— Как не знать, — отвечает девушка, — ведь я его кормлю, я для него варю!
И поведала она Пшеничному Зерну: Салкостя, мол, за один присест десять печей хлеба да пять жареных быков съедает, бочонок водки и две бочки вина выпивает.
— Как бы мне узнать, смогу ли я такой обед съесть? — спросил Пшеничное Зерно.
Побежала девушка в медный замок, и столько еды ему наготовила — самому Салкосте впору.
Сел тут Пшеничное Зерно за стол и мигом съел несколько печей хлеба, бочку с вином да два бочонка водки до дна осушил, а как пятого быка доел, стал девушку просить, чтобы она ему шестого зажарила, а то он, пока ел, проголодался…
Не успел Пшеничное Зерно как следует отобедать, послышался вдруг такой страшный шум, что весь дворец затрясся.
— Что это?
— Салкостя возвращается! — испугалась девушка. — Он так всегда делает, за тысячу верст свою палицу вперед посылает!
Глядят они — глазам своим не верят: ударилась палица о медные стены замка, поднялся гул и грохот, широко распахнулись ворота, влетела палица в светлицу, где обедал Пшеничное Зерно, прыг на стол, а оттуда на гвоздь и повисла на стене.
Легче Ветра со страху побелел, а Тяжелее Земли ладошкой себе рот и заткнул, чтобы не крикнуть от испуга. Встал Пшеничное Зерно, схватил колдунову палицу, размахнулся, раскрутил ее трижды, да швырнул назад, откуда прилетела. И полетела назад палица. Летела, летела, покуда Салкостю-колдуна по лбу не ударила. Тот, ничего не зная, домой шел!
Упал колдун наземь, лежит, шишку на лбу щупает. Понял он, что дома у него неладно. Ухватил Салкостя свою палицу, полетел-помчался туда стрелой, а свою бороду в девяносто девять саженей, чтобы не мешала, за деревья не задевала, на руку накрутил. Прилетел, видит: сидит у ворот Пшеничное Зерно, жив-здоров.
— Так это ты был, Пшеничное Зерно?
— Я, Салкостя…
Испугался колдун. Не забыл он еще, как с Пшеничным Зерном боролся. Знал колдун, что последний раз он богатыря только хитростью одолел.
— Как нам биться? — спрашивает. — Будем бороться или мечами рубиться?
— Бороться! — отвечает Пшеничное Зерно, а сам хвать колдуна за бороду!
И боролись они от зари и до темной ночи, а один другого побороть не могли.
От богатырских ударов искры, словно молнии, сыпались, такой шум и гул стоял, будто гром гремел, будто здесь, на черном лугу, все бури сошлись.
— Девица-красавица! — просит Салкостя. — Принеси мне воды напиться, я тебя за это царицей в моем подземном царстве сделаю!
— Девица-красавица! — просит добрый молодец Пшеничное Зерно: — ты ему воды не давай, лучше меня напои. Я тебя отсюда, из подземного края, выручу, чтобы ты землю родную снова увидела, песни жаворонка услышала.
Бросилась тут девушка в замок, зачерпнула в глиняный горшочек студеной воды, напоила Пшеничное Зерно. Напился Пшеничное Зерно, силы в нем вдвое прибыло. Хватил он колдуна за бороду, рванулся колдун, а борода-то у добра молодца в руках осталась! Съежился Салкостя, обмяк весь! Ведь сила-то его вся в бороде была. Взметнул добрый молодец — Пшеничное Зерно колдуна высоко над головой, размахнулся и хвать его оземь, так что треснула земля под ним, открылась пропасть бездонная. Провалился колдун в ту пропасть и разбился насмерть.
Обрадовалась девушка, обрадовались и верные товарищи, Тяжелее Земли и Легче Ветра. Стали они тот же час в обратный путь собираться. А Пшеничное Зерно вошел в замок и взял плеть колдуна. Только теперь плеть не свистела, по-змеиному не шипела. И не знаю почему доброму молодцу на ум взбрело силу ее испытать. Взмахнул он плетью, да как щелкнет! И, что же вы думаете? Собрался тотчас весь медный замок со всеми службами и пристройками, обернулся замок медным яблоком. Щелкнул его молодец еще раз, глядь, а медный замок снова перед ним стоит.
Как увидел Пшеничное Зерно, какая в той плети сила, превратил замок в яблоко, сунул яблоко за пазуху и пошел к своим товарищам. Тяжелее Земли ухватился за ногу Легче Ветра, Пшеничное Зерно с девушкой — за другую и Легче Ветра всех их тем же колодцем на землю вынес.
Взял тогда Пшеничное Зерно ведьмино помело в руки и только успел сказать:
как все четверо очутились в избушке старика.
А дед за это время сильно одряхлел и угомонился, — ворчать меньше стал. С тех пор, как он Пшеничное Зерно за плетью колдуна услал, не было и часа, чтобы он себя не проклинал, что такого сына по глупости своей лишился.
"Что, дед? Видно, совсем из ума выжил? Заслал сына в такую даль! — корил себя старик и днем и ночью. — Мудрено ли, что сын от такого отца отказался?! Не видать тебе его больше, как своих ушей!"
И вот, слышит дед, будто народ в избу валит. Поднял он веки и остолбенел.
— Вот тебе Салкостина плеть, батюшка! — говорит Пшеничное Зерно, а сам старика обнимает, целует. Заплакал тут старик от радости.
Позвал Пшеничное Зерно всех за ворота, вынул из-за пазухи медное яблоко да как щелкнет плеткой колдуна Салкости! Тотчас вырос перед ними медный замок с башнями и со службами, с несметными богатствами. Стоит замок, на солнце сверкает-светится, а старик дивится, не знает, явь ли это или сон ему, старому, снится.
Только теперь дед узнал, какая сила в Салкостиной плети.
Со слезами на глазах обнял старик сына и стал просить прощения за то, что услал его в такой страшный, опасный путь.
— Ничего, батюшка! — ответил ему Пшеничное Зерно. — Зато погляди, какой невестой и какими товарищами я обзавелся!
Увидел старик златокудрую девицу-красавицу и обрадовался, что у него и дочка есть. А потом послали они за родителями девушки и отпраздновали богатую свадьбу. И сошелся на свадебный пир народ со всего того края, и пировали все семь дней и семь ночей, пока досыта не напились, не наелись. А плясали на той свадьбе так, что огонь из-под сапог сыпался. И я на том пиру был, мед, пиво пил, по усам текло, а в рот не попало.
Черная трава
Жил-был когда-то за тридевять земель, за морем Оперенцией[2] бедный крестьянин. И был он так беден, что беднее его на всем свете не сыскать. У того человека был полон дом детей. И все ленивые, других таких лентяев опять-таки днем с огнем не сыскать. Чтобы не вставать с места, нарезали они себе прутиков — покороче да подлиннее — так все этими прутиками к себе и подтягивали. И целый-то день они валялись, кто на полу, кто на лавке, кто на печи, и молчали, потому что им и говорить-то было лень. Только самый младший не был похож на братьев. С утра до поздней ночи работал он наравне с отцом и все делал ловко, весело, с охотой. Но сколько бы они с отцом ни заработали, все съедали вечно голодные рты лентяев. Видит бедняк, что ему с нуждой не справиться. Вот вошел он как-то раз в избу, собрал все прутики, пожег их в печи и говорит:
— Ох, вы лентяи, дети мои милые! Так и знайте: больше я на вас не работаю! Ступайте себе, куда глаза глядят, сами себе на хлеб зарабатывайте. И хоть у меня сердце кровью обливается, отпущу я с вами Яноша, вашего младшего брата. С ним, я знаю, вы не пропадете! Слышали?
Но лентяи, как лентяи! От лени ни один даже рта не открыл — лежат и молчат.
Вот настал полдень. Глядят лентяи направо, налево, никто с едой не идет. Хотели они, было, встать, да так и не встали — лень не пускает.
— Братцы, — начал один из них, но, сказав это, почувствовал, что так устал, так устал… И заснул. А другие обрадовались: хорошо! слушать не надо, и тоже позасыпали.
Ну, а к вечеру начало у них от голода животы подводить. Проснулись лентяи. Поглядели-поглядели, с боку на бок перевернулись, — нет, и не пахнет ужином…
— Братцы… — начал снова тот, что в обед говорить собирался. Поглядели лентяи друг на друга. Что это с их братцем случилось?
Ишь, сколько слов сказал! Может, и в самом деле перестал парень лентяем быть. Лежат лентяи и удивляются, а один даже хотел этого говоруна о чем-то спросить, но только и сумел вымолвить — Ты… не…? — и зевнул от усталости.
А тот подумал, что брат хочет его спросить, не проголодался ли мол, он.
— Ага… — выдавил он из себя с превеликим трудом. И замолчали оба… Те, что разговаривали, мертвые от усталости, лежат, а те, что слушали, не меньше их устали. Пришла ночь, заснули лентяи.
На другой день, к утру, голод стал их мучить не на шутку. Несмотря на свою лень, стали они в один голос кричать:
— Есть хо-тим!
— О-ох, лентяи вы мои, — отвечал им отец, — я же вам сказал, нечем мне вас кормить и работать на вас я больше не хочу и не буду. Вставайте, отправляйтесь по белу свету счастья искать.
Тут лентяи не на шутку испугались. Испугались, и ну с испугу вставать-подниматься. И так давно они с места не двигались, что им все казалось, вот-вот у них либо нога, либо рука оторвется, сломается.
Но, к их удивлению, ничего такого не случилось. Вышли лентяи во двор, с превеликой жалостью друг на друга поглядели и пошли прочь из дому. Янош встретил их громким смехом.
— Ну что, решились-таки, удальцы?
— Ты… — начал было один из братьев, но, вспомнив, что среди них уже есть один, который перестал быть лентяем, не закончил, ожидая, что тот за него доскажет. А тот и не думает говорить. Достаточно с него и того, что встать пришлось. Стоят лентяи, спиной стены избы подпирают, а отец глядит на них и говорит:
— Ах, вы, мои лежебоки! Советов я вам давать не стану, потому что с тех пор, как я вас помню, я все вас учил, все советовал, а ничего-то к вам не пристало. Но хоть одно запомните: будьте вежливы, — с людьми повстречаетесь, не забудьте с ними поздороваться. Поняли?
— Поняли, батюшка! — воскликнул Янош, а лентяи только грустно головами кивнули.
Обнял отец каждого из них на прощание, — лентяи-то они, а все же его кровь и плоть. Прижал он и Яноша к груди, и пошли братья по белу-свету счастья искать.
Пошли они, да так быстро, что даже улитки их обгоняли и радовались: вот, мол, не мы, оказывается, самые медлительные. День пути для лентяев на целый месяц растянулся. Видит Янош такое дело, собрал их, да и говорит:
— Послушайте, братцы! Я придумал, как нам скорее идти!
— Ско?.. — удивленно начал один из лентяев.
— …ре?? — продолжал другой.
— … е??? — с испугом докончил третий. Улыбнулся Янош и крикнул:
— Ну да, скорее! Что, не нравится?! Вот как мы сделаем! — Выбрал он хорошую хворостину, потолще, и начал ею по воздуху хлестать.
— Видите, — говорит, — это дело понятное! Я пойду сзади вас и буду вот этак по воздуху хворостиной стегать. Кто быстрее пойдет, того не задену, а кто отстанет — получит по спине. Понятно?
Тяжело тут пришлось лентяям. Трудно быстро-то идти, того и гляди, устанешь, но и с Яношем спорит тоже утомительно! Принялись они было думать, как им быть, да разве Янош им на раздумье время оставил! Знай, хворостиной размахивает! Лихо за спиной у них хворостина посвистывает. Стали лентяи поторапливаться. Страх-то перед хворостиной сильнее лени оказался!
Идут они по дороге, шагают. А Янош позади, будто стадо гусей гонит. Шли они, шли и повстречался им старый-престарый дед. Вспомнили лентяи отцовский завет, да поленились рты раскрыть, поздороваться. А Янош так занят был, братьев подгоняючи, что сразу старика прохожего и не заметил. Только потом, когда тот позади остался, вспомнил Янош, что с дедом-то он не поздоровался.
— Эй, братцы! — крикнул он лентяям. — Стойте! Передохнем немного!..
Тут лентяи не стали дожидаться второго приглашения, мигом улеглись на обочине дороги, снова их одолела лень, от которой их Янош хворостиной лечил. А Янош торопится, бежит за стариком. Нагнал его, снял шапку, поклонился да и говорит:
— Прости ты меня, дедушка! Не сердись! Когда мы от батюшки из дому уходили, он нам наказывал, чтобы со встречными людьми всегда здороваться. Я, было, отцовский наказ запамятовал! А как вспомнил, побежал за тобой! Добрый день, дедушка!
— И тебе того же желаю, — улыбнулся дед. А потом и спрашивает:
— Что с этими парнями, которых ты, как гусей, хворостиной гонишь?
— А то, что братья мои такие бездельники и такие лентяи, хуже не встретишь. Не знаю, что мне с ними делать!
— Чего же ты их пасторами[3] не сделаешь? — спрашивает старик. Обрадовался Янош, поблагодарил его за совет, а старик ему и говорит:
— Что до тебя, сынок, я вижу, что ты парень толковый. Я-то столько лет на белом свете живу, что кое-что понимаю. Вот что я тебе посоветую: говорят, в имении здешнего графа — вон там, за тем лесом — растет черная трава. Трава эта — волшебная. Кто ее имеет, чем угодно оборотиться может. Ступай и наймись к графу в батраки. Найдешь черную траву и носи ее с собой, не расставайся, она тебе пригодится…
Поблагодарил Янош старика и пошел братьев будить. А те на обочине лежат, храпят.
— Вставайте, братцы! Пора и нам в путь-дорогу! — крикнул им Янош.
Но лежебоки только тогда в путь пустились, когда за спиной у себя опять услыхали свист хворостины. Зевая да потягиваясь, они еле на ноги повставали. Подстриг их Янош, рубахи им сменил и погнал братцев дальше. В каждом селе, через которое проходили, он оставлял по одному брату.
Наконец, остался он один. Пошел Янош прямо к тому лесу, где лежало имение графа, о котором ему встречный старик рассказывал.
Темно в лесу. Остановился Янош, бросил хворостину и вырезал себе из молодого дубка здоровенную дубину. Идет, посвистывает. Вдруг из-за дерева выходит ему навстречу старая-престарая да косая старуха, страшнее смерти. Нос у старухи длинный, как клюв у совы, книзу загнут.
— Стой! — крикнула, и страшно отдался ее голос в лесу. — Как ты смеешь по моим владениям расхаживать?
— Добрый день, тетенька! — вежливо поздоровался Янош, как его учил отец. — Я не знал, что этим лесом ходить нельзя.
— Счастье твое, что ты меня тетенькой назвал, — сказала старуха. — А не то я бы тебя здесь же на клочки разорвала! Лес этот мой, ты это должен знать! Да возможное ли это дело, чтобы ты обо мне не слыхал?
— А вот и не слыхал! — отвечает Янош.
— Я — Колдунья-Железный-Нос, — говорит старуха, а сама одним глазом на Яноша поглядывает, не дрожит ли тот со страху.
— А я — Янош, — спокойно ответил ей парень, не сморгнув.
— И ты не дрожишь передо мной? — грозно спросила колдунья. — Гляди! — Взмахнула она рукой и целую рощу деревьев опрокинула. Еле-еле успел Янош посторониться.
— Нехорошо! — покачал головой Янош. — Что тебе бедные деревья сделали? Чем не угодили?
— Ха-ха-ха! — захохотала колдунья. — Деревья-то мне ничего не сделали, а вот я на тебя страху нагнала!
— Не очень-то, — спокойно ответил Янош.
Разозлилась Колдунья-Железный-Нос, и, чтобы пуще напугать Яноша, принялась летать перед ним туда-сюда верхом на помеле, окружила себя огненным кругом, дотронулась до ствола дуба, а оттуда вода потоком хлынула. И тут же страшная пропасть открылась у самых ног парня. Одним словом, колдунья проделала все, что умела, и, запыхавшись, остановилась перед ним.
— Ну что, напугала я тебя? — хихикает, довольная.
— Нет, — ответил Янош и вежливо добавил: — Но если хочешь, попробуй еще раз, не отчаивайся!
А колдунья так устала, так запыхалась, еле-еле дух переводит. Чуть не плачет с досады.
— Да ты-то, ты, что умеешь, что меня не боишься?! — кричит.
— Я? Землю пахать умею, лес тесать, сыры варить, — говорит ей Янош.
Не успела ведьма ему ответить на это, как в лесу послышались чьи-то гневные крики, щелканье плетки, и из-за деревьев с криком и руганью показался толстый, румяный барин с лихо закрученными усами.