Александр Гир
Цикл «Звездочёт из Нустерна»
Глава Первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвёртая
Глава пятая
Глава шестая
Глава седьмая
Глава восьмая
Глава девятая
Глава десятая
Глава одиннадцатая
Глава двенадцатая
Глава тринадцатая
Глава четырнадцатая
Глава пятнадцатая
Глава шестнадцатая
Глава семнадцатая
Глава восемнадцатая
Эпилог
Глава Первая
Город Нустерн.– Высокоученые беседы завсегдатаев трактира Локка Бочонка. – «Покровители насекомых» и ссора старых друзей.
Эта странная и ни на что не похожая история произошла в вольном городе Нустерне, расположенном, как известно, на реке Тихой у подножия Зеленой горы, на самом севере Традосского герцогства.
Всякий, кто хоть однажды побывал в Нустерне, наверняка полюбил этот тихий городок с опрятными узкими улочками, увешанными ремесленными знаками, с его степенными и добродушными обитателями, веселыми студентами, населяющими Нустернский университет с осени до весны. Именно университет да еще непревзойденное искусство нустернских гончаров, посуду которых охотно покупали знатнейшие дома всего Пятиречья, делали маленький городок известным всему Благословенному Краю.
Осень в Нустерн приходит раньше, чем в солнечную Валезию или далекий Норриндол, и уже в августе чувствуется, что лето не только созрело, но и начало уставать. Как раз в эту пору, когда от неоглядных топей Глухомани к Нустерну приближается осень, все и произошло.
Как-то раз под вечер в трактире толстяка Локка по прозвищу Бочонок за одним столом сошлись трое: профессор Нустернского университета Артур Бенедикт Теодор Инсекториус, чьи лекции по естественной истории приезжали послушать издалека, хранитель городского архива и смотритель университетской библиотеки Бальтазар Букреус, слывший за человека весьма сведущего, а потому немного странного и даже таинственного, и, наконец, молодой, весьма талантливый и, как многие в городе считали, не лишенный привлекательности человек по имени Себастьян Нулиус, звездочет, без пяти минут магистр, а там, глядишь, и профессор.
Вечер клонился к ночи, приближалось время тушения огня. Слепой Гаст уже отыграл на своей виоле последнюю балладу. Его внучка Эльза сложила в кошелек медяки, отсчитанные ей трактирщиком Локком. Трактир пустел.
Сентиментальный от природы профессор Инсекториус, умильно вздохнув, сказал:
– Эти старинные баллады задевают самые глубокие струны моей души. Ах, как играет Гаст, как поет Эльза!..
– Да, – отозвался архивариус, – старина Гаст – настоящий мастер, да и Эльза поет, если уж не восхитительно, то, по крайней мере, вдохновенно.
– А мне, – промолвил звездочет, казалось, не выходя из задумчивости, в которую увлекла его последняя баллада, – мне порою приходит на ум странная мысль: запереть на большой замок свою астрономическую башню, взять лютню и отправиться с Гастом и Эльзой бродить по белу свету…
Архивариус и профессор удивленно переглянулись.
– Себастьян! – воскликнул профессор. – Что за сумасбродство! Что я слышу от человека, готовящегося получить магистерскую степень! И потом я что-то не слышал, чтобы Гаст на старости лет собирался сделаться бродячим музыкантом.
– Да нет же! – возразил звездочет. – Это я так…
Архивариус Букреус внимательно посмотрел на Себастьяна и хитро улыбнулся.
– Я давно заметил, друг мой, что с тобой творится что-то неладное, но не знал причины. Похоже, она в голубых глазках Эльзы?
Себастьян был удивлен. Конечно, он не стал бы отрицать того, что много думает об Эльзе, особенно когда сочиняет для нее какую-нибудь арию (надо заметить, что он слыл в Нустерне изрядным лютнистом), что ему приятно, когда Эльза поет под его аккомпанемент, и он не без удовольствия дает ей уроки игры на лютне. Все это было правдой, но предположение друга поразило его.
– Да ничуть не бывало! – горячо возразил звездочет. – Просто мне нравится, как поет Эльза, и вообще… Ну что вы смеетесь? Конечно, Эльза – милая девушка, но не в этом дело. С недавних пор мною владеет странное ощущение тесноты, будто я заперт в какой-то каморке и смотрю на мир, словно из маленького окошечка. Как будто все измельчало вокруг. Верно, так чувствует себя мотылек, насаженный на булавку: никакой свободы, сидит бедняга, скучает, созерцая один и тот же угол гостиной, куда его выставили на всеобщее обозрение. Да беда в том, что никто им не любуется.
– На такое сравнение, надо думать, тебя натолкнула коллекция нашего доброго профессора? – смеясь, заметил архивариус.
– Ничего подобного, – запротестовал профессор Инсекториус. – Чепуха какая-то! Мотылек на булавке не скучает и ничего уже не созерцает, уверяю вас.
– Да-да, я понимаю, что говорю глупости, – согласился звездочет, – но все это именно так, а может быть, и еще печальнее. Звездное небо отчего-то уже кажется не таким высоким и просторным. Быть может, дело в том, что я стал смотреть на него глазами моих заказчиков? Наши добрые горожане требуют от звезд точных предсказаний и сердятся, если они не сбываются. Чтобы заказать гороскоп, ко мне приезжают уже из Традосса… Но того ли желал мой рано почивший батюшка – чтобы я заставлял звезды предсказывать удачные сделки на рынке или торговые экспедиции наших добрых купцов? А сокровища небес – тайны и великие истины, открытые мной, и моим отцом, и моим дедом! Выходит, они никому не нужны? И я уж теперь не знаю, дороги ли они мне самому…
– Друг мой! – решительно перебил его профессор. – Что за меланхолия? Ты сетуешь на то, чему следовало бы радоваться. Заказчики из Традосса – да что может быть лучше! Погоди, по осени к тебе прибудут заказы из южного Реневиля – я кое-кому тебя рекомендовал. Ведь если дела пойдут так же хорошо и дальше, ты скоро сможешь купить приличный домик на Дальнем хуторе. Твой долг не только в том, чтобы укреплять доброе имя твоих предков, но и в том, чтобы приумножать их немалое состояние. А что касается твоей тоски, то она мне хорошо понятна: тебе не хватает общества достойных коллег, нельзя же, в самом деле, считать за такового нашего доброго ректора Нукса! Ведь кроме того, что он туг на ухо, он еще и туп на все новое в науке. Возраст, мой дорогой Себастьян, тут ничего не попишешь. Но успокойся: сделавшись магистром, ты найдешь в студентах нашего славного университета благодарных учеников. Уверяю тебя! Они, конечно, шалопаи, но их молодой, пытливый ум способен оценить сокровища нашей науки.
– Возможно, – отозвался звездочет, – но что я им открою? Цифры, формулы громоздких вычислений? А ведь я толкую о другом.
– Да о чем же?
– О том, как прекрасны звезды, о том, как они поют, как танцуют…
– Что?! – воскликнул профессор. – Танцуют? Кто? Звезды?
Он быстро наклонился к молодому другу и положил ладонь на его лоб.
– Уж не жар ли у тебя?
– Да ведь я фигурально выражаюсь…
– Ах, поэзия! – засмеялся профессор. – Понимаю, понимаю. Я и сам, сказать по совести, люблю на склоне дня предаться поэтическому настроению. Вот послушай:
Как славно мотыльком
Порхать среди полей,
Гоняясь безрассудно
За возлюбленной своей!..
– Но мы в первую очередь ученые, мой дорогой Себастьян, и не должны терять голову. Нам не позволительно путать науку с поэзией. Ну ничего, это у тебя от молодости.
В продолжении этого разговора архивариус Букреус не сводил с Себастьяна внимательного и острого взгляда. И теперь тихим, но вдохновенным голосом он проговорил:
– О нет, мой уважаемый профессор, наш молодой друг не переутомился, и у него нет жара. Он просто вырос. Да, Себастьян, – продолжал он, обращаясь к звездочету, – ты вошел в ту пору жизни, когда нужно выйти за порог отчего дома, чтобы увидеть, как просторен мир. Нужно сделать шаг навстречу чему-то настоящему. Такая возможность открывается перед человеком не часто: быть может, всего один раз в жизни. И тут нужно не зевать. Тут нужна решимость, мужество, если хочешь. Тебя манит дорога, хотя ты этого и не осознаешь.
– Дорога куда? – с неожиданным жаром спросил звездочет.
Архивариус пожал плечами.
– Возможно, к настоящему Отечеству…
– Да о чем вы оба говорите?! – воскликнул профессор Инсекториус. – Какая дорога? Какое отечество? Ты что, Себастьян, снова о балагане толкуешь? Тебе уже мало славы лучшего лютниста нашего города, тебе подавай признание всего герцогства, а то и Пятиречья. Нет, мой дорогой друг и коллега, ты именно переутомился, а наш любитель всякого таинственного тумана Бальтазар только сбивает тебя с толку. Я знаю, что тебе нужно. Вот действенное лекарство: выйти в поле, побродить по окрестным рощицам, послушать нежное журчание лесных ручейков, а заодно измерить расход воды в родниках Виттольдова леса. Барон Готлиб Шестнадцатый давно меня об этом просит, да все недосуг. Эх, Себастьян, тебе надлежало бы нынешним летом отправиться со мною в южный Реневиль. Моя экспедиция, уверяю, была бы и полезна, и развлекательна. Кому, скажи на милость, как не звездочету, полагалось бы постоянно измерять высоту солнца над горизонтом по мере продвижения на юг, описывать характерные для Туманного нагорья метеорологические явления? Лучшего помощника, чем ты, мне и не найти. А что касается развлечений… Если бы ты видел, какие восхитительные окаменелости и косточки я обнаружил в верховьях Прокса, каких красивейших и редчайших насекомых посадил на булавку!
В это время, вознамерившись положить начало уборке трактира, Локк Бочонок взялся за тряпку и принялся протирать столы, находящиеся в непосредственной близости от того, за которым сидели ученые мужи. Однако он отнюдь не собирался напомнить своим завсегдатаям о позднем часе. Надо признать, что Локк, как и многие трактирщики, был весьма любопытен и вместе с тем, что не так уж свойственно содержателям трактиров, любознателен. Самой большой отрадой, после доброго ужина и хорошего дохода, он почитал послушать какую-нибудь занимательную историю или же присутствовать при высокоученом разговоре, особенно если в нем звучит много красивых и непонятных слов. Локк гордился тем, что завсегдатаями его трактира были архивариус, профессор и звездочет. Он считал их своими друзьями, и не без основания.
Выслушав профессора, Себастьян Нулиус вздохнул.
– Ты прав, Артур, лучше бы мне было отправиться с тобой. А то просидел все лето над диссертацией. Я ведь не бывал дальше Традосса. Кстати! – воскликнул с жаром звездочет. – Ты ведь еще толком не рассказал о своем походе. Артур, сделай милость, расскажи сейчас, если, конечно, добрый Локк позволит нам немного посидеть.
– О, конечно, – отозвался польщенный трактирщик. – По мне, так хоть всю ночь сидите, господа. Закроем окна ставнями, да и дело с концом.
– Не рассказывал? В самом деле? – чуточку задрав нос, проговорил профессор. – Странно. Я, кажется, уже всем рассказывал: и бургомистру, и профессуре нашего досточтимого университета…
– И доброй половине города, – прервал его архивариус, – но только не своим друзьям.
– Ну да, ведь мои друзья так заняты.
– Напрасно ты обижаешься, Артур, – не без упрека сказал архивариус. – Ты же знаешь, что это так. Ведь только сегодня и я, и Себастьян выползли на свет после многодневных ученых занятий.
– Да я вовсе и не обижаюсь, – несколько смущенно проговорил профессор, – с чего это ты взял? Я охотно расскажу о своей экспедиции, и тогда, думаю, наш юный звездочет оставит намерение сделаться бродячим музыкантом.
– А может быть, и наоборот, – весело заметил архивариус.
Профессор Инсекториус разволновался: он принялся возбужденно потирать руки, поправлять свои маленькие очки. Казалось, что-то мешало ему.
– Локк! – обратился он к трактирщику. – Дружище! Брось свои тряпки и метлу и подсаживайся поближе. Итак, с чего же начать?
– С чего-нибудь поинтереснее, – подсказал архивариус и тихо добавил, – только не умори нас своими насекомыми, прошу тебя.
Нет смысла излагать рассказ профессора Инсекториуса, поскольку он не имеет никакого отношения к нашей истории. Однако невозможно умолчать о характере этой экспедиции, равно как и об увлечении сего ученого мужа. Дело в том, что Артур Бенедикт Теодор Инсекториус обожал энтомологию. Его страсть к насекомым была столь велика, что стоило в аудиторию во время лекции залететь мухе – он тут же прерывал речь, о чем бы она ни шла, и, подняв перст к небу, провозглашал: «Musca domestica!» За сим следовал увлекательный рассказ о строении, повадках и даже характере комнатной мухи. Впрочем, увлекательным такой рассказ чаще всего был лишь для самого энтомолога. Мух в университете было немало, и студенты, любившие своего лектора, но немного посмеивающиеся над ним, прозвали его за глаза Мушиным профессором. Курс естественной истории, который сам господин Инсекториус называл «Занимательные и поучительные истории об устройстве природы, нас окружающей», он превратил в лекции по энтомологии, чем вызывал недоумение коллег и нарекание ректора. Инсекториус в совершенстве знал систематику насекомых, был автором многочисленных, но почти никому не известных трудов. Гордостью Мушиного профессора была уникальная коллекция насекомых, которую он с величайшей ревностью пополнял каждое лето. Вот уже не первый год, в пору летних каникул, сей любитель энтомологии выезжал в экспедицию. Он облазил все Традосское герцогство и, наконец, этим летом вырвался за его пределы, предприняв поход в южный Реневиль, на Туманное нагорье. Потому и не удивительно, что рассказ о красотах соседнего королевства в устах Мушиного профессора быстро превратился в довольно занудную лекцию о технике отлова, умерщвления и насаживания на булавки чудесных бабочек, жуков и прочих насекомых.
Локк Бочонок был наверху блаженства. Себастьян же Нулиус, скоро потеряв нить рассказа, погрузился в свои думы, а хранитель городского архива постепенно мрачнел. Наконец его будто прорвало:
– Пощади! – закричал он, закрывая ладонями уши. – Пощади, несчастный профессор, наш слух и не омрачай наших сердец! Ты говоришь о живой природе, как о груде неоструганных досок, из которых собираешься сколотить табурет, дабы восседать на нем посреди пустыни…
– Ума не приложу, – вымолвил оторопевший профессор, – чем это я мог оскорбить твой слух и омрачить сердце?
– Дорогой Артур, ты с таким упоением рассказываешь о пойманных и умерщвленных тобою насекомых, что становится жутко.
– Я не знал, что ты такой ранимый, мой друг, – обиженным и немного язвительным тоном заговорил профессор. – Но я, честно говоря, отказываюсь понимать твои слова. Как, скажи на милость, мне изучать живую природу, не препарируя ее и не заглядывая в самые глубины? Или ты хочешь, чтобы я, ученый, подобно какому-нибудь рифмоплету лишь издали взирал на великие тайны природы и приходил в сомнамбулический восторг от их непостижимости?!
– Да почему же издали? И почему в сомнамбулический? Я ведь толкую только о методе, который ты применяешь, изучая живую природу. Ведь природа…
– Природа, – перебил его профессор, заговарив противным нравоучительным тоном, – наполнена великими тайнами, и долг ученого, в отличие от дикаря, в том, чтобы эти тайны раскрывать.