.
Я начал доставать из кошелька одну монетку за другой. Мама дает мне эти монетки,
чтобы избавить свой кошелек от мелочи. Сердце грабителя начало пошаливать.
Каким бы ни был хорошим разбойник, наступает момент, когда он устает ждать, потому
что у него есть и другие дела. Так вот для нашего грабителя этот самый момент и наступил, а у меня на нервной почве упали на пол двадцать дуро. Дядька собрался наклониться и подобрать их, а потом бежать без оглядки со всех ног. В это время я смог разглядеть нож вблизи и прочел: “на память о Мота-дель-Куэрво”.
И в этот напряженнейший момент, я, чтобы затеять разговор на тему Мота-дель-Куэрво,
произнес:
- Этот нож из селения моего дедушки.
Дедуля подходит и начинает расспрашивать: “ Почему у тебя нож из Мота-дель-Куэрво?
А когда ты там был? Как зовут твою мать? И какая у тебя группа крови? И какого цвета на тебе трусы?..” Дедуля вечно такой назойливый, когда встречает кого-то из Мота-дель-Куэрво в Куэнка. В общем наш грабитель подтвердил деду, что он из Мота-дель-Куэрво и назвал имя его матери. (В смысле имя матери грабителя, а не дедовой. Дедова мать умерла целую вечность тому назад, и не стоит теперь рыдать из-за всех, умерших на планете Земля, людей). Матерью грабителя была Хоакина, по прозвищу Сквернословка. Дедуля ее знал. Грабитель сказал деду, чтобы тот даже и не вздумал говорить матери о том, что он болен СПИДом, потому что она могла разволноваться и, кроме того, это было грязное вранье грабителя. Дедуля сказал грабителю, что если тот будет по-прежнему разбойничать в моем квартале, он позвонит Сквернословке, которая была поистине святой. И еще позвонит в полицию, чтобы грабителя арестовали и надели на него наручники. А народ на улицах будет указывать на него, говоря:
- Вот вор, который осмелился ограбить Николаса Морно и Манолито-очкарика.
В заключение дедуля добавил:
- И отдай-ка мне нож, я не хочу, чтобы название моего городка было обесчещено из-за
твоих преступлений, мерзавец.
Вот что высказал мерзавцу мой дедуля. Наш грязный грабитель повел себя довольно
хорошо. Он и в самом деле отдал деду нож “на память о Мота-дель-Куэрво”, в Куэнко, и вернул нам деньги “с паперти”, как говорит моя мама.
Я подумал, что наша волнительная история на этом и завершилась, то же самое подумал и
ты с президентом Соединенных Штатов, вот только тут-то мы лоханулись, потому что все самое интересное впереди.
Два дня спустя сита Асунсьон сказала:
- Постройтесь, мы едем в музей Прадо.
Вот только не думай, что это было неожиданно. Мы узнали об этом неделю назад, но все
бросаемся к двери, словно никогда не видели дверь в нашу жизнь.
Для поездки в музей Прадо мама приготовила мне картофельную запеканку, несколько
кусков запанированного в сухарях филе и сдобную булку с шоколадом на десерт. Когда в автобусе я достал свои припасы, Джихад заявил:
- Ну ты и жлоб! По ходу ты собрался вместо музея Прадо пойти в поход в
Мирафлорес-де-ла-Сьерра.
Джихад так меня взбесил, что я спросил:
- Хочешь?
Чувак слопал половину запеканки, но уже не обзывал меня больше жлобом. Если об
этом узнает мама, она меня убьет, потому что говорит, что все мои перекусы всегда съедают остальные дети.
А, ладно, главное, пока мы ехали, Ушастика два раза вырвало, а мы распевали: “Эй,
водитель, не смейся, не смейся, водитель”. А пока мы пели, мы, оказывается, уже и подъехали к этому самому музею Прадо. Сита Асунсьон сказала нам, что тот, кто плохо себя вел, больше никогда в жизни не поедет на экскурсию, разве что направится в карабанчельскую тюрьму, где и должен был бы находиться. Сита Асунсьон хотела привести нас сюда, чтобы показать “Кошек” Веласкеса. На этой картине Веласкес нарисовал портреты всех своих кошек. Он был человеком, который очень любил животных, и поэтому моя школа носит имя Диего Веласкеса.