Таврический сад - Ефимов Игорь Маркович 13 стр.


— Нет, в кошку не надо.

— А она вредная, заразу разносит.

— Что ж, если ты в нее попадешь, она, что ли, перестанет разносить?

— Ну, тогда в дерево.

Они вошли в садик. Сенька выстрелил в дерево, но не попал, и пуля улетела далеко в сторону детской площадки. Сенька нашел пулю и крикнул:

— Это потому что в дерево! А в Женьку Карташова я бы точно попал, хоть с десяти шагов. Он же толстый.

— Ладно-ладно, — сказал Глеб, — еще научишься. А в самбо не записался?

— Записался.

— Ну все тогда. Пошли домой.

Дома папа сидел без пиджака и объяснял маме, как нужно чинить телевизор. Мама смеялась и делала вид, что ничего не понимает, — видимо, ей хотелось, чтобы по-прежнему чинил папа.

— Опоздали, — сказала она, взглянув на часы. — Будете теперь разогревать сами. И посуду мыть тоже, — мы с папой заняты.

— Глеб, — крикнул папа, — там тебе письмо! Возьми у меня на газетах.

«От Семеновой, — сразу подумал Глеб. — Ну вот, опять. И чего она ко мне привязалась? Даже подумать ни о чем нельзя — обязательно она влезет. Будто мне не от кого писем получать».

Адрес на конверте был правильный, но само письмо оказалось написанным по-английски. Это уж было совсем непонятно. Никогда у Глеба не было знакомых из Англии. Он хотел показать письмо отцу, но подумал: «А вдруг и вправду от Семеновой?» — и остановился. Сам он учил в школе немецкий и по-английски знал только «хау ду ю ду» и еще слово «реасе», которое они однажды рисовали на праздничном плакате.

«Вот это влип так влип, — подумал Глеб. — Что же теперь делать?»

— Давай я буду греть суп, а ты второе, — сказал Сенька.

— Да ну тебя, отстань ты со своим супом. Не видишь, что ли, — я письмо читаю.

— Да, ты хитрый, — сказал Сенька. — Всегда ты вывернешься. Или письмо получишь, или еще что…

И ушел греть один.

КИНО

Кино! На улице снимают кино.

Прохожие жмутся друг к другу, вертят головами. Где? Да где же? И вот у стены видят юпитера и аппараты, огороженные веревкой, — это там снимают кино. А про что это? О чем этот фильм? Да что же там происходит? Нет, никто еще не знает. Все теснятся поближе к середине — оттуда видна витрина магазина, разбитая и заложенная мешками с песком, а рядом ходят люди в темных очках и негромко приказывают. Вот, значит, как снимают кино.

Потом еще выходят солдаты. Это какие-то странные солдаты, в невиданных шинелях; умело перепачканные и запыленные, они выстраиваются в ряды, и девушка с цветами идет мимо них и каждому дает по цветку. Она раздает цветы и красиво задерживается около каждого, но люди в темных очках вертят головами и недовольно говорят что-то, и вот она уже возвращается обратно и отнимает у солдат цветы, — ничего не поделаешь, снимают кино.

А люди всё жмутся и ждут чего-то, и мальчишки шныряют между ними и рвутся за веревку, но их не пускают, ведь это нешуточное дело — снимают кино.

Кругом начинается весна, ярко светит солнце; и машины с трудом проезжают в толпе, шоферы выглядывают из кабин, пассажиры толпятся у окон, и Дина Борисовна тоже, и два троллейбуса зацепились зеркалами, а один стукнулся о киоск с мороженым — снимают кино!

— Борьба народов Африки за свою свободу разгорается все сильнее и сильнее, — сказал Басманцев. — Я думаю, что в будущем году они уже победят всех колонизаторов.

Он делал доклад о международном положении.

— Мало ли что ты думаешь! — крикнул Толян. — А ты скажи почему.

— Потому что они борются за свободу. Те, которые за свободу, всегда побеждают.

— И еще почему, — сказал Дергачев. — Потому что неграм лучше воевать, чем белым. Они черные, и в них трудно целиться — не видно мушки.

В это время вошла Дина Борисовна. Она была чем-то очень взволнована и все поглаживала и поправляла кожаный футляр с застежками, который висел у нее на плече.

— Ребята, — радостно сказала она. — Смотрите, что я достала. Мы будем снимать кино, вот!

И она открыла футляр.

Те, кто сидел на передних партах, начали вытягивать шеи, а задние вообще вскочили, бросились вперед — и вышла настоящая свалка.

— Какое кино?

— А мы не умеем.

— Давайте комедию!

— Комедию!

— С Чарли Чаплиным.

— А кто будет снимать?

— Можно, я!

— Почему это ты?

— А кто же? Ты, что ли?

— Дина Борисовна, какой будет фильм — иностранный или как?

— Давайте иностранный!

— Нет, лучше балет на льду.

— Какой же может быть иностранный! — воскликнула Дина Борисовна. — Где мы возьмем иную страну. Вы уж скажете так скажете. Разве мы сами иностранные?

— Мы исторические, — сказал Косминский.

Ребята вернулись за свои парты, но некоторые все же успели поругаться.

— Главное, чтобы все-все приняли участие, — сказала Дина Борисовна, — и я тоже. Одни будут режиссерами, а другие операторами, актерами, кто-нибудь сделает костюмы — каждому найдется работа по душе. Поднимите руки, кто хочет быть актерами.

Актерами не хотел быть никто.

— Ну уж этому я не верю, — удивилась Дина Борисовна. — Да я сама всю жизнь хотела сниматься. Все хотят, а вы нет? Ну, а кто будет режиссером?

И режиссером тоже никто не хотел. Все не отрываясь смотрели на небольшой с черной, как у пистолета, рукояткой киноаппарат, который сверкал из футляра кнопками и линзами, — все хотели снимать.

— Но это же невозможно. Нельзя сделать фильм с одними только операторами. Что у нас может получиться, если все будут только снимать!

— А почему все? — закричал Басманцев. — Конечно, всем нельзя. Есть, которые и фотографировать не умеют. У меня, например, есть фотоаппарат, — значит, мне можно.

— У кого еще есть аппараты?

— У меня! — хором крикнули Глеб и Косминский.

— У меня даже с собой, — сказал Косминский, открывая портфель. — Я как раз сегодня подумал: вдруг мне захочется поснимать.

— Мало ли что тебе захочется — сказал Дергачев. — Мало ли что у вас есть. Мы все хотим снимать.

— Да-да, мы все!

— Мы научимся!

— Пусть они не воображают.

— Дина Борисовна, давайте все!

— Хорошо, — сказала Дина Борисовна, поднимая руку. — Давайте все. Мы сделаем вот что. Пусть каждый снимает маленький кусочек. Что-нибудь такое, что ему самому понравится в нашем городе или дома — где угодно. А потом мы подумаем, как их всех склеить, чтобы получился фильм. Тут главное, чтобы каждый снял что-нибудь любимое, — тогда все получится хорошо.

— Чур, я первая! — крикнула Сумкина. — Я сниму нашего Тобика — он мне очень нравится.

— А я — салют.

— Мотокросс!

— Футбол!

«Ну уж нет, — подумал Глеб. — Только не Семенову».

— А можно, у нас дома новый приемник — очень красивый?

— Лучше телевизор, если что-нибудь интересное.

— Только не торопитесь, — сказала Дина Борисовна. — У вас еще будет время подумать. Нужно выбрать самое лучшее, — ведь один только раз. Поняли?

— Поняли, — хором ответили ребята.

— А теперь слушайте внимательно, — я буду объяснять, как нужно обращаться с аппаратом.

Вечером в спортзале занимались гимнасты. Несколько жильцов из дома напротив сидели у своих окон и с удовольствием смотрели через улицу на ребят, как они прыгают и раскачиваются на кольцах, будто это были какие-нибудь настоящие соревнования на первенство города или вообще футбол. После гимнастов должны были заниматься фехтовальщики; они уже толпились в дверях и в нетерпении позвякивали рапирами, а жильцы в доме напротив оглядывались и подзывали других, — очевидно, говорили, что сейчас будет еще интереснее.

— Ну, ребята, на сегодня все. Построились, — скомандовал тренер. — В раздевалку шагом марш!

В раздевалке Басманцев сказал:

— Я уже точно решил — буду снимать прыжки через коня. Это лучше всего. Вот только не знаю еще, какие лучше — с трамплином или без трамплина. Хорошо бы и то и другое.

— А я папу, — сказал Косминский. — Мой папа пианист. Он мне больше всех нравится.

— Подумаешь, пианист. Кому они только нужны, эти пианисты.

— Да, а зато знаешь, какие у него пальцы? Таких ни у кого нет. Он может одной рукой унести сразу пять бутылок лимонада — в каждом пальце по бутылке, вот как.

— А английский язык он знает? — спросил Глеб.

— Наверно, знает. А что?

— Да нет, так просто.

— И зачем только чинят ботинки, — сказал Басманцев, обуваясь. — Вот ходил я в них, все было нормально, а теперь зачем-то починили, и я с непривычки так спотыкаюсь — весь город расковырял.

Они кончили одеваться и вышли на улицу. Идти им нужно было всем троим в разные стороны, но после тренировки так хорошо гудело в руках и ногах, так ярко и по-новому виделась знакомая улица, с высокими, освещенными по пояс домами, и так не хотелось, чтобы все это кончилось, что Глеб взмахнул чемоданом и спросил:

— Пошли, что ли?

— Пошли, конечно, пошли.

И они вместе пошли туда, где никто из них не жил и где вообще никто жить не мог, потому что там был городской парк и в нем такие голубенькие киоски, а в киосках продавался лимонад.

— Знаешь, Глеб, — сказал Косминский, тряся бутылку, чтобы она посильнее шипела, — твоего Сеньку сегодня побили. То есть не побили, но, в общем, он там дрался — я видел.

— Это, наверно, с Женькой Карташовым. Как же его побили? Он ведь специально в самбо занимался, приемчики учил.

— Да, сначала он пытался приемчиком, но тот Карташов, видно, здорово трусил и все вырывался. Он так сильно вырывался, что твой Сенька вдруг упал. Тут уж они и подрались просто так, без приемчиков — не понять даже, кто победил.

— Не доучился, значит, — сказал Глеб.

— Да бросьте вы об этой ерунде, — сказал Басманцев. — Давайте лучше о деле — кто сегодня снимал?

— Сегодня Сумкина, — сказал Глеб. — Я ей помогал. Она хотела снять Тобика, как он служит и все такое, но тут пришла ее мама и говорит: «Ах, вы уже снимаете! Подождите немного, я переоденусь. И что ж ты меня не предупредила, — я бы зашла в парикмахерскую». Сумкина растерялась и говорит: «Почему ты так рано? У тебя же собрание». А та говорит: «Отменили собрание» — и пришлось ее снимать, а не Тобика.

— Да, родители всегда влезут, — сказал Басманцев. — Мои даже сначала не верили, что нам дают киноаппарат; говорят, будто мне никто не доверит. Зато, когда увидели, начали так уважать, расспрашивают обо всем; отец даже сказал, что возьмет на охоту. «Теперь, — говорит, — вижу, что тебе можно поручать серьезное дело». Наконец-то до него дошло.

— А Свиристелкин опять хвалился, что всех насмешит. «Такую, — говорит, — шутку снял, все упадут со стульев».

— Ладно, в субботу увидим, что он там снял.

— Да, в субботу интересно будет. Значит, в пять часов.

— Точно в пять.

— Ну, пока.

НЕВОЗМОЖНО ПЕРЕВЕСТИ

— Сенька, ты чего? — спросил Глеб.

— Чего?

— Стоишь тут, высматриваешь. Кого ты высматриваешь?

— А что, нельзя, что ли?

— Да ты уже третий день в окно смотришь. Думаешь, я не вижу?

— Ну и видь себе на здоровье.

— Ты что, с Женькой дрался?

— А ты откуда знаешь?

— Я знаю. Что же ты приемчиком его не взял? Не доучился, что ли? Надо было как следует выучить, походить еще месяца два, а так быстро, конечно, не научишься.

— Да я хотел подольше походить, а потом мне без него как-то скучно стало, и я решил поскорее. Не утерпел.

— Вот видишь. Ты походи еще, научись как следует. Или хочешь, я ему сам надаю?

— Нет, я больше не хочу с ним драться. Я теперь мириться хочу. Знаешь, как без него скучно.

— Ну так помирись, чего же ты?

— А я не умею. Ты не знаешь, нет такого кружка, где учат мириться?

— Какой еще кружок. Помирись, и все тут.

— А как? Вот смотри, я ему записку написал. Глеб взял записку и прочел:

«Женька, если ты будешь дразнится, я тебе еще не так дам».

— Ну что, по-моему, все правильно. Только «дразниться» с мягким знаком.

— Да, правильно. А ты посмотри ответ. На обороте было написано:

«Я тебе сам дам».

— Видал, — сказал Сенька. — Вот и мирись с такими.

Зенуков, Басманцев и Косминский назывались директорами картины и в пять часов должны были собраться в школьной фотолаборатории, чтобы проявлять первые пленки.

Глеб пришел в школу раньше всех. Была вторая смена, шел урок, и по тихому коридору две девочки несли в кабинет физики ведро снега. Было совершенно непонятно, где они могли его накопать, если на улице уже настоящая весна.

Дина Борисовна вошла сразу же вслед за Глебом и сказала:

— Здравствуй, Глеб. Какой-то ты сегодня высокий.

— Да нет, это еще что, — скромно ответил Глеб. — Вот вчера я был, так это да. Дина Борисовна, а вы знаете английский язык?

— Не очень хорошо, но читать могу. А что?

— Да нет, это я так.

— Нет, ты не думай, — сказала Дина Борисовна, будто оправдываясь. — Я и писать умею, только не очень быстро и с ошибками.

— Да что вы, я понимаю.

Когда пришли остальные, Дина Борисовна начала показывать, как нужно готовить проявители, как вставлять пленку в бачок и потом вынимать, чтобы не повредить эмульсию.

Ребята изо всех сил старались ничего не упустить и не испортить, потому что это даже невозможно было себе представить — кто-то мучился, думал несколько дней, что ему больше всего нравится, наконец придумал, снял, и вдруг — раз! — они испортят, и весь труд пропадет даром. Глебу нужно было приготовить 500 кубических сантиметров воды, и он то отливал, то доливал, то ему казалось, что мензурка стоит криво, то вода была не очень чистая; и все его ждали, пока, наконец, Дина Борисовна не сказала, что такая точность здесь, наверно, не нужна.

Когда зарядили первый бачок и зажгли свет, вдруг пришел Сергияковлич.

— Слышал, слышал, — сказал он Дине Борисовне. — Это вы очень интересно придумали — кино! Молодцом. А о чем будет фильм, уже решили?

— Это пока секрет, — ответила Дина Борисовна. — Мы закончим к празднику и тогда покажем.

— Ну, раз секрет, тогда молчу. Но все равно, очень рад за вас. Я уверен, что у вас все получится. А это что, помощники?

— Да, дирекция.

— Ну давайте, дирекция, работайте как следует, чтоб мне на вас не жаловались. А не то смотрите у меня.

Как только он ушел, Глеб вылил воду из мензурки и отошел к окну. Косминский немного подумал и ушел за ним.

— Вы чего? — спросила Дина Борисовна.

— Так. Расхотелось чего-то, — ответил Глеб.

— Нам и так интересно, правда, Глеб, — сказал Косминский, — а он грозится. Будто нас заставляют, а мы не хотим.

— Да это он совсем не вам сказал. Это он обо мне так заботится, хочет мне помочь. По-моему, он очень внимательный.

— Да, об отстающих он всегда заботится. Если у кого двойка или с поведением плохо, или задавили, он всегда и поговорит, и про домашние условия расспросит, а так…

— Ну ладно вам, — сказал Басманцев. — Подумаешь, какие чувствительные. Идите лучше смотреть, как получилось, — пора вынимать.

Первые пленки вышли отлично. Кадрики были очень маленькие, и еще невозможно было понять, что на них снято, но, все равно Дина Борисовна сказала, что хорошо и съемка «качественная». Когда расходились домой, Глеб вдруг оставил ребят и побежал за Диной Борисовной.

— Дина Борисовна, — сказал он, догоняя и протягивая ей конверт, — переведите мне, пожалуйста, письмо.

— Так вот в чем дело. Вот зачем ты спрашивал. Ну хорошо, только давай где-нибудь сядем.

Рядом как раз была зубоврачебная поликлиника, и они вошли туда и сели в кресла для ожидающих. Дина Борисовна, быстро двигая взад-вперед ресницами, пробежала первые строчки, потом отвернулась от Глеба и продолжала читать так, чтобы он не видел ее лица. Глеб сидел тихо, зажав руки между колен, и ему было страшно, будто он и в самом деле пришел к зубному врачу. Дина Борисовна, видимо, уже кончила читать, но все сидела и о чем-то думала. Наконец она обернулась и сказала:

Назад Дальше