Когда я проснулся и открыл глаза, солнечный свет ослепил меня. Я зажмурился от удовольствия: показалось, что я снова дома и лежу под одеялом, как некогда еще при маме. Глаза привыкли, и я осмотрелся. На пороге сидел отец и старательно разминал мои унты, которые снял, должно быть, еще ночью и высушил. На двери висела вся моя одежда. Вот так раз! Я, оказывается, был совершенно голым, лежал, закутанный в медвежью шкуру. Ну и папка!
Отец между тем достал откуда-то баночку с жиром и принялся смазывать мои унты. Его движения были по-прежнему уверенными и ловкими, лицо спокойное, даже веселое. Он вполголоса напевал песенку собственного сочинения:
Жил король, король когда-то,
И вот пришел ему конец…
Снизу доносился ласковый шорох прибоя, попискивали на разные лады чайки, пролетающие у самых окон; где-то, должно быть у порога, на сквознячке тоненько и прерывисто, как сверчок, наигрывало берестой полено, и все эти звуки удивительно гармонично сливались друг с другом. Казалось, сама природа подпевала отцу…
И вдруг как будто пьяный музыкант не вовремя ударил по литаврам: звякнули друг о друга солдатские котелки. Разом вспомнилась ночь, костры врагов на берегу, смолкла чудесная музыка.
Нет, ничего не случилось, просто солдаты Гамлера сварили похлебку и теперь, обжигаясь, принялись за еду.
— У вас подозрительно веселое настроение, Андриан Ефимович, — раздался ненавистный голос, и я, чтобы не слышать его, натянул на голову медвежью шкуру. Не помогло, Гамлер продолжал: — На вашем месте я, пожалуй, чувствовал бы себя гораздо хуже.
— Не сомневаюсь.
— Разумеется, если я бы не знал, что…
— Послушайте, Гамлер, а ведь вы боитесь меня… — сказал отец и добавил после паузы… — оставить одного.
— Наоборот, я пришел предложить вам прогуляться с сыном, пока я приведу здесь в порядок кое-какие документы.
— Через двадцать минут мы с удовольствием воспользуемся вашим предложением. Кстати, коллега, где-то в этих местах была расположена гавань древней Ангуонии.
Гамлер, критически прищурившись, некоторое время рассматривал отца, будто увидел его впервые, и чрезвычайно заинтересовался его сообщением. Потом губы его насмешливо скривились:
— Изволите шутить или на самом деле тешите себя мыслью о том, что вам удастся обнаружить ваши мифические сокровища?
— Я прежде всего археолог, господин Гамлер, — сказал отец, — надеюсь, вы не сомневаетесь в этом? Между прочим, сокровища следует искать не здесь, а в районе Трубы.
Пожав плечами, Гамлер ушел.
Отец сидел некоторое время задумавшись, потом выставил унты на порог, тщательно вытер руки пучком травы, которую, очевидно, приготовил для стелек, и принялся разглаживать, вытягивать мои брюки и куртку. Я видел, ему доставляло удовольствие возиться с моим гардеробом. Вот так же покойная мать ухаживала за мной, и глаза у нее при этом становились такими же добрыми-добрыми. Хорошо бы здесь остаться жить, чтобы никого с нами не было: ни Гамлера, ни поручика Славинского с их солдатскими ротами. Чтобы были избушка эта и море… И еще Коська. Интересно, он так же спорит со своей сестренкой Гланей? Мы сделали бы с ним шлюпку и стали рыбачить и ходить на охоту… А еще бы лучше, чтобы все ребята с Матросской и Рабочей слободки оказались здесь, и Илья, и Семен… Мне сделалось грустно, и отец заметил это. Должно быть, он знал, что я не сплю, склонился надо мной и пропел каким-то утробным голосом:
— О чем задумался, детина? — и обыкновенным голосом: — Подъем!
Разом улетучилась грусть, я вскочил, но тут же с хохотом завернулся в шкуру. Отец швырнул мне трусы:
— Презренный шут, прикройте наготу!
Через пять минут мы сидели за грубым некрашеным столом, посматривали в окна и уплетали буженину с черным хлебом, запивая кипятком, заваренным лимонником.
— Великолепная штука — лимонник, должен тебя заверить, сын мой, — разглагольствовал отец, ловко надрезая ножом мясо у самых губ, — лимонник снимает усталость, повышает общий тонус, то бишь улучшает самочувствие, делает человека энергичным и веселым…
Глядя на него, можно было подумать, что сам он всю жизнь питался исключительно лимонником, во всяком случае, самочувствие у него было отличным, а энергии хватило бы на роту гамлеровских солдат, которые, как я успел заметить, не испытывали особенного огорчения от того, что очутились так далеко от своей базы. Впрочем, о солдатах я меньше всего думал тогда. Со мной был отец, а значит, и дом, и все, что надо двенадцатилетнему мальчишке, у которого никогда не болели зубы и в основном всегда был отличный общий тонус. Я слушал отца и посматривал в окна, совершенно забыв о том, что мы с ним не на экскурсии и не по своей охоте облюбовали этот домик, из окон которого открывался такой живописный вид на море.
Я вырос на полуострове, привык слушать рокот и шелест прибоя, видел море и голубым, и синим, и черным, как земля. Теперь оно походило на шкуру леопарда в темных, как ночь, пятнах и золотых, как само солнце, бликах. Умиротворенное, но еще не успокоившееся после ночного шторма, оно перекатывало пологие глянцевые волны и даже характером своим, скрытой силой и яростью напоминало свирепого соперника тигра. Казалось, не море это было, а действительно живой леопард с его тугими, как мусинги, мышцами, которые перекатывались, волнуя глянцевую пятнистую шкуру. Безмолвная «Дафна» мерно покачивала мачтами, деревянная женщина на ее бушприте кивала простоволосой головой.
— А вот и наш нетерпеливый начальник экспедиции. Пошли, — сказал отец, мельком взглянув в окно, — не будем раздражать его благородие.
По лестнице нам навстречу поднимался Гамлер. Сверху он показался мне каким-то нескладным коротышкой, который не шагал, а словно бы припрыгивал, как воробей, — обе ножки вместе. «Да он и не страшный, — пренебрежительно подумал я о подполковнике, — и чего я так боюсь его?»
— Славный Робин Гуд, у ближнего озера я спугнул табун великолепных куликов-ягодников, — улыбнулся мне Гамлер, — вы можете нанизать их на стрелу не менее дюжины. Помните, как барон Мюнхаузен охотился на куропаток?
Я сказал, что не помню, хотя в свое время зачитал до дыр «Удивительные приключения барона Мюнхаузена», и посторонился, чтобы дать дорогу барону Гамлеру. С гораздо большим удовольствием я столкнул бы его вниз. Этот барон был не из книжки и не таким добродушным хвастуном, каким был знаменитый герой, созданный безудержной фантазией сына бедного сельского священника Готфрида Августа Бюргера.
ИХ БОГ — ЗОЛОТО
Когда мы спустились к подножию горы, я не замедлил ускользнуть в ближайший кустарник, обильно разросшийся по берегу ромбовидного озера. Конечно, я не рассчитывал нанизать на стрелу нескольких куликов одновременно, но одного мечтал подстрелить, а потом зажарить по индейскому способу прямо в земле. Мне очень хотелось доказать Гамлеру, что лук и стрелы я захватил не зря.
Едва я очутился в кустарнике, как моментально забыл обо всем. Я снова был вождем краснокожих, преследующим коварных бледнолицых.
Воображаемая «тропа войны» завладела всем моим существом, и война, война настоящая, отступила куда-то далеко-далеко. Я крался так, что ни одна ветка не треснула под подошвами моих унтов, я полз так тихо, что даже сам Чингачгук, Великий Змей — отец Ункаса, Быстроногого Оленя, не смог бы упрекнуть меня в неосторожности. Временами я припадал к земле и, затаив дыхание, слушал, как шелестят песчинки и сухие веточки под лапками муравьев. Вот один из них подбежал к бревну — сухая веточка была по сравнению с ним громадным бревном — и, уцепившись своими челюстями, похожими на кусачки, за едва приметный выступ, потянул на себя. Было забавно наблюдать, как он силился сдвинуть с места это «бревно», казалось, что у него вот-вот лопнет от напряжения ремешок, которым он туго подпоясался, выйдя на работу. А рядом другие муравьи ожесточенно сражались с лохматой гусеницей. Чудовище стремительно изгибалось, расшвыривая муравьев, но те, перевернувшись несколько раз через голову, снова наступали. Некоторые из них временами сбегались в группку, будто на военный совет, потом, разделившись на два-три отряда, снова яростно кидались в бой.
Добравшись до вывороченного ливнем корневища, я залег в песчаной яме и осторожно раздвинул траву. Прямо передо мной, не дальше пяти шагов, покачивались на полусогнутых ножках кулики-ягодники. Они были раза в четыре крупнее обыкновенных куликов, которые обычно шныряют по песчаным отмелям заливов. Чисто-серые, даже несколько голубоватые, ягодники стояли друг против друга. Я замер: еще никогда не видел так близко живую дикую птицу. Пух и перья до того плотно облегали овальные тельца, что кулики казались отлитыми из какого-то голубоватого металла.
Не знаю, как долго лежал бы я, забыв о луке и полном стрел колчане, если бы кулики вдруг не взлетели, чего-то испугавшись. Я не сделал ни одного резкого движения, их спугнул кто-то другой. Может быть, ястреб? Тогда почему кулики не спрятались в кустарнике, а улетели в сторону воды? Я хотел было подняться, но в ту же минуту совсем рядом треснула валежина, и я еще плотнее прижался к песку: из орешника вышли поручик Славинский и двое незнакомцев — один пухлолицый с мешками под глазами, другой с лиловым шрамом у рта. Они остановились за корнем так близко от меня, что я мог бы дотянуться до них рукой. Если бы я заметил их раньше, то, конечно, поспешил бы убраться восвояси. Я не сомневался в том, что они пришли по заданию Гамлера с тем, чтобы схватить меня. Самым благоразумным было лежать и не двигаться, пока они не уйдут.
— Но, поручик, — заговорил пухлолицый, видно продолжая разговор, — возможно, это лишь догадки археолога, а на самом деле никаких сокровищ нет?
— Не думаю, — возразил другой незнакомец. — Этот шпак достаточно хорошо знает свое дело и, по-видимому, убежден в существовании сокровищ. Иначе, за каким чертом он поволок бы в экспедицию своего сына? Археолог в сговоре с Гамлером, и я нисколько не удивлюсь, если узнаю о том, что их где-нибудь неподалеку поджидает американское судно. С валютой нигде не пропадешь, а в этом забытом богом Тройчинске со дня на день все полетит ко всем чертям!
— Господа, я не вижу причин для споров, — сказал Славинский. — Подполковник не стал бы связываться с археологом, если бы не был уверен в успехе экспедиции. Сокровища есть, и надо быть круглым идиотом, чтобы не воспользоваться ими. Что же касается заверений в том, что экспедиция якобы имеет другую цель, то это трюк подполковника Гамлера. Он не из тех людей, которые в теперешней обстановке раздумывали бы над судьбами Российской империи.
— Бывшей империи, господа, — подхватил человек со шрамом. — Я не сомневаюсь в правоте Славинского. Гамлер узнал о сокровищах и решил вовремя улизнуть из Тройчинска. А чтобы это не вызвало подозрений, воспользовался сведениями о складе оружия партизан. Разумеется, надо быть слепым фанатиком, чтобы всерьез надеяться на реванш в то время, когда вся Россия оказалась под красным флагом.
— Убедительно, — усмехнулся пухлолицый, — только не совсем ясно: зачем понадобилось подполковнику подвергать опасности археолога тогда на шхуне. Этот эксперимент мог окончиться весьма плачевно для обоих…
— Еще один ловкий трюк, — сказал Славинский и осмотрелся, затем продолжал приглушенным голосом: — Признаюсь, даже меня эта выходка едва не сбила с толку. На самом же деле они договорились, и все было разыграно как по нотам.
— Но, господа, — не сдавался пухлолицый, — есть сведения о том, что именно Арканову известно место, где красные прячут оружие. Во имя спасения России Гамлер мог предпринять все-таки…
— Старо, дорогой, старо. И потом, археолог производит впечатление человека не очень зависимого. Вы обратили внимание на то, как он разговаривает с подполковником? Он миллионер, а Гамлер — нищий!.. Поверьте мне, я работал в поезде смерти и видел, как ведут себя предатели, я видел…
— Не время для митинга, господа, — остановил его Славинский, и все трое продолжали разговор вполголоса.
Вскоре они ушли, а я еще долго лежал, не смея пошевелиться. Из всего того, о чем они говорили, я понял лишь одно: в стане врага не было согласия. Каждый из этих «спасителей России», не задумываясь, перерезал бы горло любому, кто посмел бы воспрепятствовать им набить карманы золотом. Любому, будь это мой отец или подполковник Гамлер. Признаюсь, я даже посочувствовал последнему: не очень-то весело, когда у тебя за спиной пустота. У отца была вера в великую правду, у меня был отец, а Гамлер был одинок. Впрочем, как выяснилось позже, Гамлер не нуждался в сочувствии: эта белая рысь шла по верному следу. Белая рысь…
ГОЛОС ВЕКОВ
Я окидываю взглядом свое детство, сопоставляю факты и невольно прихожу к выводу, что мой отец предвидел многое из того, что потом с нами случилось. Предвидел и все-таки повел экспедицию Гамлера. Он не мог поступить иначе, потому что экспедиция, а попросту отборный карательный отряд, вооруженный новенькими американскими винтовками, пулеметами системы «кольт» и английскими гранатами, был менее опасен в сопках, чем в Тройчинске, где наступил разгул «башибузуков» — семеновских и калмыковских головорезов с их японо-американскими вдохновителями. Кроме того, в руки Гамлера попали довольно точные сведения о складе оружия, а отец достаточно хорошо знал этого человека и был убежден, что он не остановится ни перед чем и постарается найти другого проводника, если бы даже для этого пришлось перевешать всех обитателей Рабочей слободки и прилежащих к ней улиц Тройчинска. Для пользы революции было необходимо привести Гамлера к месту, где хранилось оружие, как можно позже. Это мог сделать только отец, в руках которого была еще и другая, намеренно раскрытая им тайна — сокровища ангуонов.
На сокровища, как я понял позже, надеялся и Гамлер: он-то отлично знал свою шайку, знал, что только золото могло заставить ее повиноваться в сложившейся обстановке. Подслушанный мною разговор на берегу озера свидетельствовал о том, что Гамлер рассчитал правильно.
Так возникла среди бандитов версия — контрразведчик Гамлер и археолог Арканов в заговоре. Два непримиримых врага на какое-то время были вынуждены силою обстоятельств действовать заодно: тому и другому было выгодно поддерживать среди карателей уверенность в том, что где-то в сопках их ждет золото. Все рассчитал подполковник контрразведки барон Гамлер, все холодно взвесил и выверил с немецкой точностью его изощренный ум. Вот почему «Юпитер смеялся», забыв о том, что хорошо смеется тот, кто смеется последний.
Я помню его лицо. Белое, выхоленное, всегда тщательно выбритое, оно могло принадлежать ученому и дипломату, художнику, артисту и врачу, человеку любой другой «интеллигентской» профессии. Благообразное, даже приятное, оно могло вызвать все, что угодно, только не отвращение. Надо было обладать опытом взрослого, чтобы получить возможность до конца проникнуть сквозь эту маску в черную душу подполковника Гамлера. Мне же в то время было всего двенадцать лет, а в этом возрасте дети обычно не склонны к анализу, живут непосредственными впечатлениями. Поручик Славинский и его сообщники, особенно тот, с лиловым шрамом у рта, показались мне гораздо опаснее, чем сам предводитель шайки.
Тогда у озера я так испугался, что даже после того как их шаги совершенно заглохли, лежал в своем укрытии не шевелясь. Не знаю, долго ли я лежал, наверное, долго, потому что снова прилетели кулики и как ни в чем не бывало закачались на своих ножках-пружинках перед самым моим носом. Разумеется, мне и в голову не пришло попытаться выстрелить в них из лука. Едва успокоившись, я поспешил выбраться из орешника и опрометью кинулся к отцу.
Возле большого камня-валуна происходило совершенно непонятное: в кругу большой толпы карателей, среди которых был и поручик Славинский, прохаживался отец. Он что-то говорил, выразительно жестикулируя, и мне невольно вспомнились наши долгие вечера в полуразрушенном музее. Ничего не понимая, я попытался протиснуться к нему, но на меня зашикали, и я остановился.
Отец рассказывал легенду о золотых идолах. В его голосе не было той восторженности и возбуждения, с какими обычно он угощал меня удивительными историями из жизни древних народов. Нет, не археолог, а человек, который собственными руками прикасался к сокровищам, очевидец прохаживался сейчас среди притихших головорезов. Надо было иметь необыкновенную силу убеждения, чтобы заставить слушать себя с таким вниманием. Даже на губах Гамлера ни разу не появилась снисходительная усмешка. Он стоял несколько в стороне и, как я заметил, пристально вглядывался в лица своих подчиненных. Оказывается, пока я подкрадывался к берегу озера, а затем трясся от страха у ног поручика Славинского, отец обнаружил нечто такое, что заставило подполковника, не говоря уже об остальных «членах экспедиции», поспешить к камню-валуну, напоминавшему своей формой огромную вазу.