А на четвёртый день это и случилось.
Утром Миша сказал, что не пойдёт завтракать и на встречу тоже не пойдёт — у него болит голова и, кажется, живот. Пусть уходят без него, он весь день лежать будет. Григорий Григорьич вытащил из-под кровати свой чемодан, достал оттуда конфетную коробку «Зефир», а из «Зефира» высыпал гору пакетиков с лекарствами. Они лежали на тумбочке, как разноцветное домино, и Григорий Григорьич подымал каждый пакетик, взвешивал на ладони и подносил к глазам, словно решал, с какой кости ходить.
Наконец он решился, выбрал две «кости» — аспирин и салол с белладонной — и положил перед Мишей.
— Два раза по таблетке, и к нашему приходу будешь как штык,— сказал он.
— Пуля дура, штык молодец,— произнёс кто-то ни к селу ни к городу.
— Принести тебе сухарей? — спросила Таня.
Ей вдруг стало очень жалко Мишу. Будет тут один, как в больничной палате.
— Не надо мне,— сказал он и отвернулся.
— Спасибо хоть скажи.— Это Лена добавила ехидным голосом. Но Миша даже не взглянул на неё.
— Ну и пожалуйста,—сказала Таня.—Была бы честь предложена.
И все ушли. В этот день их пригласили в городскую библиотеку имени Гайдара на встречу с писателями, а потом Григорий Григорьич хотел показать им гавань.
Они уже вышли на Поморскую, и тут учитель спросил у Звягина, не забыл ли тот значки для подарков: у них в школе ребята сами делали значки с портретом Гайдара. Конечно, Звягин забыл...
— Кру-гом! — скомандовал Григорий Григорьич.— И шагом марш за значками. А мы тут в скверике подождём.
И Звягин помчался. Он протопал, как добрый конь, по деревянному тротуарчику возле школы, взлетел по лестнице, как молодой джейран, и ворвался в спальню мальчиков, как сквозняк.
Конечно, там никого не было. Даже Миши... Хотя нет. Вот он, Миша. Вылезает почему-то из-под чужой кровати — весь красный и вроде чем-то смущённый.
— Ты чего? — спросил Звягин.— Эй, Ворона!
— Ничего,— сказал Миша.— Монету бросал, закатилась, не могу найти.
— А-а,— сказал Звягин.— Я значки забыл. Он взял значки и побежал обратно.
Встреча в библиотеке затянулась, и когда ребята вышли, наконец, оттуда и пошли по проспекту Виноградова, все хотели одного — поесть.
— Гулять так гулять,— сказал Григорий Григорьич.— Пошли-ка в молодёжное кафе «Золотица», сдвинем столики и основательно посидим за бутылкой лимонада. Ведь школьного кафе пока ещё нет.
И как раз в это время окончился сеанс, и народ повалил из кинотеатра «Победа» — он напротив кафе, а рядом — памятник Павлину Виноградову, герою гражданской войны.
— Смотрите, больной! — закричала Лена.
Она первая увидела, как из дверей появился Миша, щурясь на свет после тёмного зрительного зала.
— Понравилась картина? — спросил Звягин.
— Там про лечение живота показывали? — крикнул кто-то.
— У тебя действительно всё прошло? — спросил Мишу Григорий Григорьич.— И голова, и, прости меня, живот?.. Тогда идём с нами пировать.
И Миша, самостоятельный, заносчивый Миша, как-то смутился — это все видели — и с виноватой улыбкой сказал:
— Спасибо, да... почти.
Все пошли в кафе и хорошенько закусили. А потом снова бродили по городу, потому что послезавтра уже уезжать, а они ещё столько не видели.
И Миша, самоуверенный, заносчивый Миша, плёлся вместе со всеми, и вид у него был по-прежнему немного смущённый и совсем не такой самоуверенный, как обычно.
С прогулки ребята вернулись поздно, отдохнули немного, а потом собрались в комнате мальчиков, и Григорий Григорьич стал проводить викторину: «Кто лучше знает Архангельск». Победителям были обещаны призы.
— Пока что они мирно лежат у меня в чемодане,— сказал Григорий Григорьич,— но вскоре кто-нибудь получит альбом, кто-то карандаш «Великан», а кто-то даже авторучку!
И ребята стали отвечать: кто такой Павлин Виноградов и когда воздвигнут обелиск Севера, откуда произошло название «Соломбала» и когда был заложен Архангельск, какие флаги можно увидеть в Архангельском порту и какая народность живёт в городе Нарьян-Маре, Архангельской области...
Больше всех очков набрала Лена, а Миша был на третьем месте.
— Бронзовая медаль,— сказал Звягин.
— Сейчас начнём раздачу призов! — объявил Григорий Григорьич. Он вынул из кармана ключ, а кто-то из ребят выдвинул из-под кровати его чемодан.
Григорий Григорьич на всякий случай запирал чемодан, потому что в нём были коллективные деньги: на еду и на обратную дорогу, а также кое-какие документы.
Уже давно полагалось бы достать из чемодана призы, а Григорий Григорьич всё ещё копошился в нём, стоя спиной к ребятам. Потом он повернулся, но в руках у него не было ни авторучки, ни даже карандаша «Великан».
— У нас, кажется, пропали все деньги,— сказал он.— Они лежали в конверте... А конверта нет.
Ребята молчали. Они сперва не поняли, что произошло. Казалось, учитель шутит.
— Нет, правда? — раздался чей-то голос.
— К сожалению, да,— ответил Григорий Григорьич.— Сейчас я снова поищу...
Он перерыл весь чемодан, но безрезультатно, виновато поглядел на ребят и произнёс:
— Говоря откровенно, я просто растерян. Не знаю, что тут сказать и как быть... Чемодан был заперт, но... я всё обыскал...
— Из нас никто не мог взять! — сказала Таня.
— Неизвестно ещё.— Это Лена сказала.
Но все на неё закричали.
— Тише,— сказал учитель.— Я только прошу: если кто-то пошутил, пусть признается. Шутка не из умных, но мы ему простим.
— Эй, шутники, признавайтесь! — крикнул Звягин, хотел ещё добавить что-то и сразу замолчал. Будто о чём-то вспомнил.
Он и правда вспомнил.
— Ребята,— сказал он,— когда я вернулся... ну, за значками бегал... я вхожу, а он под кроватью лежит...
— Кто лежит?! — закричали все.
— Кто? Ворона. Мишка. Вернее, не лежит, а вылезает.
— Ну и что? — спросила Таня.— Может, он за тапочками лазил. Выдумаешь тоже! Как не стыдно?!
— Под кровать Григория Григорьича? — спросил Звягин. Наступила тишина. Все глядели на Мишу. Невидимые лучи невидимых прожекторов струились из тридцати двух глаз и пересекались в одном фокусе — на Мишином лице. И все они старались поймать, высветить его мысли, как настоящие прожекторы высвечивают настоящие самолёты...
— Это правда? — произнёс, наконец, Григорий Григорьич, обращаясь не к Мише, а к Звягину.— Ты понимаешь, какую ответственность на себя берёшь?
— Правда.
Но это ответил не Звягин, а Миша.
— Что я был под вашей кроватью — правда. Ребята зашумели:
— Что он там делал, пускай скажет?!
— Отвечай!
— Чего молчишь?!
Миша выглядел растерянным и беспомощным, на лице его были смятение и даже ужас. Да, ужас... Таким ребята никогда его не видели. Казалось, он вот-вот заплачет. Только Миша не заплакал. Он сказал:
— Я подкидывал монету, и она закатилась... А я искал.
— Точно! — закричал Звягин.— Он и мне тогда то же сказал. А сам красный был и глаза отворачивал. Я, конечно, не понял. Если б я знал...
— Я подкидывал монету...— повторил Миша более твёрдо.— А потом искал её.
— Ну и как — нашёл? — спросил насмешливый голос.
— Нашёл.
Снова ребята зашумели:
— Кинул копейку — нашёл рубль!
— Не рубль, а тридцать рублей!
— Как теперь домой поедем?..
— Спокойно, ребята! — сказал Григорий Григорьич.— Мы, конечно, не пропадём. Денег нам здесь дадут, и домой доберёмся. Это не страшно. Страшно другое... Неужели среди нас... Я, конечно, не хочу сейчас ни на кого говорить, и вы не должны, но...
Раздался крик.
«Странно как он кричит,— подумала Таня.— Как будто не умеет. Совсем голос другой. Какой-то сдавленный».
— Я не брал никаких денег! Понятно вам?! — кричал Миша. И уже более спокойно:
— Чемодан-то ведь заперт был. У Григория Григорьича... И замок целый. Верно?
— Подумаешь, трудно открыть при уменье! — Это Звягин сказал.— Да если...
Но Григорий Григорьич попросил его замолчать.
— Почему? — сказала Лена.— Откуда мы знаем... Может, он своим ключом открыл! У него тоже чемодан.
— Разве ключи подходят? — сказал Миша.
— Тебе видней! — кто-то крикнул.
— Возьмите у него ключи — проверим!
Миша сделал движение, словно хотел не давать свои ключи — они были привязаны к ручке чемодана,— но Звягин опередил его, схватил Мишин чемодан и грохнул на стул. Кто-то из ребят рванул ключи, верёвка была прочная, пришлось доставать перочинный нож и резать ее.
И вот ключи в руках у Звягина. С видом заправского следователя, производящего следственный эксперимент, он берёт чемодан учителя, ставит на стул рядом с Мишиным и просит Григория Григорьича запереть свой чемодан.
— Я запрещаю проделывать подобные опыты! — говорит Григорий Григорьич.— Я категорически запрещаю.
Он так сердит, как не бывал ни разу — даже когда весь класс не выучил урока по истории.
— А почему? — говорит Лена.— Что здесь такого? Конечно, если он боится...
— Пусть! — Это опять чужим голосом кричит Миша.— Я прошу вас. Пусть!.. Дайте им!
Григорий Григорьич обводит всех мрачным взглядом и со вздохом запирает свой чемодан.
И сейчас же на чемодан, как сокол на добычу, кидается Звягин. Дрожащими от возбуждения пальцами от тычет ключ и никак не может попасть. Но вот наконец ключ в замочной скважине. Один поворот, второй... И язычок замка с треском отскакивает вверх.
— Ну что? — спросила Лена после некоторого молчания.—Опять скажешь, не ты?
— Скажу! — крикнул Миша.
И тогда Лена, покраснев от возмущения, предложила устроить над Мишей суд. По всем правилам. Как настоящий. И чтобы судья был, и прокурор.
— А защитник? — спросила Таня.
Лена сказала, что никакого защитника не надо. Кто его будет защищать? И так всё ясно.
— Тогда зачем суд, если ясно? — Это сказал Григорий Григорьич. И ещё он сказал, что настоящий, правильный суд не может считать заранее кого-то виноватым. Тогда это не суд, а судилище. Настоящий суд исходит из того, что человек невиновен. Но если уж против него есть обвинение, то необходимо, чтобы вина была доказана и перед ним самим, и перед судьями.
— И докажем! — сказал Звягин.— Чего проще? Могу хоть сейчас прокурором быть!
— Обвинять всегда легче,— сказал Григорий Григорьич,— но сначала надо очень и очень подумать...
— Чего думать?! — перебила Лена.— Пусть думает тот, кто деньги ворует!
— Это не я, говорю вам! — закричал Миша.— Честное слово!
— Слово даёт... И не стыдно? Это Лена сказала. И добавила:
— Он заранее всё придумал, не понятно разве? И про болезнь свою, и чтоб потом в кино пойти. Только не рассчитал, что и мы там будем...
— И что я значки позабуду,— сказал Звягин.
Долго ещё ребята обсуждали происшествие, а когда немного поутихли, Григорий Григорьич сказал:
— Сейчас самое лучшее решение: спать. Утро вечера мудренее. А завтра...
— Суд будет, да? — спросила Лена.
— Не знаю,— поморщился Григорий Григорьич.— Очень уж вы скоры на расправу. Ведь он говорит, что не брал.
— А что ж, они сами пропали?..
Это вот и смущало Григория Григорьича. Он не верил в чудеса и
знал, что деньги сами по себе не пропадают. И к сожалению, не появляются... И всё-таки он не хотел, не мог поверить, что Миша это сделал... Хотя пока что все обстоятельства были против него. Но почему? Что могло его толкнуть? Казалось, он всегда отличался прямотой, резкостью, самостоятельностью суждений. За это его и не очень любили. Но воровать?! Впрочем, кто знает? Вот он сидит сейчас, Миша, на своей кровати с видом затравленного зверька, но старается выглядеть спокойным, сложил руки на груди. А может, под скрещенными по-наполеоновски руками, во внутреннем кармане, лежат у него эти самые проклятые тридцать с чем-то рублей?!
Между тем обстановка опять накалялась. Ребята словно прочитали мысли учителя.
— Обыскать его надо! — крикнул кто-то. Миша вскочил и приготовился к защите.
— Отставить! — скомандовал Григорий Григорьич, вспомнив свою долгую военную службу.— Что за самоуправство?! Как вам не совестно?!
— А ему совестно было?!
— Защищаете, кого не нужно!
Ребята кричали, а Григорий Григорьич слушал и чувствовал себя неловко под их осуждающими, недоуменными взглядами.
«Я сейчас похож на того врача,—думал он,—от которого требуют, чтобы он сразу поставил диагноз и тут же сделал операцию. Или нашёл другой способ, как немедленно излечить больного. А врач не в состоянии это сделать — не умеет, да, наверно, это и вообще-то невозможно. Врач предлагает провести исследование, а потом уже решать, как поступить. Но окружающие настаивают на немедленном лечении, не думая, что оно может попросту убить...»
И ещё Григорий Григорьич вспомнил одного знакомого, который говорил, что дети несут в себе уже от рождения заряд жестокости. То, что досталось им в наследство от очень далёких наших предков, кто жил когда-то в лесах и добывал пропитание в страшной борьбе с природой и с себе подобными... И вот задача всех и всяческих воспитателей сделать так, чтобы доброе стало сильней жестокого, хорошее — сильней плохого...
Обо всём этом думал Григорий Григорьич, но сказал он так:
— Расходитесь! Девочки в свою комнату — и все спать! Через пять минут тушу свет...
Григорий Григорьич взял Мишу за плечо и вывел в коридор.
Но разговора у них не вышло. Несколько раз Миша повторил, что не брал и ничего не знает. Вид у него был усталый и озлобленный...
Трудно сказать, кто хуже всех провёл эту ночь. Может быть, даже не Миша и не Григорий Григорьич, а Таня. Потому что сама она не знала отчего, но ей вдруг стало так его жалко! Хоть и задавака, и героя из себя всегда корчит, и с ней еле разговаривает — всё равно!
Григорий Григорьич тоже ворочался и долго не мог уснуть. Всё думал: неужели Миша мог сделать это?!
Миша был всю ночь в каком-то оцепенении. Он даже не сумел бы сказать, спал или нет и о чём думал.
И Лена провела ночь неспокойно. Она не чаяла, когда наступит утро, когда можно будет до конца разоблачить преступника. И пусть обратно он едет один! Она с ним, во всяком случае, не поедет...
Есть люди, которым будильник и не нужен: скажут себе проснуться в семь или там в двадцать минут восьмого — и просыпаются. Как часы. Но Таня отнюдь не относилась к таким людям-часам, а если она и вскочила на следующее утро ни свет ни заря, то вовсе не потому, что с вечера приказала себе. Произошло это либо случайно, либо оттого, что она вовсе не спала. Неясным остаётся и ещё одно: приснилось Тане то, что она задумала сейчас сделать, или своё решение она приняла наяву, в долгие бессонные часы...
Но так или иначе, Таня поднялась около семи, когда в комнате все ещё спали, быстро оделась, вытащила что-то из своего вещевого мешка, сунула под пальто и вышла на улицу.
Было уже почти светло, люди торопились на работу, и Таня заспешила со всеми. Она уже неплохо знала город и поэтому могла не спрашивать дорогу, а пошла прямо, потом направо до Павлина Виноградова, потом налево, мимо жёлтого здания облпрофсовета и снова направо, в переулок, где кинотеатр.
Только она и внимания не обратила на рекламу кинофильма «Спартак» в двух сериях, а прошла дальше, свернула опять налево и остановилась перед облезлыми воротами с надписью «Колхозный рынок». Здесь она постояла немного, сунула руку под пальто, словно хотела что-то достать, но ничего не достала и быстро вошла в ворота.
На рынке было уже много народа. Таня шла вдоль торговых рядов и никак не могла начать того, ради чего пришла сюда в такую рань.
Потом она увидела продавщиц матрёшек и свистулек и тут вдруг решилась и подошла к прилавку.
— Тётя,— сказала она,— купите у меня кофту. Девчоночью. Шерстяную.
И она достала из-под пальто свою серую кофту и протянула женщине. Вокруг начали собираться люди.
— Девчонка торгует!—говорили они.— Безобразие.
— Это моя! Моя! Собственная, понимаете? Просто мы туристы, и денег не хватило на обратно... Вот я и решила...