— Почтовая торба, — сказал рядом с Милой Берти. — Местная почта. К кому это, интересно?
Почтовая торба спланировала с головы великана, старательно сдувающего ее со своей макушки, и на лету открыв внутреннее пространство, похожее на беззубый рот, выплюнула свернутый в трубочку свиток, перехваченный алой лентой. Свиток упал на пол, где-то позади Альбины, а Почтовая торба, сложив крылья, юркнула в дымоход.
— Кто сегодня дежурный? — спросила Альбина, ни на кого не глядя. — Поднимите почту.
Дежурным оказался Тимур. Он с неохотой оторвался от завтрака и направился поднимать письмо. Мила знала, что писать ей здесь, в Троллинбурге, некому, поэтому письмом не заинтересовалась.
— А почему ты решил, что почта местная? — спросила она у Берти.
— Потому что из Внешнего мира почта приходит в почтовые ящики по всемирной сети магических сообщений, — ответил Берти.
Мила кивнула в знак того, что поняла — хотя это было и не совсем так, — и хотела уже вернуться к томатному соку, как над головой раздался голос Тимура:
— Рудик, тебе письмо.
Мила еще ничего не успела сообразить, как сверток упал рядом с ее деревянной кружкой.
Мила с удивлением на него уставилась. От кого в Троллинбурге она могла получить письмо, если никого здесь не знает? С сомнением она взяла его в руки, развернула и начала читать:
«Только что вернулся в Троллинбург. Акулина наказала первым делом узнать, как у тебя дела, так что жду сегодня на обед ровно в полдень. Познакомишься с моим семейством. Приходи по адресу: ул. великого гнома Чага Карадагского, д. 7 (напротив Часовой багини).
Кр. Барбарис»
* * *
Когда Мила увидела башню, о которой писал Барбарис, она поняла, почему ее называют Часовой. Внизу стена была темной и голой, а вверху она исчезала под часами, которых было больше, чем пальцев на обеих руках. На каждую из четырех сторон приходилось по большому круглому циферблату, а вокруг расположились маленькие: квадратные с фигурами ангелов по бокам, треугольные с горящей лампадой в углублении, часы домиком с трубочистом на крыше. На одних вместо цифр были знаки Зодиака. На других то же самое, только в картинках: со стрельцами, овнами и скорпионами.
Через дорогу Мила увидела дом. Его крыша выглядывала поверх садовых деревьев. Мила с трудом оторвала взгляд от многообразия часов и направилась прямо к этому дому.
Пройдя пару шагов, краем глаза она заметила, как от аспидно-серой каменной стены Часовой башни отделилась фигура. Мила уже хотела перейти дорогу, но в этот момент кто-то стал у нее на пути. Она подняла голову и наткнулась на неприязненный взгляд темных, почти черных глаз.
— Куда-то идешь, Рудик? — спросил Лютов.
У него был такой вид, как будто он спрашивает от нечего делать и собирается пройти мимо.
— Иду, — коротко ответила Мила.
— Наверное, спешишь?
— Спешу.
Но проходить мимо в его планы явно не входило.
— Что-то ты сегодня не разговорчивая, Рудик, — сказал Лютов, оценивающе сузив глаза. — А я-то думал, у тебя язык лучше подвешен.
Мила ожидала, что он не собирается предлагать ей дружбу, и угадала. Нил Лютов был сильно обижен на нее за те слова в «Ступе».
— Извини. Я тогда не хотела тебя обидеть, — сказала Мила.
Она много размышляла и решила, что была не права, когда наговорила Лютову обидных слов в «Перевернутой ступе». Она тогда об этом не подумала — ведь нельзя же подумать обо всем сразу! — но потом решила, что, если бы она была на его месте, ей бы, наверное, ужасно было слушать от других, что собственные родители все время ее бросают. Правда, ей сложно было представить себе, как это, когда есть родители… Но все-таки она решила, что ей не нужно было вести себя так грубо. В конце концов, она поступила совсем, как этот ужасный человек — Степаныч. А она ни за что не хотела быть на него похожей.
— Очень мне нужны твои извинения! — с желчной неприязнью ответил Лютов. — Извинения приживалки и уродины? Уж как-нибудь обойдусь.
Мила нахмурилась.
— Может быть, я и уродина… мне все равно, что ты думаешь, — стараясь говорить ровным голосом, ответила Мила. — Но я не приживалка!
— Самая настоящая приживалка, — упорствовал Лютов, небрежно опустив руки в карманы и презрительно глядя на Милу. — Ты ведь в Думгроте даром учишься, потому что ты сирота. А родители других учеников платят деньги, чтоб их дети тут учились. Выходит, что мои родители за меня платят, и я имею полное право тут находится. А ты здесь только приживалка и живешь в Троллинбурге из жалости.
Мила хотела сказать, что это неправда. Ей вдруг стало очень обидно. Она хотела бы заявить ему, что он все врет, но по его лицу видела, что он ничего не выдумал.
— Нечего сказать? — довольно осклабившись, спросил Лютов. — Ну вот и молчи. Ведь ты же никто — без роду, без племени. Ты даже о своих предках ничего не знаешь. Может, у тебя их и не было, а? Может, ты подкидыш?
— Я не подкидыш. И я знаю о своих предках, — запротестовала Мила.
Лютов недобро заулыбался.
— Это ты о ком? — спросил он. — Случайно, не о своей бабке, которая выкинула тебя за дверь и хотела упрятать в детдом?
Мила очень, очень хотела бы что-нибудь сказать в ответ, но не смогла. Она и не думала, что ей будет так неприятно, если кто-то узнает об этом. И почему об этом должен был узнать именно он?
— Что, не очень приятные воспоминания? — мстительно прищурившись, поинтересовался Лютов.
Мила не отвечала. Она не чувствовала себя так же уверено, как Лютов. Она понимала, что это самая настоящая трусость, но у нее даже мелькнула мысль убежать прямо сейчас и неважно, в какую сторону, лишь бы этот самоуверенный и злобный… Лишь бы сейчас никто на нее вот так не смотрел.
Несколько часов на Часовой башне пробили полдень, и в тот же миг как спасительный сигнал раздался знакомый голос:
— Мила, это ты все-таки! А я в окно гляжу, думаю: ты или нет?
Мила повернула голову и увидела приближающегося к ним Коротышку Барбариса. На нем был поварской передник, о который он по-хозяйски на ходу вытирал руки.
— А мы тут всем семейством готовим для тебя праздничный обед, — Барбарис осторожно покосился на Лютова.
Нил окинул Милу прищуренным взглядом черных глаз, демонстративно развернулся спиной к подошедшему Барбарису и пошел прочь.
— До чего невоспитанный мальчонка, — хмуро заметил Барбарис, недоброжелательно глядя вслед Лютову. — Только не говори мне, что этот грубиян — твой приятель.
Мила отрицательно покачала головой.
— Нет, совсем не приятель, — угрюмо пробормотала она в ответ. — Даже наоборот.
Коротышка Барбарис изумленно хмыкнул, правда, при этом почему-то довольно ухмыльнулся.
— Ты уже, я смотрю, успела обзавестись недругом? Не зря я говорил, что с такой окраской добра не жди, а спокойной жизни так и подавно.
Мила непонимающе посмотрела на Барбариса, округлив глаза. Его слова прозвучали так, как будто он даже обрадовался, что она за такой короткий срок успела нажить себе врага.
Барбарис деловито качнул головой.
— Ну, пошли в дом. Там все и расскажешь.
Дом у Коротышки Барбариса был небольшой, но очень красивый и аккуратный: низкий каменный забор с калиткой кирпичного цвета, вокруг дома яблони, квадратные окна с деревянными ставнями, на доме небольшой щит с изображением цифры семь. Дверь открыта настежь.
— Замечательно быть дома, скажу я тебе, — с довольным видом вещал Барбарис, приглашая Милу в дом. — Своими ногами родные тропинки в саду топтать — это ж какое удовольствие для души! А то от этих деревянных у меня уже, сказать по правде, мозоли на пятках.
Коротышка Барбарис познакомил Милу со своей женой — госпожой Белладонной. Это была полная дама ростом ниже Милы. Знакомились они на ходу, когда та пробегала мимо Милы со словами: «Рагу посолить, рулет поперчить…». Еще было двое детей, которые играли на заднем дворе. Мила видела, как мелькали две кучерявые головы, когда они подпрыгивали за окном, чтобы ее рассмотреть, и при этом заливисто хихикали.
Барбарис усадил Милу в широкое низкое кресло и сказал:
— Ну, рассказывай.
Мила рассказала о своей первой неделе в Троллинбурге и, конечно, о Лютове. Наверное, Барбарис заметил, что после встречи возле Часовой башни Мила была как в воду опущенная, так что пришлось дословно пересказать весь этот разговор.
— Даже не вздумай забивать себе голову всякой чепухой! — решительно сказал он, когда она завершила свой рассказ. — Владыка Велемир не за красивые усы и внушительную бороду называется Мудрым, а за то, что любое дело разрешит по совести. И если он считает, что ты должна жить в Троллинбурге и учиться в Думгроте вместе с такими, как ты, молодыми чародеями, даже если у тебя нет денег, чтобы за это платить, — значит, так оно и должно быть. И не тебе в его решениях сомневаться. А если будешь позволять таким балованным мальчонкам портить тебе кровь, то… Ну, одним словом, даже не думай об этом. Пусть себе болтает, а ты на него внимания не обращай. Глядишь, он и отстанет. И еще я тебе скажу: может, так оно и должно быть.
Мила изумленно уставилась на Барбариса.
— Тут ведь вот какая штука, — не обращая внимания на ее удивление, продолжил Барбарис, — есть враг, значит, есть у тебя характер; у бесхребетных хлюпиков настоящих врагов не бывает. А характер в жизни — вещь не лишняя. Запомни это, Мила.
Пока Барбарис поливал из садовой лейки расставленные на всех окнах синие и светло-желтые примулы, Мила размышляла над его словами и одновременно рассматривала комнату. Ее взгляд наткнулся на номер «Троллинбургской чернильницы», лежащий на тумбочке, — тот самый, в котором была статья о проникновении в Менгир.
— Читала, небось? — спросил Барбарис, недобро покосившись на газету.
— Угу, — кивнула Мила. — Все читали.
— А ты брось! — гневно сверкнул глазами на Милу Барбарис. — Брехливая газетенка. Ни слова правды. Буквально. Лишь бы пошуметь и на кого напраслину возвести, вот и вся недолга! Досталось нашему брату. Последнюю неделю всех гномов проверками донимают: шагу нельзя ступить, чтоб на тебя косо не посмотрели. Всё воришка этот! И газетенка эта паршивая! А ведь ни один гном такого бы не учудил. Не верю я! Говорю тебе, все эти газетки только пустословие одно. Двенадцать голов гидры на дыбу! — хрипло выругался он и непререкаемым тоном добавил: — Больше не читай!
Барбарис выглядел таким грозным, что Миле даже в голову не пришло бы с ним спорить.
— Хорошо, — послушно согласилась она и миролюбиво улыбнулась. — Не буду.
Старый гном глубоко вздохнул и уже по-другому глянул на Милу: печально, но с улыбкой.
— Видишь, Мила, тебя только что учил не обращать внимания на всяких злыдней, а сам туда же! А ну их всех к лешему! Давай-ка лучше обедать, а? Хороший обед — вещь нужная, особенно когда настроение ни к черту! А обед у нас сегодня будет — пальчики оближешь.
Пока Барбарис и его жена носили из кухни столовые приборы, Барбарис в предвкушении вкусной трапезы во весь голос напевал хрипловатым басом:
Большой на стол поставим чан:
Зальем туда раствор известки,
Добавим крокодильи слезки
И всыпем пуговиц стакан.
Туда же режем наш палас,
Гвоздей немного покрошим
И веником поворошим —
И супчик выйдет высший класс!
Теперь начнем второе блюдо,
Скорей подушки потрошить!
Потом поджарить, потушить,
Соль не забыть — четыре пуда.
Рецепту следуем мы вроде.
Добавим к каше овощей,
Червей, букашек и хрущей —
Все, что найдем на огороде.
Эй! Кто готовит третье блюдо?
Компот, кисель, прокисший квас —
Мы всё сейчас сольем для вас,
И будет не страшна простуда…
Мы приготовили обед,
Глядим вокруг… Гостей уж нет.
Но, конечно же, ничего подобного никто предлагать не стал. Госпожа Белладонна выставила на стол столько всяких яств, что даже обеды в Львином зеве показались Миле скромными: рулет из говядины с картофелем, жареная баранина, овощное рагу и фаршированный перец; а на десерт — инжир, дыни, виноград. Мила одним только видом этого великолепия уже была сыта. Но Барбарис сунул ей в руку вилку и приказал наложить в открытый от удивления рот побольше еды.
— Держать рот открытым просто так, когда в него можно положить чего-нибудь съестного — это свинство, — отчеканил он.
И Мила принялась за еду. Когда она наелась под завязку, они еще немного поговорили об уроках, Барбарис передал наставления от Акулины, из которых следовало, что Мила обязана проводить время хорошо и с пользой, потом Барбарис проводил Милу до калитки и протянул небольшой мешочек, в котором оказались золотые и медные тролли.
— Акулина велела передать, — пояснил он. — Сказала, что тебе здесь хватит и на стаканчик «Глазуньи» в кафе и если вдруг что купить нужно будет.
Напоследок Барбарис похлопал Милу по плечу и добавил:
— Как снова приеду в город — сообщу. А ты держи хвост пистолетом и не обращай внимания на то, что говорят. В общем, удачи тебе. С твоей расцветкой удача не помешает.
* * *
Вечером, сидя вместе с Ромкой и Белкой в гостиной, Мила напевала себе под нос: «Гвоздей немного покрошим и веником поворошим…», когда в дверях появился Яшка. Он был чем-то обеспокоен. Он стремительно подошел прямо к их троице и взволнованно сообщил:
— Там Алюмина с Полиглотом воюет в столовой. Может, ему нужно прийти на подмогу, а? Как бы она ему чего-нибудь не сделала.
Мила с Ромкой подскочили и, не долго думая, побежали в столовую. Когда они пришли туда, то застали такую картину: Полиглот испуганно вжал свою великанскую голову в урну, как будто очень хотел бы в нее нырнуть, но не мог, а Алюмина стояла напротив него, скрестив руки на груди, с командирской манерой потопывала ногой и издевательски ухмылялась.
— Превращу, как и обещала, — заявила она Полиглоту.
— За что? — спросил тот, испуганно шмыгнув носом.
— Просто так! Из вредности! — с еще большей наглостью ухмыльнулась Алюмина.
Полиглот задрожал как осиновый лист.
— Ничего она тебе не сделает! — воскликнул Ромка.
Алюмина обернулась и, заметив вошедших ребят, недовольно нахмурилась.
— Не бойся, Полиглот, — сказала Мила. Она подошла ближе и стала между Полиглотом и Алюминой. — И вообще она уже уходит.
Алюмина колебалась несколько секунд, не зная, как ей поступить. Но в конце концов, не нашла ничего лучшего, чем вскинуть повыше подбородок и с самодовольным видом фыркнуть:
— Подумаешь!
Потом развернулась и гордо удалилась из столовой. Ей самой ее походка наверняка показалась королевской. Мила, Ромка и Яшка придирчиво смотрели ей вслед, и им так не казалось.
Когда Алюмина вышла, Полиглот громко и с облегчением выдохнул:
— Ох! Чудом избежал жуткой участи.
Если бы у Полиглота была такая возможность, то он непременно бы вытер лоб платком. Мила так решила, потому что заметала, как гекатонхейр с сожалением подкатил глаза.
— А что случилось-то? — спросил Яшка.
— Да, за что она на тебя накинулась?
— Эта девочка — просто какое-то чудовище, — пожаловался Полиглот слабым, дрожащим голоском. — Представляете, опустошает по вечерам запасы продуктов без всякого зазрения совести. А когда я ей ненавязчиво намекнул, что с ее стороны было бы вежливо со мной поделиться, она заявила, что все съест сама, а если я кому-нибудь расскажу, то она заколдует меня заклинанием тарабарского языка. Кошмар!.. Ой!