— Ну как, Юра? Вкусные у нас клецки? — спросила мать.
— Очень вкусные. Впервые ем такие. Попрошу маму, чтобы и она приготовила «клецки с душами».
— А что, папа, станки так и будут стоять? — спросила Янина.
— Что поделаешь! Взялся один наш инженер искать такие части от станков в Москве, Ленинграде, Нижнем Новгороде. Поедет. Но привезет ли? И там разруха была. Если бы нам машины и станки пустить! Сколько людей нашли бы работу! Завод недавно заказ получил на молотилки и веялки. Очень они нужны селу. Мы ездим от завода по деревням, ремонтируем старые молотилки. А можно же делать новые…
Это волновало отца, он все говорил о трудностях на заводе, пока жена не остановила его:
— Ну что ты завел про свой завод? Детям это неинтересно. Ты им лучше «Курицу» расскажи.
— «Курицу», «Курицу»… — оживились дети.
— Не за обедом же, — ответил отец. Леша заметил на лице Юры недоумение.
— «Курица» — смешное стихотворение. Отец читает его, когда собираются гости, — пояснил он.
Во дворе залаяла Зиська.
— Кто-то пришел, — поднялась мать. — Ешьте, я встречу…
И уже в сенях раздался ее голос:
— Стихни ты, дуреха! — Это она на Зиську. Потом ласково: — Заходи, Тамарочка. Как раз на клецки с «душами» успела…
— Спасибо, мы только что обедали. Я к Леше.
— А может, съешь хоть одну?
— Нет, спасибо.
— Леша, к тебе пришли! — позвала мать. Проглотив последний кусок клецки, Леша вышел в сени. Юра — за ним. Мать вернулась в дом.
— О, и Юра здесь! Здравствуй! — обрадовалась девочка.
— Добрый день, Тамара.
Накрапывал мелкий дождик. В сенях стоять было неуютно.
— Идем в наш клуб, — пригласил Лешка. «Клуб» Тамаре понравился. Девочка с интересом рассматривала плакаты и афиши с кадрами из фильма «Мисс Менд», звездами американского кино — Гарри Пиль и Мэри Пикфорд, с советским актером Игорем Ильинским.
— Да тут действительно можно ставить спектакли! — обрадовалась она.
— И ты будешь участвовать?
— Обязательно!
— Вот здесь будет сцена. Натянем проволоку. Завесим простынями или одеялами…
— Простынями некрасиво, — не согласилась Тамара. И вдруг, вспомнив утреннее событие, вскрикнула:
— Ой, Леша! А что, если в том ящике бархатные шторы и ковры, которые украли в городском театре?
— В каком ящике? — не понял Юра. Тамара спохватилась и прикрыла ладонью рот.
— Ничего, — успокоил ее Лешка. — Юра умеет хранить тайну. — А сам подумал: «я бы тоже не выдержал и рассказал все другу…»
Несколько минут спустя Юра уже знал о кованом ящике в саду. Волновало одно: что в нем?
— Давайте проверим сами.
— Ага, ночью. Я брошу вам веревку… — Тамара чуть не запрыгала от радости. — Страшно и интересно…
Начали думать.
— Ящик большой. Его нелегко будет откопать. Но ничего, — сказал рассудительный Лешка. — Место уже перекопано. Тетя Зина ничего не заметит…
— А дальше что? — спросил Юра.
— Пробьем стенку в ящике, посмотрим, что в нем, и будем решать, что делать с этим богатством, если там что-то стоящее… Утильсырье тоже пригодится…
— А чем будем пробивать?
— Долотом и молотком, — сказал Лешка и сразу же передумал: — Нельзя, наделаем шуму. Услышит твой отец, Тамара, — беда будет…
— О, тогда совсем не нужно! — встревожилась девочка.
— Тамара, а может быть, это твой отец закопал свое имущество? Или дед? — спросил Юра. — Тогда мы не должны трогать этот ящик.
— Тетя Зина знала бы про это. Она сама удивлялась, предполагает, что это солдаты закопали свои трофеи еще в войну.
— Тогда там оружие… — решил Юрка.
— И все же интересно посмотреть. Не брать ничего — только посмотреть! — загорелся Лешка.
— Да, только посмотреть, — кивнула Тамара.
— Вот что, — сказал Лешка, — можно будет пробить стенку в ящике без шума. Знаете чем — сверлом… Дырочка за дырочкой — и тихо…
— Давайте сегодня и посмотрим, — предложила Тамара.
— Нужно достать сверло, — возразил Лешка. — Приготовить и спрятать возле беседки лопаты. Достать фонарик. А тогда уже начинать…
— Сегодня дождь, грязно. Я согласен с тобой Леша: подготовимся хорошенько, чтобы не наделать глупостей.
Инженер Сергей Андреевич Заблоцкий уже давно ломал себе голову: как вывезти из сада Леванцевича ящики, закопанные им в гражданскую войну, и вернуть заводу. Конечно, сделать это можно было просто. Зайти к директору (которого он не любил, ибо он, Заблоцкий — инженер, а директор — простой рабочий, токарь) и сказать:
«Товарищ Братков, я знаю, где спрятано сердце нашего завода. Дайте машину, людей, мы откопаем этот клад, и через несколько дней заработают все станки…»
Но тогда директор спросит: «Почему же вы, инженер Заблоцкий, не пришли ко мне с таким предложением раньше?.. Надеялись, что вернется капиталист?..»
Заблоцкий любил жить роскошно. Он действительно ожидал возвращения хозяина, при котором ему хорошо жилось. Верил, что он вернется. Но, увы — этого не произошло. А время упущено. Если б он сразу помог пустить станки, ему бы дали лучшую должность на заводе.
Теперь также можно сделать карьеру, только другим способом. Он предложил директору дать ему возможность побывать на других заводах. Директор отпустил на это деньги.
— Поезжай, дорогой Сергей Андреевич, только достань. Благодарность будет от всего завода.
— Поеду и, думаю, достану…
Заблоцкий был уверен в успехе своей «командировки», тем более, что ехать никуда не надо. Все, что он искал, было рядом, над яром.
Инженер часто гулял здесь. Следил за садом, в котором было зарыто теперь уже его богатство. Временами он видел в беседке Зинаиду Антоновну, которую когда-то обманул и покинул. Если бы они оставались дружны, было бы все просто. Но придешь к ее брату — непременно встретишься с обиженной Зинаидой Антоновной. А этого он не хотел.
Вывезти ящики также нелегко. Нужны землекопы, транспорт, как и тогда, много лет назад, когда закапывал. Как ни старайся, тихо такую работу не сделаешь. Услышат, всполошатся, поднимут шум, прибегут соседи да еще вмешается милиция, тогда все пропало.
И вот он думал, искал. В конце концов выбрал себе в помощники Жорку. Побывал даже в его доме, вроде так, чтобы поинтересоваться, как живет молодой рабочий. Определил — от огорода Жорки до закопанных ящиков метров триста. Даже есть дыра в заборе. За осеннюю длинную ночь вдвоем можно будет выкопать ящики и перенести их в Жоркин сарай. Могла помешать только больная Жоркина мать. Заблоцкий «позаботился» о ней — устроил в больницу. И Жорку он не обошел своей заботой. Начал его похваливать, давал возможность побольше заработать. Незаметно, чтобы это никому не бросилось в глаза, подкупал и сбивал с пути парня. А тот задирал нос и возомнил из себя бог весть какого специалиста!
Пришло время, когда, по расчетам Заблоцкого, можно было осуществить задуманное. «Перенесем к Жорке в сарай ящики. Потом командировка в Москву и — пожалуйста, товарищ директор, вот привез кое-что. Еле достал. Вторая командировка в Ленинград — опять же раздобыл кое-что. Пожалуйста! И так далее… Постепенно начнут работать все станки. Директор доволен. Ну и, разумеется, благодарность. Жорка едет с ним в командировку. Как же, нужен помощник: не будет же инженер грузить детали. И никто не знает, откуда все это грузится, даже Лида, жена. Она секретарша у самого товарища Браткова. Помогает директору приобрести эрудицию, пополнить знания. Дуреха, зачем это ей? Написала свои бумажки — и все. Сознательная стала. Впрочем, она и тогда, до революции, сочувствовала рабочим. Помогала им отстаивать свои интересы. Бывает же, находит такое затмение на интеллигента. А сколько Заблоцкий с ней когда-то спорил: «Разве тебе, Лида, плохо? Мы живем, можем наслаждаться жизнью. А кто нам это дает? Хозяин, господин Грюнберг уважает меня и тебя. Чего нам больше надо?» Жена возражала: «Ты только о себе думаешь». «А о ком я должен думать: о токаре Сенкевиче, который наплодил около десятка детей? Наплодил — и пусть их растит!» Состраданием к людям Заблоцкий никогда не отличался. После революции, когда сбежал его хозяин, он издевался над женой: «Ну, и чего ты добилась? Вместо образованного хозяина Грюнберга теперь полуграмотный токарь Братков. И завод работает, как чахоточный дышит…» «Да, заводу тяжело, — отвечала она. — Но кто из механизмов повывинчивал сложнейшие детали? Кто обрек на мучение многих рабочих?» — возмущалась Лидия Васильевна.
«Так я тебе и отвечу», — возражал ей в мыслях Заблоцкий. Двойственное чувство было у него к жене: он и любил ее и ненавидел. Сам Заблоцкий вышел из семьи мелкого торговца. С великим трудом добился образования. Он ненавидел некоторых выходцев из состоятельных семей. Они все имели и… бунтовали. Чего спрашивается: ведь все имеют! Вот уж он, после того как получил диплом инженера и должность у Грюнберга — больше ничего не хотел. Одного только: служить ему, умножать его прибыль, от которой и ему что-то перепадало! А жена — дочь состоятельных родителей — бунтовала. Против кого? Против тех, кто обеспечил ей жизнь. «Ты находишь в этом благо: видеть несчастных и радоваться своим счастьем. Нет, Серж, — это не благо, а пытка…» И все же она нравилась ему. «Я мелочен, конечно, — признавался он иногда самому себе. — Она великодушна. Но быть такой, как она, я не могу». Да, он любил поначалу Зинаиду Антоновну. И это было искренне. Но потом, поразмыслив, решил: секретарша Грюнберга, Лидия Васильевна, может сделать больше для его карьеры, чем дочь врача. И он «полюбил» секретаршу хозяина. Теперь она — секретарша Браткова. Следовательно, она и сейчас нужна ему.
Заблоцкий идет по заводу. Вокруг все грохочет. Нужно поговорить с Жоркой. Но его почему-то нет на рабочем месте.
— Вот он с Касьяновым стоит! — кивает в сторону молодой токарь.
«Работу проводит — комсомолец», — со злобой подумал о Касьянове инженер.
— Жора, на рабочее место! — подойдя, приказывает Заблоцкий. В конце концов он тут командует, а не Касьянов. Пусть это почувствует и Жорка. — Я не против политработы, товарищ Касьянов, но, извините, не в рабочее время. Дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина, — как говорил товарищ Ленин…
— Извините, Сергей Андреевич…
— Ничего, — снисходительно прощает инженер. — Но о дисциплине молодежи следует напоминать.
— Как раз об этом и шел разговор. В комсомол собирается Жора вступать, — объясняет Касьянов, возвращаясь к своему станку. Станок его работал, и он отошел на десять минут, пока точится деталь.
— В комсомол! Растет парень. Будет с него толк, но не мешает еще хорошенько наждачком почистить.
Касьянов улыбается. «Тебя тем более», — думает он. Не очень-то он верит этому Заблоцкому. Знают рабочие, что это за птица. При Грюнберге он «показал» бы им комсомол. А сейчас вон даже Ленина цитирует…
Инженер тем временем идет дальше. Сегодня, конечно, с Жоркой разговаривать не следует. Заблоцкий — хороший психолог.
И тут, и там стоят без движения станки. Их давно собрали, почистили, установили на место, но деталей не хватило…
Заблоцкий подходит к каждому станку, рассматривает и что-то записывает. Пусть видят рабочие: инженер Заблоцкий обеспокоен тем, что станки молчат. За исправленным станком стоит Антон Сенкевич. Он поставив деталь на обточку, обращается к инженеру:
— Повыворачивали же какие-то гады детали. Такие станки — и стоят…
У Заблоцкого мурашки забегали по спине. Он покосился на токаря.
— Гад, конечно, как еще назвать того… э… э… — подлаживается Заблоцкий. — А станки заграничные. Где теперь найдешь к ним детали? Однако попробуем, поедем искать. — А сам подумал: «При старых порядках я показал бы тебе гада».
Кто-то кричит из будки мастера:
— Инженер Заблоцкий, к телефону!
— Иду, иду…
Заблоцкий проходит возле Жорки. Тот старательно работает напильником.
— Вот это порядок! — похлопал он парня по плечу. В будке уборщица показывает на трубку:
— Директор… Заблоцкий берет трубку:
— Слушаю…
— Так как там с командировкой? Пора ехать.
— Проверяю еще раз станки, измеряю, подсчитываю. Надо, чтобы все было точно. Это же техника. Привезешь детали, а они — не подойдут. Денежки-то государственные…
Умеет инженер Заблоцкий себя показать: дескать, вот как он предан заводу.
— Понятно, Сергей Андреевич. А все же, когда? Вы же знаете, у нас заказ…
— Завтра вам доложу.
— Ну хорошо. Ага, еще. С Борковским поедете?
— Да. Парень он молодой, смекалистый…
— Завтра вас жду.
Заблоцкий повесил трубку, постоял немного, подумал.
— Позовите-ка мне Борковского, — приказал он уборщице.
— А кто такой Борковский?
— Ну, Жорка…
— А-а… Жорка! Минуточку.
Пригласив парня сесть, Заблоцкий сказал:
— Директор посылает меня в служебную, очень важную командировку — Москва, Ленинград, Нижний Новгород… Я попросил его командировать тебя со мной. Помогать будешь… Директор одобрил мою просьбу. Так что едем, Жора, вместе.
— Спасибо, — обрадовался парень.
— Давай теперь, — Заблоцкий встал, закрыл двери будки, чтобы было потише, — подумаем, как будем выполнять поручение директора.
После разговора с братом Зинаида Антоновна потеряла покой. Работа в саду теперь не приносила ей радости. Она любила свой сад, любила трудиться в нем. Но вот раскрылось преступление, и радости как не бывало.
Завтра придет Леша пилить яблоню, надо открыть ему тайну кованых ящиков и попросить, чтобы его отец передал детали заводу. Придут, заберут то, что им принадлежит — и можно будет вздохнуть с облегчением.
Только сделать все так, чтобы брат не знал. Леопольд Антонович такого ей никогда не простит. А ссора с братом может привести к разладу, и тогда Зинаида Антоновна потеряет все, ради чего жила все эти годы, — семью брата, которого любила и которому отдала всю свою молодость.
Если бы сбылось все, о чем нашептывал ей на ухо в беседке еще до революции Сергей Заблоцкий, а она, молодая и доверчивая, слушала его, трепеща от радости, жизнь ее сложилась бы иначе. Она бы не зависела от брата.
Сергей Заблоцкий… Когда-то она называла его Сержем. Ему это нравилось. Где он теперь? Зинаида Антоновна после разрыва с ним никогда этим не интересовалась. Она сказала себе: «Его нет и не было». И вот имя его вновь всплыло. Он бы мог сейчас избавить ее от переживаний. Леопольд Антонович тоже был бы спокоен — кто закопал, тот и забрал.
И было бы совсем хорошо, если бы Сергей Андреевич работал на «Металлисте». Нужно узнать, где теперь инженер Заблоцкий. И хотя очень тяжело встречаться с обманщиком — другого выхода нет.
Кто может ей помочь? Конечно, Леша. Отец ему скажет, работает ли инженер Заблоцкий на заводе. Завтра Леша придет пилить старую яблоню…
Погруженная в свои думы, Зинаида Антоновна забыла про Тамару. Спохватилась и, обеспокоенная, глянула на часы: сейчас родители Тамары встанут после отдыха, а дочки нет. Посмотрела в окно и обрадовалась: Тамара стремительно шла по аллее к дому. «Спасибо, моя милая…» — вздохнула.
А минуту спустя племянница вбежала в комнату тетки возбужденная, радостная:
— Ой, тетечка, какой прекрасный клуб сделали мальчики! Даже сцена будет! Можно спектакль поставить. Юра и Янина ищут пьесу…
Тамара рассказывала, а где-то в душе девочку мучила совесть, что не сдержала слово, проговорилась.
— Юра тоже там был? — спросила Зинаида Антоновна.
— Был. И Вася пришел, скучный такой, даже жалко его. Щека опухла. Говорит — убегу из дому. Ну как можно покинуть родителей? Леша и Юра советовали Васе не делать этого и придумали, как припугнуть Лачинского.
— И что придумали?
— Ой, сначала Юра говорит: давайте ночью на дороге возле кладбища разложим петлю из веревки. Лачинский будет возвращаться домой из театра и угодит ногой в петлю. Ребята наденут маски, дернут за веревку и потащут билетера в кусты на кладбище. Затянут в заросли и крикнут страшным голосом: «Обещай, что не будешь бить Васю!» Ой, и посмеялись мы, представив все это. Но Юра сказал: так не по-пионерски.
— А как по-пионерски?
— На сбор отряда Лачинского не вызовешь. Решили написать письмо. Вместе сочинили его. Юра вечером перепишет и пошлем.
— Что же вы написали?
— Написали так: «Мы, пионеры, знаем, что вы, билетер театра Лачинский Максим Иванович, бьете Васю. Если будете и дальше продолжать издеваться над сыном, мы обратимся в милицию…»