Тамара вытащила из-под скамейки веревку, привязала один конец к столбу беседки. Раскрасневшаяся, наклонилась над перилами.
— Ловите!..
Юрка поймал конец веревки, подергал:
— Крепко. Можно подниматься. Давай сначала ты, Вася.
Вася ухватился за веревку. Забыв от волнения про боль в ноге, ловко и быстро стал подниматься вверх. Юрка позавидовал его ловкости. Он так не сумеет. А Тамара аж запрыгала от радости: наконец-то исполнилось ее желание…
Вслед за Васей стал подниматься и Юрка. Но не так быстро и ловко, хотя старался изо всех сил. Под конец руки его стали слабеть, однако восторженные возгласы Тамары ему придали силы.
— А теперь спрячем концы и будем играть. Папа с мамой отдыхают…
— У нас срочное дело, Тамара. Нужен бинт, — сказал Юрка.
— Зачем? — насторожилась девочка.
— Перевязать Васе ногу. Он крепко ушибся.
— Рана есть?
— Нет. Возможно, только ушиб, а может, растяжение…
— Очень болит?
— Когда стою или наступаю… — поморщился Вася.
— Какая беда! Сейчас принесу бинт и йод, — сказала Тамара и побежала по аллее к дому.
— У нее красивая фигурка и руки, — оценил Вася тоном знатока. — Ее Арнольд тоже взял бы в цирк. — И уже с увлечением начал рассказывать про цирк: какие там гимнасты, клоуны, дрессированные зверюшки…
— Ты любишь цирк? — спросил Юрка.
— Очень. Бросил бы все и жил там…
— А родители?
— Они злые. Постоянно ссорятся между собой, а на мне зло сгоняют. Маму, конечно, жалко, — понизил голос Вася. — А у тебя хорошие родители?
Родители у Юрки были хорошие и отзывчивые. Он очень любил их. Но хвалить их сейчас… Ему не хотелось, чтобы Вася переживал еще больше.
— Я люблю рисовать, — уклонился он от ответа. — Ты посмотри, Вася, какая красота…
С беседки яр был далеко виден в одну и другую сторону. Круча, на которой стояла беседка, напоминала нос корабля. Сейчас этот корабль плыл по желтому морю: яр был залит послеполуденным солнцем.
Прибежала Тамара.
— Ну вот, принесла, — лицо ее светилось, оттого что она сделала доброе и нужное дело. — Клади на скамейку ногу…
Перевязав Васе ногу, Тамара через сад провела мальчиков к воротам и выпустила на тихий Задулинский тупик. Отсюда недалеко было до Васиного дома. А если по меже через огороды — то и рядом совсем. Но Вася захотел войти в свой дом не со двора, а с парадного входа и повернул с тупика на Задулинскую улицу. Он шел прихрамывая. Юра поддерживал его, так как палка осталась под кручей.
— Большой у них сад, — сказал Вася, оглядываясь.
За решеткой ворот, словно узница, стояла Тамара. Юрка тоже повернулся и махнул девочке рукой.
— Сад хороший, но за ворота отец выпускает Тамару только в школу. А она рвется к ребятам. Она хороший друг…
— О, ее Арнольд непременно взял бы в цирк…
Юрка улыбнулся: да этот мальчуган смотрит на все с цирковой арены.
Чем ближе подходили к дому, тем более унылым становился Вася, а когда взошли на крыльцо и Юрка постучал в двери, мальчик задрожал и спрятался за спину своего нового друга.
— Кто там? — раздался скрипучий болезненный голос.
— Откройте, пожалуйста, — сказал Юрка и взглянул на побледневшее лицо Васи. «Хорошо, что я не оставил его», — подумал.
Загремели засовы, и в проеме двери появилась мать Васи. Голова ее была повязана мокрым полотенцем. Увидав сына, она хотела что-то сказать, но Юрка опередил ее.
— Не пугайтесь. С Васей все в порядке… Но, разрешите, я доведу его до кушетки…
Только теперь Лачинская увидела, что у сына забинтована нога.
— Что с ним? Что с тобой?..
— Оступился на лестнице в школе, — едва не заплакал Вася. — Хорошо, что Юра оказался рядом. Он сразу же повел меня к доктору…
— Чуяло мое сердце. А я ж тебе сколько раз говорила — смотри под ноги, не задирай голову — и поплыл неудержимый поток слов.
Вася, понурив голову, сидел на кушетке.
— Это же ты мог с лестницы полететь и вниз головой, — досадовала мать. — Отец бы тебя за это…
Но отца дома не было. Вася почувствовал облегчение, осмелел и чуть не испортил все дело:
— А в цирке, случается, падают с трапеции и ничего…
— Еще не хватало, чтобы ты полез на ту пецию…
Вася открыл уже было рот, чтобы уточнить название спортивного снаряда, но Юрка вовремя толкнул его в бок:
— Послушай лучше, что мать говорит.
— Вот, вот, — подхватила Лачинская. — Я ему все время то же самое твержу… Дал же бог людям умных детей. Вот он, — Лачинская кивнула на Юрку, — не подвернул себе ногу. А тебя носит всюду…
Тяжело переступая, она пошла на кухню. Загремела заслонка в печи.
— Даст поесть… — обрадовался Вася.
Зазвенел звонок. Окончился последний урок. Но дети не подняли шум, как обычно. Не спеша, стали складывать свои книжки. На всех произвели огромное впечатление рассказы Чехова «Ванька» и «Спать хочется», которые только что прочитал им Язэп Сидорович. Лешке показалось, что подобрел и учитель. Собирая тетради и учебники со стола, он добродушно улыбался: покорил-де ребят Чеховым.
— Сенькевич, а ты останься… — вдруг задержал он Лешку, который уже собрался идти.
Лешка вернулся и сел за парту. «За что? — подумал он. Наказывать вроде бы не за что. На четвертом уроке Язэп Сидорович даже похвалил его, возвращая тетрадь с упражнением:
— Хорошо, Леша. Чистенько и без ошибок.
А Мишке, своему любимчику, сделал замечание:
— Мог бы и лучше постараться.
Тетради Броньской Марии и Проньской Евы наставник положил на их парту, ничего не сказав. Привыкшие к похвалам, девочки едва не заплакали от обиды: Лешку похвалили, а их нет…
Мишка, проходя мимо Лешкиной парты, процедил сквозь зубы:
— Достукался, пионер. Посидишь теперь…
И богомолки, угодливо попрощавшись с учителем, чмыхнули с издевкой в сторону Лешки. Тот еле сдержался, чтобы не показать им кукиш.
Учитель тем временем убрал учебники со стола в портфель. Откинувшись на спинку стула, он смотрел на ученика молча: видимо, обдумывал, с чего начать разговор.
— Так мы с тобой, Леша, почти соседи, — сказал с неожиданной теплотой в голосе Язэп Сидорович. — Я живу на Сенной площади. Ты, очевидно, знаешь…
— Да, видел однажды, как вы шли с ведром к нашей водокачке…
А о том, что видел учителя вместе с архиереем, Лешке напоминать не хотелось. Тогда сгоряча, от обиды, нагрубил он классному. Но тот сам теперь вспомнил:
— А в другой раз с архиереем… Лешка опустил голову.
— Ну, что же ты молчишь: был такой случай? — Язэп Сидорович помолчал, потом, как бы между прочим, пояснил: — Тетка тогда у меня померла. Она была набожной. Известное дело — старорежимный человек. Пришлось пригласить архиерея. Такова была ее воля. Вот я и шел с ним на похороны…
Лешка взглянул на учителя. Взгляд его словно говорил: откуда мне было знать все это?
— Ну, а мама твоя не была против того, что ты вступил в пионеры? — переменил тему разговора учитель.
— Нет, — ответил Леша.
— Ну, и хорошо. — Взглянув в окно, за которым на Вокзальной уже вспыхнули электрические фонари, Язэп Сидорович сказал: — Ну, беги домой. Поздновато уже.
Однако Лешка не сразу пошел домой. Открыл еще дверь в пионерскую комнату. Здесь в окружении ребят сидел в пальто пионервожатый Дмитрий Касьянов. Видимо, он забежал на минутку, идя с работы.
— Вот и его отец, — вожатый кивнул в сторону появившегося Лешки, — ездил сегодня от завода ремонтировать коммунарам молотилку. Какие это молотилки… Со временем мы будем делать лучшие. Вот только побыстрее наладить бы все станки и машины…
Месяц назад горком комсомола послал Касьянова пионервожатым в Лешкину школу. Он хорошо поставил пионерскую работу в школе, где учится Юрка, а здесь некоторые учителя неодобрительно, даже издевательски относились к первым пионерам. Вот и поручили молодому энергичному рабочему-комсомольцу исправить дело, изменить обстановку. Лешка очень радовался такой перемене, а Юрка жалел: «Очень привыкли мы к Касьянову, хотя и новый пионервожатый — комсомолец из железнодорожного депо — тоже неплохой вожак».
— А кто все же разрушил завод? — спросил Алесь Гавриленко, лучший спортсмен в школе.
— Известно кто — капиталист, — ответил Касьянов. — Бывший хозяин завода. — Передовые рабочие были на фронте. А подхалимов он подкупил: они и вывели из строя важнейшие дорогостоящие части оборудования, возможно, припрятали с расчетом — а вдруг вернутся старые порядки? Ищи — где что. Оборудование в основном заграничное — попробуй найти к нему запасные части. Вот и страдаем. А сколько людей без работы осталось!
— Где теперь капиталист? — поинтересовались ребята.
— Удрал. Возможно, и за границу. Капиталы свои они там в банках хранили. Ест, пьет и посмеивается: попробуйте обойтись без моих машин. Революции вам захотелось? Вот вам революция — голод. Но ничего, без капиталистов обойдемся. Мы, рабочие, наживали для них капиталы.
Лешка слушал пионервожатого и вспоминал, как тяжело довелось отцу после войны без работы, как искал он заработка, чтобы прокормить семью. И само собой вырвалось:
— Вот поймать бы того буржуя и заставить собственными руками восстановить все, что разрушил!
Касьянов улыбнулся, и все пионеры засмеялись: уж очень воинственный был у Лешки вид.
— А что я плохого сказал? — смутился Лешка.
— Правильно, Леша, — поддержал его Касьянов. В последнее время он не раз наблюдал, как возмущались рабочие несправедливыми порядками, как бурлила в них классовая ненависть. А ведь Лешка был сыном рабочего.
На улице загремел трамвай. Задрожали в окнах стекла.
— Дзынь-дзынь!.. — монотонно и непрерывно звонил кондуктор, призывая прохожих посторониться: уж очень близко от тротуара были рельсы. Касьянов посмотрел на часы:
— Пора, ребятки. Споем на прощанье и пойдем, — и сам начал:
Взвейтесь кострами,
Синие ночи…
Все дружно подхватили:
Мы пионеры —
Дети рабочих.
Близится эра
Светлых годов.
Клич пионеров:
— Всегда будь готов!
Со школы домой Лешка возвращался с Зосей Гавришук. Девочку эту с длинной золотистой косой и васильковыми глазами привел в конце сентября в класс директор школы.
— Вот новая ученица, — сказал он. — Ее вместе с родителями наше правительство вырвало из застенков Западной Белоруссии. Теперь она будет учиться в нашей советской школе.
Преподаватель математики Геннадий Казимирович Аврамович (старый уже человек, он очень хорошо знал свой предмет, но был ужасно близорук, из-за чего постоянно путал учеников) посадил Зосю за парту рядом с Лешкой. Урок продолжался.
На переменке все обступили Зосю. Сначала присматривались к ней, не решаясь заговорить: все же девочка прибыла из-за кордона, где властвовали капиталисты и помещики. А узнать обо всем хотелось. Наиболее смелой оказалась «святая троица». Мария Броньская что-то шепнула Мишке Кроту. Ева Проньская кивнула: «Ага, спроси».
И Мишка спросил:
— А церковь там у вас была? Молиться можно? Зосю удивил такой вопрос, однако ответила:
— Была…
— И ты молилась?
— Я — нет. Тата меня не принуждал молиться.
— Твой батька безбожник! — выкрикнул Мишка.
— Я тоже, — спокойно сказала Зося. Броньская и Проньская поморщились.
— А разве в школе у вас не преподавали религию? — спросила Броньская.
— Преподавали. На эти уроки ходили католики. А я — православная.
— Да что вы тут обедню наладили! — не выдержал Лешка. — Зося, это интересует только «святую троицу»: Михаила, Марию и Еву. Ты лучше расскажи, как там люди живут.
Лешку поддержали:
— Да, да, расскажи, Зося. Ведь там наши белорусы, — сказал Володя Биневич. У него были родственники в Западной Белоруссии, где-то в деревне за Столбцами. От них изредка приходили письма, из которых Володя знал о тяжелой жизни за кордоном. Биневичу было стыдно перед Зосей за «святую троицу», которая испортила начало знакомства.
— Живут тяжело, — начала Зося. — Борются за лучшую жизнь…
Всю переменку она рассказывала о крестьянско-рабочей Громаде, в которой был и ее отец.
На втором уроке учитель Аврамович вызвал Зосю к доске.
— Начерти треугольник и докажи равенство углов. Зося начертила треугольник, но когда доказывала равенство углов, пользовалась польской терминологией. В классе притихли. Зося волновалась.
— Когда конт1 одного конта…
— Ничего, ничего, — подбадривал ее учитель. — Я понимаю…
И в этот момент Мишка на весь класс рявкнул:
— Конты-шмонты, пшекае неизвестно что…
Зося покраснела, словно ее обдали кипятком. Учитель вскочил.
— Кто сказал это — пусть выйдет из класса! — и стал искать близорукими глазами обидчика.
Мишка нагло улыбался.
— Долго я буду ждать? — спросил учитель. — Там, в Западной Белоруссии, где жила Зося, позакрывали белорусские школы. Гавришук не имела возможности учиться на родном языке. Это трагедия половины населения Белоруссии. Тот, кто обидел девочку из угнетенного края, пусть выйдет и подумает о своем поступке.
Миша не тронулся с места, но уже не улыбался.
— Неужели вам не стыдно за своего одноклассника? Вы что, солидарны с ним?
И тут Лешка взорвался: выскочил из-за парты, подбежал к Мишке и схватил его за шиворот:
— Вон из класса, церковная крыса…
И все ученики, за исключением Броньской и Проньской, подхватили:
— Вон, вон!..
С того дня началась дружба Лешки с Зосей. Однажды, когда им довелось вместе идти со школы, Зося рассказала, что ее отца посадили в тюрьму за то, что он добивался права белорусам учиться на родном языке и вообще жить без помещиков и капиталистов. Отца выпустили лишь тогда, когда понадобилось обменять на него какого-то ксендза…
— Мы с мамой очень рады, что теперь живем тут. А папа говорит, что он должен вернуться и бороться, потому что он не может дышать свободным воздухом, пока там наши братья-белорусы в неволе.
На мосту через Двину Зося остановилась.
— Давай посмотрим на реку, — предложила она.
— Давай… — Лешка любил особенно вечером смотреть на реку, когда зажигались бакены, плыли баржи и пароходы.
Они облокотились на перила и стали смотреть вниз. Там пенилась и бурлила вода. Впереди мелькали красные огоньки бакенов, они указывали дорогу судам.
— Куда она течет? — спросила Зося.
— В Ригу…
Зося недоуменно посмотрела на Лешку.
— Ну, в Балтийское море, а там город Рига, — объяснил Лешка.
— Ах да, — спохватилась Зося, — это же Западная Двина…
Лешка вдруг вспомнил плотогона дядю Костю. «Может быть, и он сейчас плывет туда с листовками к рабочим, как когда-то до революции? Там же еще буржуи…»
— А ты видела живого капиталиста? — спросил Лешка.
— Пожалуй, нет. Полицейских видела. Ворвались однажды в нашу квартиру ночью. Перевернули все в доме, распороли багнетами2 подушки. Забрали тату и ушли. Потом возле тюрьмы, когда мы принесли татке передачу, проезжал свадебный кортеж. В экипажах сидели богатые люди, но кто это был, помещики или капиталисты, не знаю. Говорили, буржуи…
— А они были толстые? Если толстые — значит, буржуи.
Зося пожала плечами.
— Кажется, нормальные. Даже один был очень худой, а люди говорили — буржуи…
На Замковой, возле четырехэтажного дома, в котором жила Зося, остановились.
— Зайдем к нам, — пригласила Зося. — Мой тата видел и капиталистов и помещиков. Они его запрятали в тюрьму. Он все расскажет…
Лешке очень хотелось увидеть отца Зоси. Он представлял его таким борцом, каких изображают на плакате. Тюремная решетка, за ней мужественное лицо человека, а внизу надпись: «МОПР — помоги!» Леша тоже не раз давал деньги на МОПР. Особенно в дни Первомая, когда с жестяными ящиками ходили комсомольцы и пионеры и собирали деньги на МОПР. Леша знал, что это международная организация помощи революционерам. Тому, кто опускал в ящик медяк, прикрепляли на груди красный бант. И Леше тоже.