Остаток дня до отказа заполнялся делами, связанными со строительством дорог и водяных мельниц, заботой о больных и массой прочих вопросов.
Несмотря на то, что Джон Дулитл так не хотел быть королем, из него, как только он приступил к делу, вышел очень хороший монарх. Возможно, он в чем-то и уступал другим королям, но, выросши и повидав другие страны и правительства, я часто думал, что Попсипетль при Джонге Многомудром был наиболее образцово управлявшимся государством на всем свете.
Спустя шесть с половиной месяцев нашего пребывания на острове Доктор отметил день своего рождения. По этому случаю было устроено гигантское торжество с застольем, танцами, фейерверками, речами и всеобщим весельем.
Ближе к концу дня старейшины двух племен выстроились в процессию и проследовали по улицам города, держа над головами великолепно раскрашенную десятифутовую вощеную доску из черного дерева. Это была доска с историческими зарисовками в память о деяниях каждого из древних королей Попсипетля.
Торжественно и с соблюдением всех правил церемонии, она была помещена над входом в новый дворец. Затем все столпились вокруг, разглядывая ее. На доске было пять картинок, повествующих о пяти великих событиях в жизни Короля Джонга, а под ними — короткие пояснения: «Он прибывает на остров», «Его встреча с жуком», «Он освобождает людей», «Он добывает огонь» и «Он ведет народ к победе».
ГЛАВА 2
МЫСЛИ О ДОМЕ
В королевском дворце у меня и у Бампо были красивейшие апартаменты, в которых вместе с нами разместились Полинезия, Джип и Чи-Чи. Официально Бампо занимал пост министра внутренних дел, а я был первым лордом казначейства. Длинная Стрела тоже жил во дворце, но сейчас его не было — он путешествовал за границей.
Однажды после ужина, когда Доктор навещал в городе новорожденного младенца, мы сидели за круглым столом в гостиной у Бампо. Там мы собирались ежедневно, чтобы обсудить планы на следующий день и различные государственные дела. Это было что-то вроде заседания кабинета министров.
Однако в этот вечер мы говорили об Англии и о… еде. Нам немножко надоела индейская еда. Видите ли, никто из туземцев не умел готовить, и пока мы обучали шеф-повара королевской кухни, нам пришлось испытать немало разочарований. Большинство индейцев были непревзойденными мастерами портить хорошую еду. Очень часто мы испытывали такой голод, что, выждав пока все повара лягут спать, вместе с Доктором украдкой пробирались в дворцовый погреб и там тайком жарили блинчики на угасающих углях очага. Сам Доктор был непревзойденным поваром, однако он устраивал в кухне жуткий беспорядок, и кроме того, конечно, приходилось следить, чтобы нас не поймали.
Как было сказано, в этот вечер предметом нашей дискуссии на заседании кабинета министров была еда, и я как раз напоминал Бампо об изумительных блюдах, которыми нас угощали в доме у хозяина кроватной мастерской в Монтеверде.
— Знаете, чего бы я сейчас хотел? — сказал Бампо. — Большую чашку какао. Как жаль, что здесь на острове не растут какаовые деревья, и нет коров, от которых получаются сливки.
— А как вы думаете, — спросил Джип, — когда Доктор собирается покинуть эти места?
— Я говорила с ним об этом только вчера, — сказала Полинезия. — Но не смогла добиться от него вразумительного ответа. Мне показалось, что он не хочет этой темы даже касаться.
Разговор на некоторое время прервался.
— Знаете, что я думаю? — добавила она вскоре. — Я думаю, что Доктор больше уже вообще не помышляет о возвращении домой.
— Боже праведный! — воскликнул Бампо. — Не может быть!
— Ш-ш! — сказала Полинезия. — Что это за шум?
Мы прислушались и различили в дальних коридорах дворца крики часовых:
— Король! Король! Дорогу Королю!
— Наконец-то это он, — прошептала Полинезия, — поздно, как всегда. Бедняга, как же он много работает! Чи-Чи, достань из буфета табак и трубку и положи на кресло халат.
Когда Доктор вошел в комнату, он выглядел серьезным и задумчивым. Устало сняв с головы корону, он повесил ее на крючок за дверью. Затем сменил королевскую мантию на халат, с глубоким вздохом опустился в свое кресло во главе стола и начал набивать трубку.
— Ну, — спокойно спросила Полинезия, — как вы нашли младенца?
— Младенца? — пробормотал он, оставаясь мыслями где-то далеко. — Ах, да. Младенцу уже гораздо лучше, спасибо. У него прорезался второй зуб.
Затем он снова замолчал, задумчиво уставившись на потолок сквозь облако табачного дыма, а мы тихо сидели вокруг и ждали.
— До вашего прихода, Доктор, — проговорил наконец я, — мы обсуждали вопрос о том, когда же вы начнете собираться домой. Завтра исполнится семь месяцев, как мы находимся на этом острове.
Доктор растерянно подался вперед.
— Вообще-то, — сказал он через минуту, — я и сам собрался поговорить с вами об этом сегодня вечером. Но очень трудно, гм… объяснить ситуацию таким образом, чтобы всем все было понятно. Боюсь, что я не смогу оставить работу, которой сейчас занимаюсь… Если вы помните, в самом начале, когда они настаивали на том, чтобы сделать меня королем, я говорил вам, что когда принимаешь на себя определенные обязанности, от них потом нелегко отказаться. Эти люди теперь полагаются на меня во всех делах. Мы, можно сказать, серьезно изменили весь ход их жизни. Однако изменять жизнь других людей надо с большой осторожностью. И будут ли это перемены к лучшему или к худшему — зависит от нас.
Он подумал минутку, а затем продолжал — более тихим и печальным голосом:
— Я не хотел бы бросать свои путешествия и работу по естественной истории. И я не меньше любого из вас хотел бы вернуться в Падлби. Сейчас март, и на лужайках скоро расцветут крокусы… Но то, чего я боялся, случилось: я не могу не думать о том, что произойдет, если я оставлю этих людей и сбегу. Они, скорее всего, вернутся к своим старым привычкам и обычаям: войнам, суевериям, черной магии и так далее. Многие из новшеств, которым мы их научили, будут использованы в дурных целях, и они попадут в еще худшее положение по сравнению с тем, в котором мы их нашли… Они любят меня, доверяют мне, они привыкли обращаться ко мне со всеми своими бедами и проблемами. Но ведь невозможно предать тех, кто тебе доверился… И кроме того, я тоже люблю их. Они мне как дети — у меня, знаете, никогда не было своих детей — и мне ужасно интересно, какими они вырастут. Вы понимаете, о чем я говорю? Как же я могу сбежать и оставить их одних?.. Нет, я много об этом думал и пытался принять правильное решение. Видно, мне и дальше придется нести груз, который я взвалил на себя, приняв корону. Боюсь, я должен остаться здесь.
— Навсегда? На всю жизнь? — тихо спросил Бампо.
Некоторое время Доктор молчал, нахмурившись.
— Не знаю, — наконец ответил он. — По крайней мере сейчас нечего и надеяться, что я могу уехать. Это было бы нехорошо.
Наступила печальная тишина. Внезапно ее нарушил стук в дверь.
С терпеливым вздохом Доктор встал и вновь надел корону и мантию.
— Войдите, — крикнул он, опять усаживаясь в кресло.
Дверь открылась, и слуга — один из ста сорока трех, постоянно дежуривших ночью, — склонился в поклоне у входа.
— О, Добрейший! — обратился он к Доктору. — Там у ворот дворца путешественник, который хотел бы поговорить с Твоим Величеством.
— Держу пари на шиллинг, еще один младенец родился, — проворчала Полинезия.
— Вы узнали имя этого путешественника? — спросил Доктор.
— Да, Ваше Величество, — ответил слуга. — Его зовут Длинная Стрела, сын Золотой Стрелы.
ГЛАВА 3
НАУКА КРАСНОКОЖЕГО НАТУРАЛИСТА
— Длинная Стрела! — воскликнул Доктор. — Как замечательно! Ведите его сюда, ведите его сюда сейчас же.
— Я так рад, — продолжал он, поворачиваясь к нам, когда слуга вышел, — мне ужасно не хватало Длинной Стрелы. Так хорошо, когда он рядом, — даже если он не так уж много говорит. Дайте посчитать… пять месяцев прошло с тех пор, как он отправился в Бразилию. Я так рад, что он вернулся невредимым. Умный-то он умный, однако всегда так рискует, плавая на этом своем каноэ. Это не шутка — пройти сто миль в открытом море на двенадцатифутовой лодке. Я бы не хотел попробовать.
Снова послышался стук. Доктор пригласил стучавшего войти, и дверь широко распахнулась. На пороге стоял наш огромный друг с улыбкой на выразительном смуглом лице. За ним появились носильщики. Они внесли багаж, упакованный в корзины из пальмовых листьев. Когда приветствия были завершены, Длинная Стрела приказал им опустить багаж на землю.
— Смотри, Добрейший, — сказал он, — как и обещал, я принес тебе мою коллекцию растений, которую я прятал в пещере в Андах. Эти сокровища — труд всей моей жизни.
Корзины были открыты. Внутри помещалось большое количество пакетов и свертков. Они были со всей осторожностью уложены на стол.
Сначала коллекция показалась нам большой, но не слишком впечатляющей. Там были растения, цветы, фрукты, листья, корни, орехи, бобы, медоносы, смолы, древесная кора, семена, пчелы и несколько видов других насекомых.
Наука о растениях, или, как это называется, ботаника никогда особенно не интересовала меня. По сравнению с изучением животных, ботаника казалась мне скучной. Но когда Длинная Стрела начал брать со стола различные экспонаты своей коллекции и объяснять нам их свойства, я почувствовал, что меня все больше и больше охватывает интерес. И еще до того, как он закончил свои объяснения, я был полностью захвачен чудесами Царства Растений, которые он привез с собой из такой дали.
— А это, — сказал он, беря в руки небольшой пакет с крупными семенами, — «смеющиеся» бобы, как я их называю.
— А для чего они? — спросил Бампо.
— Они вызывают веселье, — ответил индеец.
Когда Длинная Стрела отвернулся от него, Бампо схватил три боба и быстро проглотил их.
— Ой! — сказал индеец, обнаружив, что сделал Бампо. — Если он хотел испробовать силу этих семян, достаточно было съесть четверть одного боба. Будем надеяться, что он не умрет со смеху.
Эффект, оказанный бобами, был потрясающим. Сначала Бампо широко улыбнулся, затем захихикал и наконец разразился таким продолжительным хохотом, что нам пришлось унести его в соседнюю комнату и уложить в постель. Доктор потом говорил, что если бы не его здоровый организм, он мог бы умереть со смеху. Всю ночь он счастливо заливался во сне. И даже на следующее утро, когда мы разбудили его, он скатился с кровати, по-прежнему хихикая.
Когда мы вернулись в Зал Приемов, Длинная Стрела показал нам несколько красных корешков. Из них, по его словам, можно было варить, с сахаром и солью, суп, от которого люди пускаются в пляс, проявляя при этом поразительную выносливость. Он спросил, не хотим ли мы попробовать, но мы, поблагодарив, отказались. После представления, устроенного Бампо, мы немного опасались новых экспериментов.
Длинная Стрела собрал великое множество интересных и полезных вещей: масло из древесной лозы — с его помощью волосы вырастают за одну ночь; черный мед, чайной ложки которого достаточно, чтобы вы погрузились в сон, а утром встали свежим (вместе с ним он привез и пчел, и семена цветов, с которых они собирают пыльцу); орех, от которого голос становится звучным и музыкальным; кровоостанавливающие водоросли; мох от змеиных укусов; лишайник, снимающий морскую болезнь.
Естественно, Доктор страшно заинтересовался. До самого утра он перебирал разложенные на столе предметы, записывая под диктовку Длинной Стрелы их названия и свойства в свою записную книжку.
— Здесь есть вещи, Стаббинс, — сказал он, закончив свою работу, — которые, попав в руки опытных фармацевтов, смогут оказать колоссальное воздействие на развитие мировой медицины и химии. Я подозреваю, что этот снотворный мед вытеснит половину вредных лекарств, которыми нам приходится пользоваться. Длинная Стрела составил руководство по фармацевтике. Миранда была права: он великий натуралист. Его имя достойно встать в один ряд с Линнеем. Когда-нибудь я привезу все эти вещи в Англию. Но когда это будет? — добавил он печально. — Да, в этом-то весь вопрос: когда?
ГЛАВА 4
МОРСКОЙ ЗМЕЙ
Долгое время после заседания кабинета министров, о котором я вам недавно рассказывал, мы не заговаривали с Доктором о возвращении домой. Жизнь на острове Паукообразных Обезьян, хлопотная и приятная, продолжалась месяц за месяцем. Пришла и ушла зима с рождественскими праздниками, и не успели мы оглянуться, как снова наступило лето.
Время шло, и Доктор все больше погружался в заботы о своей большой семье, уделяя все меньше и меньше времени занятиям естественной историей. Я знал, что он по-прежнему часто вспоминает о своем доме и садике в Падлби, о своих планах и честолюбивых стремлениях. Когда что-нибудь напоминало ему об Англии и его прежней жизни, его лицо становилось задумчивым и немного грустным. Но он никогда не говорил об этом. И я искренне считаю, что Доктор провел бы остаток своих дней на острове Паукообразных Обезьян, если бы не случай — и не Полинезия.
Старой попугаихе очень надоели индейцы, и она не скрывала этого.
— Подумать только, — сказала она мне однажды, когда мы прогуливались по берегу, — чтобы знаменитый Джон Дулитл тратил свою драгоценную жизнь, ухаживая за этими немытыми дикарями! Это просто абсурд!
Все утро мы наблюдали за Доктором, руководившим строительством нового театра в Попсипетле — в дополнение к уже построенной оперной сцене и концертному залу. Наконец это зрелище настолько утомило Полинезию, что мне пришлось предложить ей пройтись.
— Ты действительно считаешь, — спросил я, когда мы присели на песке, — что он никогда больше не вернется в Падлби?
— Не знаю, — ответила она. — В какой-то момент я была уверена, что мысли о любимцах, оставленных дома, вскоре заставят его вернуться. Но с тех пор, как в августе прошлого года Миранда сообщила ему, что там все в порядке, этой надежды как не бывало. Много месяцев я ломаю голову, как заставить его снова вернуться мыслями к естественной истории. Нужно придумать что-то достаточно серьезное, чтобы он по-настоящему взволновался, — тогда мы могли бы добиться успеха. Но как это сделать, — она с отвращением передернула плечами, — когда все, о чем он думает, — это как вымостить улицы и научить индейских детей, что дважды два — это четыре.
Был изумительный попсипетльский день, солнечный и жаркий. Я вяло поглядывал на море, думая о своих родителях. Интересно, обеспокоены ли они моим длительным отсутствием. Рядом со мной старая Полинезия продолжала свое глухое монотонное ворчанье, и ее слова постепенно сливались с мягким плеском волн о берег. Возможно, меня убаюкали ровный звук ее голоса и мягкий благоуханный воздух. Я не знаю. Как бы то ни было, мне вскоре приснилось, что остров снова сдвинулся с места — не плавно, как раньше, а внезапно, резко, как будто какая-то неимоверная сила приподняла его с подводного ложа и снова опустила.
Как долго я спал, я не знаю. Меня разбудило мягкое поклевыванье в нос.
— Томми! Томми! — это был голос Полинезии. — Вставай! Господи, что за парень — пережить во сне землетрясение и даже не заметить этого! Томми, послушай: вот наш шанс. Проснись, ради всего святого!
— В чем дело? — откликнулся я и сел, позевывая.
— Ш-ш! Смотри! — прошептала Полинезия, указывая на море.
Все еще находясь в полусне, я смотрел перед собой затуманенным взором. На отмели, не более чем в тридцати ярдах от берега, я увидел гигантскую бледно-розовую раковину. Она была куполообразной формы и поднималась изящным переливчатым изгибом на огромную высоту, а у ее основания мягко пенился белыми брызгами прилив. Это было как в фантастическом сне.