— Потому что по приглашению милиции бандиты не явились бы в суд, — не обращая внимания на Анну, ответила Зина.
— Откуда же милиция знала, что бандиты придут сюда? — спросила Анна.
Зинаида Антоновна не хотела раскрывать все тайны. Но как-то само вырвалось.
— От вашей дочки Тамары.
— Что? Милиция втянула в это грязное дело и ребенка?
— Не милиция втянула. Тамара заметила, как один из пациентов снимал отпечаток с ключа от кабинета, и рассказала мне. А я сообщила об этом в милицию.
— Знаешь, Зина, этот случай не укладывается в рамки моего понятия об этике и морали.
— А поведение бандитов укладывается?
— Нет-нет. Я это все понимаю так: я не защищаю бандитов, мне все это противно: доносы, сыщики, агенты и среди них моя сестра и даже ангельское создание — маленькая моя дочь. Нет, нет, эта охота на бандитов мне решительно не нравится.
— Ну, тогда бандиты устроили бы безнаказанную охоту на доктора Леванцевича. Это не лучший вариант.
— Оба варианта мне не импонируют.
— Но пойми, Леопольд, что могло произойти что-то одно. И наилучшим выходом из такого положения я считала вот что: защитить тебя и твой дом» Я не говорю уже о более страшном, а оно могло случиться. Меня удивляет, что ты, известный хирург, вырезаешь язву у больного, спасаешь ему жизнь, а операцию милиции, по своему значению еще более опасную, чем язва, операцию, которая угрожает жизни не одного, а многих людей, не можешь увязать со своей моралью, не считаешь стоящей благодарности. Ведь тебя же благодарят больные?!
— Благодарить милицию за нарушение покоя?
— Покой был полный. Ты спал без наркоза, ничего не слышал и, если бы не прочитал в газете…
— А что я тебе говорю, Леопольд, — ухватилась за эти слова Анна. — Не надо читать газет. Они только портят настроение.
— При чем тут газеты, Аннушка, — буркнул доктор. — Они действительно раздражают и дурно действуют на нервную систему. Но я не могу понять другого: почему в моем доме нарушается покой… И… — Он махнул рукой.
Отдых был испорчен. Доктор вышел в сад. Цветы и зелень его всегда успокаивали.
Доктор миновал клумбы и в задумчивости направился по аллее к яру.
Этот день приносил ему одно беспокойство за другим. Из беседки доносилась песня, да какая! Пускай бы Моцарт, Чайковский, Брамс… Нет, звучало что-то незнакомое, непонятное:
Взвейтесь кострами,
Синие ночи.
Мы пионеры —
Дети рабочих.
Пионеры…
На скамейке он увидел дочь. Она стояла и дирижировала. А два мальчика в красных галстуках пели.
— Моя дочь! — остолбенел Леопольд Антонович. Тамара заметила отца, спрыгнула со скамейки и подбежала к нему.
— Почему ты не отдыхаешь, папочка? — спросила виновато.
— Это я должен тебя спросить: почему ты согласно распорядку, заведенному в нашем доме, не отдыхаешь?
— А мы очень хорошо отдыхаем! Мы поем. Леопольд Антонович взглянул на Юру, потом немного дольше задержал взгляд на Леше.
— И ты надел галстук? Ты же был хорошим мальчиком?
— За это ему и повязали красный галстук, — ответил за Лешу Юра.
— За это? — Леопольд Антонович круто повернулся и пошел к дому.
Тамаре следовало идти за отцом, но как она могла вдруг оставить ребят?
— Папочка… — сделала она несколько шагов за ним, чтобы спросить: «Ну почему нам нельзя поиграть? Ведь Юра и Леша очень хорошие мальчики. И они тоже любят песни и музыку…» Но отец, сердито сверкнув стеклами очков, молча удалился.
Тамара остановилась: «Ничего он не поймет…» Опустив голову, она вернулась к ребятам.
— Папа рассердился на меня… Я пойду, пожалуй…
— Наши красные галстуки ему не понравились… — сказал Юрка.
— А если бы он увидал красный галстук на мне? — вздохнула Тамара. — Странно как-то получается: Леша был хороший мальчик, а как повязал пионерский галстук — вдруг стал плохой…
— Антихристом, как говорит Листрат… — пошутил Лешка.
— Этот Листрат повторяет слова своего отца. А он человек темный, отравленный религией и водкой. Тут все понятно. А вот Леванцевич образованный. Даже за границей учился. Доктор! — пожал плечами Юрка.
Тамаре было досадно за отца.
— Папа хороший доктор. Его все хвалят. Он много людей вылечил и спас. Но в пионерах он решительно не разбирается…
— Потому что он старорежимный, — повторил Леша не раз слышанные о докторе Леванцевиче слова.
— Твой отец тоже вырос в старое время, — возразил Юрка. — Но он не против пионеров…
— Так он же рабочий. И на фронте за революцию воевал…
— В том-то и дело…
— Мой папа не воевал за революцию, — вздохнула Тамара. — Значит, мне никогда не быть пионеркой. Я так завидую вам…
Ребятам стало жалко Тамару. Разве она виновата, что ее отец не боролся за революцию! Но как и чем ей помочь?
— А что если упросить Зинаиду Антоновну, чтобы она поговорила с доктором? Все же он ее брат. Тетя Зина не против пионеров, — предложил Юрка.
Тамара покачала головой:
— Не послушает он тетю Зину. И она не станет его расстраивать такими разговорами. О, если бы тетя Зина была моей мамой! Она бы не возражала против того, чтобы я поступила в пионеры…
— Тетя Зина очень хорошая, — подтвердил Лешка. — Если бы все были такие, как она.
— Папа тоже говорил, что Зинаида Антоновна — «сознательный советский гражданин». Ведь она сообщила папе, что какой-то «больной» сделал отпечаток ключа от дверей клиники доктора, — дополнил Юрка.
— А я эту записку отнесла, Юра, твоему папе в больницу. Я даже не думала, что это очень важно.
— Ты поступила как пионерка! — похвалил ее Юрка.
— Как пионерка… — повторила задумчиво Тамара. — А галстук не смею носить…
И всем стало грустно. Сидели некоторое время молча. Тишину нарушал только ручей да шелест листьев. Тамара тихо и взволнованно запела:
Взвейтесь кострами,
Синие ночи,
Мы пионеры…
И вдруг, уткнувшись лицом в ладони, заплакала. Юрка энергично подхватил следующие строки песни, а за ним и Лешка:
Близится эра
Светлых годов…
Тамара подняла голову и заулыбалась сквозь слезы, вслушиваясь в слова песни.
Часть вторая
Они встретились на Задулинской: Жорка Борковский шел с работы, Лешка — со школы. На Лешкино приветствие Жорка не ответил с задором, как бывало: «Привет от рабочего класса!»
— А, Леша, — скривился он, пытаясь улыбнуться, и зашагал рядом молча. Он был куда выше Лешки, шире в плечах и всякому было видно — старше.
«Рабочим классом» Жорка стал недавно. Мать упросила директора завода «Металлист» Ивана Владимировича Браткова пристроить парнишку. «Отец погиб за Советскую власть, а мне кормить и одевать его не на что», — жаловалась, вытирая слезы. Жорку взяли на завод, хотя пока что и взрослым приходилось отказывать в приеме на работу.
И паренек возгордился. Он теперь рабочий — не чета мальчишкам, которые палками гоняют «черта» на улице…
— Ты с работы? — поинтересовался Лешка.
— Откуда же еще!
— Как там? Интересно?
— По-всякому, — Жорка махнул рукой. — С директором и инженером разговор сегодня был, — добавил как бы между прочим.
Леше показалось, что Жорка при встрече с ним нарочно изобразил усталого человека, для солидности.
— С директором? — удивился Леша.
— А что здесь удивительного? Вполне нормальное дело.
Дело, однако, вовсе не было нормальным, поэтому и переживал Жорка, хотя старался не подавать виду.
Во время обеденного перерыва он прилег на стружки в цехе и уснул. Перерыв окончился.
Тем временем смазчик Змитрок Кудыка, осматривая машины, подмазал пареньку усики и бородку.
На Жоркину беду, по цеху проходили директор завода Братков и инженер Заблоцкий.
— Полюбуйтесь, Иван Владимирович, на красавчика, — обратил внимание директора инженер.
Братков — высокий плечистый мужчина с продолговатым лобастым лицом, остановился.
— Любоваться тут нечем. Нарушение дисциплины. Поднимите его…
Заблоцкий нагнулся и потормошил Жорку за плечо:
— Что, молодой человек, не слышал гудка?
— Гудка? А что, был гудок? — вскочил Жорка, глупо улыбаясь.
Директор подумал, что парень нарочно, забавы ради, разукрасил себя.
— Ты эти задулинские штучки брось, — сказал сердито, — не то вернешься туда, откуда пришел…
Жорка испугался не на шутку. После того как он стал рабочим, возвращаться к дружкам и гонять «черта» на Задулинской было бы большим позором. И от матери бы влетело.
— Иди умойся, — приказал директор.
Так-сяк смыв усы и бороду, Жорка возвращался к своему рабочему месту. По дороге столкнулся с инженером Заблоцким. Директора с ним уже не было.
— Ну, теперь ты похож на человека, — улыбнулся инженер.
Жорка не нашелся, что ответить.
— Так ты, оказывается, с Задулинской улицы? — задержал Жорку Заблоцкий. — Знаю эту улицу. Там у вас над яром чудесно. Соловьи поют. Был раза два, слушал… А где ты там живешь?
— Ну, где Задулинская поворачивает направо. В начале Задулинского тупика…
— А-а, там такой большой дом в саду…
— Да, это дом доктора Леванцевича. Наш огород, а за забором их сад…
— Отец твой чем занимается? — продолжал интересоваться инженер.
— Нет отца. Погиб на фронте. Остались мы с мамой… — встревожился Жорка.
— Что мать делает?
— Помогает, если кто позовет, гряды полоть, жито жать, картошку копать…
— Так, так. Ну, иди работай…
— А меня не уволят?
Инженер похлопал паренька по плечу:
— Не бойся. Я заступлюсь.
Жорка успокоился. До конца дня старался работать хорошо, пока мастер не напомнил, что ему как подростку пора идти домой.
— Ты на второй смене учишься? — спросил Жорка, вспомнив про идущего рядом Лешу.
— На второй. Сегодня у нас пятого урока не было. Учитель заболел. Раньше отпустили…
— А у нас раньше отпускают только подростков, а все остальные — от гудка до гудка. Завод, брат.
Возле ворот Леванцевича мальчишки и девчонки гоняли «черта». Все стояли как раз на исходной позиции.
— Идите к нам, — позвали они.
— Как ты, Жора? — спросил Лешка.
— Не до «черта» мне сегодня, — ответил Жорка и повернул в свой двор.
Леша пошел дальше по Задулинской.
Кто на Задулинской не знает игры в «черта»! Гоняют «черта» и подростки, и юноши. Здесь проявляется ловкость, умение метко метнуть палку, побежать как можно быстрее за ней, чтобы «черт» не «боднул» — не то сам станешь «чертом».
Выбирают место для игры наиболее затишное, где редко появляются прохожие, и чтобы какой-нибудь малыш не вылез из подворотни и не угодил под палку.
Намечают круг посреди улицы и ставят в центре жестяную банку. Метрах в двадцати от нее через всю улицу проводят линию — исходную позицию. За линией становятся игроки. У каждого в руке палка.
Перед началом игры разыгрывают, кому первому охранять жестянку. Игроки берутся за палку, кто «покроет» — тот и «черт».
«Черт» становится подальше от жестянки, где-то в стороне у забора, и не сводит с нее глаз. В это время каждый из участников бросает палку, целясь в жестянку. Иногда бросают палки все вместе — «залпом». Как только жестянка сбита, все с криком бросаются за своими палками. В этот момент «черт» должен поставить жестянку на место и стеречь ее, чтобы снова не сбили, в то же время успеть «боднуть» кого-то из игроков и уже самому сбить жестянку. Если он успеет это сделать, «чертом» становится другой, тот, кого он уколол палкой. Но сделать это не так-то просто. Погонишься за одним, а в это время кто-то другой жестянку сшибет. И беги опять, ставь ее на место, быстрей коли кого-нибудь, потому что прежний «укол» уже «сгорел»…
Бывает так, что загоняют «черта» до слез. Да и сами набегаются вокруг жестянки до седьмого пота.
Родители, хотя многие в свое время и сами гоняли «черта», не любят эту игру. Сердятся:
— Еще глаза выбьете кому.
И действительно, случалось так, что сбитая жестянка попадала иному игроку в голову. Порой в азарте игры страдала рубашка, и тогда девчонки, стараясь выручить товарища, ее зашивали.
Чаще всего «черта» гоняли возле решетчатых ворот сада Леванцевичей. Дом доктора стоял в глубине сада. Игроки не нарушали его тишины, или почти не нарушали.
Лешке редко приходилось играть: то корову нужно было гнать в яр, то идти работать к Леванцевичу. Но когда за воротами раздавались удары по жестянке и голоса ребят, пареньку не работалось. И тогда тетя Зина, взглянув на него, говорила:
— Ну, поди и ты погоняй «черта». Всей работы не переделаешь…
Обрадованный Лешка бежал на улицу, в траве под забором находил припрятанную палку и становился в ряд на исходную позицию. Иногда к воротам сада подходила Тамара и через решетку с интересом наблюдала за игрой. Лешка в такие минуты старался сбить жестянку так, чтобы она со свистом пролетела как можно дальше. И как приятно было слышать, когда у Тамары вырывались слова восхищения:
— Молодец, Леша!
Появлялось желание погонять Листрата, когда тот становился «чертом», опередить его, выбить из-под его палки жестянку, которую, казалось, он вот-вот собьет, и наблюдать, как тот злится. А Листрат иногда пытался даже мстить за свое поражение.
Однажды он с палкой набросился на Лешку.
— Ты что… спятил? — ухватился за конец Листратовой палки Жора. Он как раз шел с работы. — Это же игра!..
— А я не хочу больше с вами играть, раз вы такие… — заявил сердито Листрат и, погрозив Лешке кулаком, пошел домой.
— Иди, иди, позови Тимку, — крикнул кто-то ему вслед.
Если бы Тимка был дома, Листрат конечно же вернулся б с ним и отомстил за обиду. Но Тимка сидел в тюрьме. И Дудины притихли.
Игра остановилась. Все теперь смотрели на Жорку. Совсем недавно он тоже гонял «черта» на улице, а теперь каждое утро ходит на завод и возвращается чумазым.
— Ты трубочистом работаешь, Жора? — поинтересовались мальчишки.
— Почему трубочистом? Я учусь на слесаря, а потом токарем буду, — с гордостью отвечал Жорка.
— А кто же тебя так вымазал?
— Кто же может меня вымазать? У машины замазался. Где-то нужно подвинтить, где-то подкрутить… Потом рукой по лицу махнешь… Пойдете на завод — узнаете. Там все вертится, крутится, гремит… Сунься к маховому колесу — чах, и головы нет.
Ребята, разинув рты, слушают Жорку. Никто из них не знает, что в слесарном цехе, где он работает, нет машин, а только станки с тисками.
Лешка хочет возразить: «Мой отец токарь, а приходит с работы чистый», — но сдерживается. Как-никак Жорка отвел от него Листратову палку. Впрочем, Лешка помнит, что Федор, брат его, поначалу возвращался с работы измазанный. И отец шутил:
— Не носом ли ты шлифовал металл?
Потом Федор стал возвращаться чистым, даже в белой рубашке с галстуком. На заводе можно после работы умыться под душем, переодеться. У каждого рабочего свой шкафчик, где хранится чистая одежда.
— А сегодня у нас авария была: пас слетел с трансмиссии. Инженер говорит мне: «Жорка, лезь ты. Кроме тебя никто не натянет приводной ремень». Я и полез. А это высоко, под самым потолком цеха… Вот так. А вы говорите — трубочист…
Хотя Жорка многое придумал, Леша слушал бы его еще, но надо было закончить работу в саду, а потом бежать в школу. По дороге, однако, подумал: «Все же лучше учиться на слесаря, чем таскать навоз под деревья Леванцевича», — и позавидовал Жорке.
Леша только закончил работу, как на аллее появилась Тамара. Она шла от ворот к дому. В руке ее был блестящий из черной кожи портфель и букет желтых кленовых листьев. Она увидела Лешку за кустами крыжовника, что тянулись по обеим сторонам аллеи, и остановилась. Потом подошла к нему.