ЗАПИСАНО В РАЗНОЕ ВРЕМЯ
На уроке зоологии по партам пошло гулять какое-то послание. Я видела, как, читая его, ребята хихикали, посматривали то на меня и Марго, то на Пыжика, то на Валю и Нину.
Ну, конечно, кто-то остроумничает о наших похождениях в парке.
Я старалась сидеть спокойно, как будто меня и не касается глупое хихиканье, но легко ли изображать мраморный памятник, когда чувствуешь, как на тебя показывают пальцем. И самое неприятное было то, что ведь я даже не знала, какие гадости написаны о нас.
Наконец, обойдя все ряды, записка пошла гулять по нашему ряду, а скоро подошла и к нашей парте.
Сзади протянулась рука. Я услышала хихикающий шёпот Бомбы:
— Антилопа, тебе письмо от Нептуна! — И на мою парту упал свёрнутый клочок бумаги.
Я развернула его и увидела пять отвратительных уродов. Они мчались, широко открыв рот, к чудовищу с трезубцем. У ног чудовища стояла корзина. В руках чудовище держало пучок розог с лентой, на которой было написано мелко: «На память от грозы морей».
Под рисунком были стихи:
Мчатся в парк ужасным кроссом
Пять загадочных курносых.
Там, в аллеях тёмных, в парке
Раздаёт Нептун подарки.
Руки шире расставляйте!
Получайте! Получайте!
Вот с погибших кораблей
Пять заржавленных гвоздей!
Вот бечёвки! Вот записки!
Горсть песка из Сан-Франциско!
Две бутылки, шерсть китов!
Пять хвостов морских котов!
Ну, а это — для отваги.
С лентой розовой бумаги
Получите пустячок:
Розги, свитые в пучок!
Внизу была пометка: «Прочитай и передай дальше!»
И такие бездарные стихи, глупые, как поэт, который написал их, вызвали такой же глупый смех.
Я была возмущена. Что же тут смешного? Я чувствовала, как на меня смотрит весь класс. Уж не думают ли они, что я расплачусь? Ну, как бы не так!
Пожав плечами, я передала рифмованную гадость Марго.
— Не подавай вида, — прошептала я, — изобрази на лице презрение и отдай Пыжику.
Марго прочитала и, конечно, ужасно расстроилась.
— Я… порву это! — захныкала она.
— Не смей! Нас же тогда засмеют! Изобрази презрение!
Марго выпятила губы. Не знаю, понимает ли она, что такое презрение, но, по-моему, она изобразила сестрёнку Вали — Лильку, когда та принимает рыбий жир.
Я выхватила послание из рук Марго и перебросила его Пыжику.
Пусть все видят, что наша парта приняла стихи без особых переживаний.
Марго шепнула:
— Это Лийка! Это она сочинила!
Я посмотрела на Лийку.
Она сидела, вздёрнув нос, гордо посматривая по сторонам, как бы желая сказать:
— Вот она я! Смотрите! Это я, я, я сочинила. Вам никогда не написать таких стихов. А для меня ничего не стоит даже ещё ядовитее сочинить стишки.
Ну, погоди же! На большой перемене я научу тебя сочинять такие поэмы, что ты придёшь домой с расцарапанным носом и хорошенькими синячками на ручках. Я отучу эти ручки делать гадости. Пусть они научатся сначала убирать за собою постель, одевать тебя, а уж потом пишут, что им вздумается.
Я послала Пыжику записку:
«Это Лийка-кривляка сочинила. Она давно уже занимается такими гадостями. С третьего класса. Надо заманить её в большую перемену в пустой класс. Ты встанешь у дверей, а я зайду и хорошенько поговорю с ней. Ладно?»
Пыжик, прочитав записку, взглянул на меня и помотал недовольно головой, потом быстро написал что-то и передал мне.
Я прочитала:
«Если это Лийка, — имею другой план. После урока нам всем отважным (зачёркнуто) пятерым надо собраться. Предупреди Марго и Нину. Павликовой я сказал. Сбор на большой лестнице».
Я показала записку Марго. Она вздохнула так, будто в груди у неё скопились все ураганы, тайфуны, самумы и штормы.
— Пыжик теперь очень расстроится! — сказала она. — Пыжику это всех неприятнее.
Вот глупости какие! Почему же один Пыжик будет переживать? А я? А Валя? А Нина?
Ну, конечно, нам было сейчас не до зоологии. Я еле-еле дождалась конца урока, а как только услышала звонок, сунула учебник в парту и, кивнув Пыжику, побежала к большой лестнице.
Пожалуй, это самое удобное место для совещаний. Особенно в большую перемену, потому что орут и визжат здесь так, что можно спокойно обсудить любое дело и никто не услышит ни слова. Все секреты тут тоже очень удобно передавать.
Я прибежала к лестнице.
С визгом, хохотом и свистом, толкая и обгоняя друг друга, мчались мальчишки. Первоклашки скатывались, визжа от восторга, по перилам, не забывая, однако, зорко поглядывать по сторонам (а вдруг появится учитель?). Стайка крошечных безобразников бежала за маленькой девочкой и хором квакала:
— Ква, ква!
Толстенький, румяный первоклассник, задыхаясь, тащил на спине ещё более толстого мальчишку. Наверное, они поспорили о чём-то и проигравший везёт в школьный буфет «на верблюдах» выигравшего пари.
— Вот устрица! — усмехнулась я. А давно ли я сама была такой же глупышкой?
Не прошло и минуты, как подошёл Пыжик и сказал:
— Я всё понял, но… давай не будем… с пустым классом… Во-первых, она пожалуется, и тогда у нас начнутся неприятности. А во-вторых, будем честно бороться. Будем бить её тем же, чем она стукнула нас. Стихами!
Я объяснила ему, что Лийку стихами не воспитаешь, а если расцарапать ей нос, она больше не станет писать гадости. Но тут подошла Нина и сказала:
— При чём здесь Лийка? Ребята просто поручили ей выступить со стихами. И только. Все знают, что Лийка пишет стихи и что они получаются у неё не плохо. И, кроме того, ведь это же почти всё правда.
— Почти! — задумчиво повторил Пыжик. — Она записала почти правду. Ну вот и мы напишем о ней почти правду. Писать, так уж всем писать. Давайте подумаем, какую же о ней сочинить почти правду?
— А вот какую! — сказала я. — Она финтифлюшка и воображала. Она сказала Лене Бесалаевой, будто в неё влюблены восемь семиклассников и все они так и ходят за ней по пятам.
— А это правда? — спросил Пыжик.
— Смешно! Какая же правда? — возмутилась я. — Ну, кто, подумай сам, может влюбиться в Лийку? Она увидела в кино, как там влюбляются, и завоображала о себе.
— Не говори! — остановила меня Нина. — Это всё-таки почти настоящая правда! Семиклассники действительно ходят встречать Лийку. И на катке катаются с ней. Но почему катаются, — вот это уже вопрос!
— Почему?
— Потому что её мама приглашает Лийкиных друзей каждое лето на дачу. А там у них моторная лодка, разные игры. Ребята говорят, на даче Лийки веселее, чем в пионерском лагере.
— Тогда понятно, — сказала я. — Тогда, конечно, можно и на катке с ней кататься, если летом… моторная лодка и вообще.
— Ладно, — сказал Пыжик, — что-нибудь сочиним! Я берусь написать стихи. Но хорошо сделать ещё и карикатуру. Кто из нас рисует?
Лучше всех не только среди пятерых отважных, но и во всём классе рисует, конечно, Марго. Её рисунки посылали даже на выставку детских рисунков в Индию, когда она училась ещё в третьем классе в сельской школе.
— Марго, нарисуешь? — спросил Пыжик.
— Ой, не знаю… А вдруг не получится? Вдруг не похоже?
— Ну, и что? Главное, чтоб посмешнее было! Она смеётся, и мы посмеёмся… Но что напишем — вот вопрос! О чём?
— Она же хвастунья, — напомнила я. — Хвастается своей «Волгой», хвастает, что ей покупают дорогие платья и чуть ли не котиковое манто, что её папа самый ответственный папа. Прожужжала всем уши о собственной даче, о курортах, где она бывает с мамой… Мировая хвастунья! Хорошо бы песню сочинить про неё.
— А музыка? — спросил Пыжик.
— Я бы подобрала что-нибудь, — сказала Нина Станцель. — Надо слова сначала написать. А может, сама сочиню музыку! У меня потом и разучить можно. У нас хорошее пианино.
Когда Пыжик узнал, что Нина играет на пианино и сочиняет музыку, он ужасно обрадовался.
— Напишем романс! — подскочил он и взъерошил на голове волосы. — Жестокий романс! Стихи напишу я сам.
Мотивчик Нина сделает, а потом все вместе споём в классе.
Жестокий романс мы сочиняли и разучивали больше недели, и, наконец, наступил день мести.
Перед уроком английского языка Пыжик вышел на середину класса, пригладил волосы и, подмигнув нам, сказал:
— Братцы-ленинградцы, у нас плохо развивается художественная самодеятельность. Отстаём мы, короче говоря. А вам известно ещё с первого класса, что отсталых бьют. Вот мы и подумали, чем дожидаться, пока нас побьют, будем сами биться за нашу самодеятельность. Ещё короче говоря, мы тут кое-что придумали.
— Короче! — закричали ребята.
Пыжик поднял руку:
— Внимание! Сейчас выступит ансамбль песни и пляски. Будет исполнен романс «Горе без ума».
И мы запели, приплясывая и лихо притопывая:
Ах, какое дивное авто
Я имею всем на удивленье.
Мама купит завтра мне манто,
Не манто, а умопомраченье.
Есть у папы должность в Кишкотресте,
А у мамы — личный шифоньер.
Летом я поеду с мамой вместе
На курорт Ривьер де трепарьер.
У меня есть собственная дача,
Три моторки, сорок радиол,
Миллион пластинок «Кукарача»,
Персональный с сеткой волейбол.
Одного лишь только не хватает, —
Говорят мне па и моя ма,
Говорят и горестно вздыхают:
«Не хватает, доченька, ума!»
Ребята так и покатились от смеха.
Лийка вскочила, замахала руками и плачущим голосом закричала:
— Не смеете! Я буду жаловаться! Не честно! Подло! Я ваших родителей не трогаю, и вы не трогайте.
Пыжик покраснел и стал оправдываться. Он сказал:
— О чём ты? Опомнись, безумная, как говорил д'Артаньян своей лошади. Кто тебе сказал, что романс про тебя и про твоих родителей? Прими таблетку аспирина!
Валя растерянно оглядела всех и сказала неуверенно:
— Ребята, а мы действительно… Ну, как вы думаете: честно или не честно мы поступили?
Валя растерянно оглядела всех и сказала неуверенно:
— Кажется, не совсем честно! А по-вашему, как?
— А по-моему, — сказала я, — так ей и надо! Пусть не хвастается! И потом, ведь неизвестно же, о ком мы спели романс. Имени нет, фамилии тоже не было… А вообще-то пускай позлится!
Но меня не поддержали. Мы посидели ещё несколько минут молча, а потом, не глядя друг на друга, разошлись по домам.
Вся эта история всё-таки всплыла, и о нашем романсе, а также о войне с Лийкой узнал директор школы. Кто-то собрал всё наше творчество и передал ему. Может, пионервожатый, а может, Лийка! Я думаю, что это работа Лийки, а Пыжик говорит: у Лийки не такой характер, чтобы действовать исподтишка.
— Она бы в открытую напала на нас! — сказал он. — Всё-таки, при всех недостатках, от неё не отнимешь честного, открытого характера.
Директор вошёл с нашими произведениями в руках и спросил:
— Это один старается или же у вас все принимают посильное участие в творческой работе?
Марго вскочила и, глядя на Пыжика, сказала, заикаясь:
— Это я… Я одна… Рисовала и… вообще!
— Так! — сказал директор. — Значит, ты и есть классная Кукрыникса? Ну, что ж, рисунки не плохие! A кто поэзией занимается? Или поэты более скромны? Не пожелают называть себя?
И вдруг, к моему удивлению, Лийка вскочила и сказала:
— Стихи про Нептуна я писала. А родителей не задевала! При чём тут родители? Это бесчестно! Почему же они не считаются…
— Кто они?
Лийка посмотрела в нашу сторону и вздохнула:
— Они знают, кто писал! Пусть сами скажут!
— Пусть скажут! — кивнул Пафнутий. — Не возражаю!
Мы переглянулись. Говорить или не говорить?
— Они не хотят! — усмехнулся Пафнутий.
Пыжик вскочил и крикнул срывающимся голосом:
— Вот я! Стихи я написал! Но это же шутка была! Вы же, Пафнутий Герасимович, и сами, наверное, любили пошутить, когда были школьником.
— Любил! Не отрицаю! Да и сейчас люблю хорошую шутку! И весёлые, жизнерадостные шутники мне по душе. Но шутки бывают разные. Есть в нашей школе один паренёк — я не буду называть его, — который считает верхом остроумия дёргать девочек за косы.
Ребята захохотали. Ведь таких пареньков и в нашем классе сколько угодно.
— Смешно? — удивился директор. — Девочки, вам смешно, когда вас за косы подёргивают?
— Нет! — хором ответили девочки.
— Целый хор голосов! — улыбнулся директор. — Значит, одному солисту смешно, а всему хору огорчительно. Шутки, стало быть, как вы уже понимаете, хороши только тогда, когда от них все смеются или смеётся большинство и лишь один, осмеянный за дело, огорчается… Не подумайте, что я пришёл сказать вам: не балуйтесь, не шалите, не беснуйтесь. Да если бы и сказал, то вряд ли вы стали бы ходить с опущенными руками, на цыпочках. Я же вас знаю. И поэтому, когда я прочитал ваши стихи, подумал: не предложить ли вам одно весёлое занятие?
Мы переглянулись. Что это за весёлое занятие?
— Новую игру? — спросила Таня Жигалова.
Ребята насторожились.
Пафнутий никогда не говорит просто так. Уж если он начинает какой-нибудь разговор, — значит, за этим разговором вот-вот, сейчас, сию минуту всплывёт что-нибудь или очень приятное или же очень и очень неприятное. Между прочим, он преподносит и хорошее и плохое так спокойно, что по лицу никак не угадаешь, что же приготовлено у него для нас.
А вообще-то, ребята стараются подальше держаться от него, пореже встречаться с ним. И не потому, что часто приходится слышать от учителей: «Ты что же? Хочешь пойти к директору? Хочешь с ним поговорить, как надо вести себя на уроках?» — а просто потому, что при нём как-то теряешься.
В школу Пафнутий Герасимович приходит весь сияющий, блестящий. Костюм его отутюжен, на брюках — острые, как ножи, складки, галстук повязан как на картинке, гладко выбритые голова и щёки отливают стальной синевой и блестят, как новые. И весь он такой, что хоть на выставку мод посылай.
Когда я была первоклашкой, я старалась как можно реже встречаться с ним в коридорах. Мне казалось тогда: стоит ему заметить мою особу, он непременно подзовёт к себе:
— А ну-ка, ну-ка, подойди ко мне, замарашка! Покажи руки!
И руки мои сами прятались под фартучек при одной только мысли о такой встрече. (Ну кто же не знает, что в первом классе руки пачкаются так часто, что их просто не успеваешь мыть.)
Не знаю, любят ли его ребята, но уверена: относятся они к нему с большим уважением и, кажется, чуть-чуть побаиваются его. А вот почему боятся, — не могу понять. Он никогда не кричит на нас. Не повышает голоса. И всё-таки в нём есть что-то такое непонятное мне, как бы устрашающее, что ли! Не знаю! Во всяком случае при нём все как-то подтягиваются, перестают дурачиться, а самые большие безобразники становятся вежливыми.
А вот нашего милого Брамапутру мы все просто любим.
Когда я первый раз увидела Брамапутру, он показался мне неопрятным стариком. Я очень тогда удивилась, услышав от ребят, что его вся школа любит.
Когда он приходит в класс в помятом пиджаке, с каким-то петушиным хвостиком седых волос на голове, мы встречаем его дружескими улыбками, осматриваем с головы до ног. Всё ли на месте? Кажется, всё! Узел «вечного галстука» свисает ниже воротничка. Из бокового кармана торчит «вечный кончик», — уголок носового платка, которым — по словам ребят — пользовался в своё время прапрадедушка Брамапутры. Порядок! А где две пуговицы, которые висят на ниточке и должны не сегодня-завтра отвалиться? О, и пуговицы ещё на месте!