А Ждан сказал:
— Нам-то что до этих земель? Фома правильно говорит…
— Фома! — перебил Ждана Горазд. — Есть люди и поумней Фомы. Они другое говорят.
Говорил об этом походе сегодня Горазду управитель боярина Ратибора. Горазд зашёл к нему, низко поклонился. Стал просить, не подождёт ли он ещё немного, пока Горазд отдаст долг. Управитель в этот раз был милостив. Не кричал, не грозился выгнать Горазда с семьёй из дому. Выслушал по-доброму, обещал потолковать с боярином. А под конец, перед тем, как Горазду уйти, сказал: «Ничего, скоро все разбогатеем!»
Горазд не понял, о чём он, но на всякий случай кивнул головой. Разбогатеть — кто же этого не хочет? Только как? Вот тогда и заговорил управитель про поход. Напомнил: несколько лет назад, когда суздальцы осадили Новгород, их крепко побили под новгородскими стенами. Тут же на городском торгу и продавали пленных и взятых в бою коней. Многие новгородцы разжились тогда добром. Вот и теперь те, кто пойдёт в поход, тоже вернутся не с пустыми руками.
«Взять хоть тебя, — говорил управитель, — ты вольный, хороший мастер, а живёшь не лучше, чем какой-нибудь холоп».
«Так, — соглашался Горазд, — плохо живём».
«А будет на что, построишь себе дом, мастерскую. Лавку на торгу поставишь. Один помощник у тебя есть, а там, глядишь, другой через два-три лета подрастёт».
Слушая управителя, Горазд будто видел перед собой и новый собственный дом, и лавку и опять кивал головой:
«Так! Всё так!»
«Племянник твой Ждан, — продолжал управитель, — входит в возраст. Он, слышно, на дочку гончара Данилы заглядывается. Вот и скажи ему: вернётся из похода, сможет жениться. Господин наш боярин Ратибор для вас же старается. Но есть у него и противники. Отрастили брюхо, сидят на печи и греются. Небось и меч разучились держать. Да ещё крикуны вроде кузнеца Фомы. Ты бы велел Ждану подальше держаться от этого смутьяна».
Всё это теперь хмуро вспоминал Горазд. А Вишена думал: «Испугался, наверное, Фома суздальцев, вот и не хочет идти в поход. А ещё кузнец!» Вообще-то кузнецы люди смелые. В печи вон как страшно гудит огонь, вырывается наружу жаркое пламя, и летят во все стороны искры. Того и гляди, зажжёт всё вокруг. Поэтому и не разрешают кузнецам ставить кузни в городе. Вишена, бывало, как войдёт в кузню Фомы, так и застынет у порога — боязно подойти поближе к наковальне, на которой лежит, дыша жаром, огненный ком. Его придерживает зубастыми клещами молодой парень, весь перемазанный углем, — подручный Фомы. А сам Фома без рубахи — только кожаный передник, прожжённый искрами, прикрывает широкую грудь — поднимет тяжёлый молот и стук-стук-стук по наковальне, так что вся кузня наполняется звоном. Видно, как на руках у Фомы от натуги вздымаются мускулы. И лицо у него красное — опалённое жаром. А раскалённый ком под его молотом вытянется в длину, сплющится с боков и извивается на наковальне огненной змеёй. Фома всё стучит и стучит, словно хочет своим молотом прибить змею. Глядишь, и в самом деле на наковальне вместо змеи лежит тонкая полоса. Фома теперь постукивает тише, дробнее, то с одного краю, то с другого. И вот уже готов клинок для меча, или серп, или гвоздь.
Однажды Фома стучал, стучал, потом отложил свой молот, взял из рук подручного клещи, подцепил ими гвоздь, макнул его в воду, стоявшую в бадье возле наковальни, и, весело подмигнув, протянул Вишене:
«Держи!»
Гвоздь был ещё тёплый, почти горячий, ровный, с остриём на конце, будто маленькая пика. Мальчишки в школе потом всё приставали к Вишене: «Давай меняться!» Чего только не предлагали ему за этот гвоздь — и колечки от кольчуги, и пряник, и живого ежа. Вишена тогда решил, что вырастет и непременно станет кузнецом. Он всегда относился к Фоме с большим почтением, Но сегодня он был согласен с отцом: нечего слушать Фому. Он хотел было сказать это, но глянул на хмурое лицо отца и не решился.
Горазд быстро и точно провёл остриём ножа по коже. Но даже работа не успокоила его, не отогнала забот.
Ждан сидел у окошка, склонившись над шитьём. Солнце повернуло на закат, и в доме сразу потемнело. Ждан отложил недошитый сапог, поднялся, расправил плечи. Потом подошёл к ларю и достал новую вышитую рубаху.
— Ты куда это собрался? — спросил Горазд и, не дожидаясь ответа, стал сердито выговаривать племяннику: — Дела вон сколько, а у тебя гулянье на уме.
Ульяна заступилась за Ждана:
— Зря ты серчаешь. Ждан парень работящий, не ленивый. Помощник тебе. А что погулять хочется, так его дело — молодое. Девицы на него заглядываются. Когда же ему, если не теперь, гулять?
— Нагуляется ещё! — проворчал Горазд. — А на кого он заглядывается, я знаю. Только нечего ему в ту сторону глядеть. У самого — ни кола ни двора, а она и вовсе в холопках ходит.
— Зря ты Зорьку обижаешь, — сказала Ульяна, — она хорошая девушка. И никакая она не холопка. Данила человек вольный. И мастер хороший. Отработает свой долг.
— Много ты понимаешь! — рассердился Горазд. — «Отработает»! Да разве наработаешь столько? И про эту Данилину дочку я худого не знаю. А говорю только, что не сможет Ждан на ней жениться. А раз так, то и глядеть нечего. Мало ли девиц вокруг? И Мирослава, и Василина, и другие.
— Сердцу не прикажешь, — упрямо сказал Ждан, — оно само выбирает.
— Само? А ты подумал о том, жить где, чем кормиться будете? Или, может, тебя с Зорькой Фома кормить будет?
— А при чём тут Фома? — возразил Ждан.
— Молчи! — стукнул кулаком по столу Горазд. — И слушай, когда тебе дают добрый совет! Не вертись возле этого смутьяна Фомы. Не доведёт это до добра!
Ждан больше не возражал, и Горазд, поворчав ещё немного, замолчал. Он и сам не понимал, отчего так набросился на племянника. Ульяна права: Ждан безотказный и старательный, скоро и сам станет добрым мастером. И кузнец Фома, когда бы ни обратился к нему Горазд, всегда по-соседски готов помочь. И разве не прав он? Кому нужен этот поход? Из жителей улицы Добрыни — никому. Одному только боярину Ратибору, да, может, ещё купцу Улебу, у которого своя ладья. А остальным — одна беда. Хорошо, ежели живыми вернутся. А то ведь и головы недолго сложить. Что им с суздальцами делить? Свои, родные по крови братья. Это у князей и бояр идёт спор, междоусобицы. У них своя корысть. А отзывается всё на простых людях. Всё верно. Горазд и сам бы ни за что не пошёл бы. Да только как ослушаться, когда живёшь на земле боярина Ратибора?
А Ждан, дошив сапог, потихоньку вышел из дому. Вышитая Зорькой рубашка так и осталась лежать на ларе. Ждан торопливо спустился к Волхову. Здесь у них с Зорькой условлено ждать друг друга. Но Зорьки не было. Не приходила она и вчера. Наверно, не могла неприметно выбраться со двора. Сколько там над ней присмотрщиков. Немало народу живёт на подворье боярина Ратибора, как и Данила, отец Зорьки. И на огороде работают, и за скотиной ходят, и на всех прочих службах. Вольные люди, а живут у боярина так же, как и его холопы. Слово боятся лишнее молвить, шаг ступить. Так примучил, притеснил их боярин. Вот и Зорька прибежит на короткое время и всё с оглядкой, боится, как бы не хватились её. Ждан, бывало, скажет: «Чего боишься? Не рабыня ведь ты. И отец твой вольный. До каких же пор будете терпеть?» Но Зорька и договорить не даст Ждану. В страхе оглянется, не слышал ли кто. Прикроет Ждану рот ладонью, прошепчет: «Молчи! Молчи! У боярина кругом наушники. Как бы хуже не было!» Замолчит Ждан, обнимет Зорьку, погладит по волосам. Промолвит: «Ну ладно, потерпи ещё немного. Поженимся, и уйдёшь с боярского двора». Молвить молвит, а сам помрачнеет. Жениться он готов хоть сегодня. Лучше Зорьки для него никого нету. И красивая, и работящая, и добрая. О такой жене только мечтать. Но куда её вести, жену? Своего дома нет, дядька его Горазд и тот своего дома не имеет. Избёнка, в которой они ютятся, тоже стоит на земле боярина Ратибора.
Сидит Ждан на берегу, ждёт Зорьку и мечтает: вдруг да он разбогатеет. Не таким богатым будет, как боярин Ратибор или Улеб, отец Мирославы, но всё же хватит у него на то, чтобы купить дом. Нет, прежде всего он сделает вот что: прежде всего пойдёт он к отцу Зорьки Даниле и даст ему столько денег, сколько нужно, чтобы он расплатился с боярином Ратибором. Тогда Данила с семьёй сможет уйти от боярина. А потом Ждан купит дом. Пусть даже не очень большой, но, конечно, побольше того, в котором они сейчас живут. И в том доме смогут все поселиться: и дядька его Горазд с Ульяной и Вишеной, и Данила с Купавой и с ребятами, и, конечно, они с Зорькой. Сыграют весёлую свадьбу, позовут всех родных и друзей. Вот как славно будет! А потом… Что будет потом, Ждан ещё не придумал. Очнулся от своих мечтаний. Тени от кустов доползли уже до самой воды. Подают голос лягушки, звенят комары. А Зорьки всё нету. Вздохнул Ждан. Встал и пошёл к дому.
На улице играли ребята. Упругий мячик весело прыгал по брёвнам мостовой. И Вишена тут, и Алёна, и боярчонок Борис. А Глеба, братишки Зорькиного, как назло, нету. Как же быть Ждану? Как узнать, отчего не пришла Зорька? Пойти к ним? Так у ворот сторож. Спросит, к кому он идёт и зачем. Да если и пропустит он Ждана, всё равно им с Зорькой и поговорить нельзя будет при всех-то соглядатаях да наушниках. И вдруг придумал, что делать. Кликнул Вишену. Тот не сразу услышал, увлечённый игрой.
Алёна считала:
— Первинчики, другинчики, летели голубинчики…
Сначала вышел Борис, потом — Василёк. И водить досталось Вишене с Алёной.
Ждан подошёл поближе и ещё раз позвал. Вишена оглянулся, нехотя подбежал:
— Ты чего?
— Вот что, — сказал Ждан, отводя Вишену в сторонку, — вот что, — повторил он, немного помедля, — сходи ты к дружку своему Глебу.
— Зачем? — спросил Вишена удивлённо.
— Проведать.
— Ну да, — сказал Вишена, — а сторож? Он и так грозился мне уши надрать. «Нечего, говорит, тут ходить всяким».
Ждан подумал.
— Ну тогда ты вот что. Скажи сторожу, что мать прислала к гончару Даниле за горшком.
— За каким горшком? — спросил Вишена.
— Да ни за каким! — сердито сказал Ждан. — Ты просто скажи про горшок.
— Ну, а потом?
— А потом пойдёшь к Глебу.
— А потом?
— Скажешь Глебу, чтобы вышел на время.
— А на что тебе Глеб? — удивился Вишена.
— Да мне не Глеб нужен. Экий ты бестолковый!
Наконец Вишена всё понял:
— Ладно, Ждан. Я сейчас.
Вышел Вишена с Ратиборова двора скоро. Сказал:
— Зорька ревёт сидит. Её боярыня избила. За блюдо.
— За какое ещё блюдо?
— Не знаю за какое. Зорька сама ничего не говорит. Только ревёт, и всё. А Купава сказала, боярыня Гордята взяла Зорьку в дом — в горницах убирать и за столом прислуживать. У боярина сегодня в обед гости были. Вот и велела ключница Зорьке нести в трапезную блюдо с какой-то снедью. А это блюдо… Зорька и сама не знает, как оно из рук у неё выскользнуло. Боярыня разгневалась, все косы ей повыдрала, по щекам отхлестала. Прогнала. «Не в доме тебе, говорит, убирать, а чистить свинарник!» А за блюдо, сказала, пусть отец платит. Оно из какой-то чужедальней земли привезённое, дорогое.
Так и не удалось Ждану в этот день повидать Зорьку.
20. Писало с рыбьей головой
Глава, из которой ты узнаешь ещё об одном доказательстве
— А ты, сорванец, молодец! Давно пора заниматься зарядкой на свежем воздухе! — сказал папа, когда Лена в тренировочном костюме вышла на крыльцо. Он поливал цветы. По утрам папа поливает цветы один, потому что Лене некогда, а вечером — вместе с Леной. У них и лейки две — большая и маленькая. Воду для поливки они берут не из крана, потому что цветы не любят холодной воды, а из высокой пузатой бочки, на которой мелом написано: «Восход-10». Обычно Лена с папой работают и разговаривают о разных делах. Но сейчас Лене вовсе не хотелось заводить разговоры, особенно про зарядку. Хоть она и встала сегодня пораньше, и костюм надела, но зарядка была тут ни при чём. Поэтому она долго плескалась у висевшего на колышке умывальника, дожидаясь, пока папа уйдёт в дом. А тут — Серёжа. Выскочил в трусах и майке, положил на крыльцо гантели и — к Лене.
— Ты ещё долго будешь возиться? Могла бы и подождать, пока я умоюсь. Мне — в школу, а ты никуда не спешишь!
— А вот спешу! — сказала Лена. — Может, ещё больше тебя спешу! Спешу! Спешу! Спешу! — запела она, брызнула на Серёжу холодной водой и побежала в дом.
— Куда это ты спешишь? — поинтересовалась мама, когда Лена чуть не налетела на неё в прихожей, но, не дожидаясь ответа, заторопилась в кухню, потому что там что-то громко зашипело на сковородке.
Но мама хоть и торопится всегда, но ничего не забывает ни сказать, ни спросить. Поэтому за завтраком, едва только все сели за стол, она внимательно глянула на Лену в тренировочном костюме и косынке:
— Ты куда это, дочка, собралась?
Лена сказала:
— На раскоп! — Сказала маме, а посмотрела потихоньку на Дмитрия Николаевича.
Мама, конечно, сразу же забеспокоилась:
— На раскоп? Тебя что, Серёжа с собой берёт?
Серёжа продолжал молча жевать, только плечами пожал. Лена сказала:
— Почему это обязательно Серёжа?
— Не выдумывай! — сказала мама. — Ты всегда что-нибудь выдумываешь!
— Я не выдумываю! — сказала Лена и опять посмотрела на Дмитрия Николаевича.
Вчера, когда он убежал в какой-то боярский терем, где его ждал какой-то Иван Грозный, Лену увела Наталья Ивановна. Усадила её на ящике возле своего столика и велела тихо сидеть, а сама села на табуретку и стала что-то писать в большом журнале, похожем на тот, в котором их учительница Нинель Викторовна ставила отметки.
Сначала Лена, как ей и было велено, сидела тихо. Думала про сапожника и его жену, а ещё думала о том, как будут удивляться Натка и Пеночкин, когда Лена им всё расскажет. Вот, оказывается, что делается у них под самым носом, а они и не знают.
Столик Натальи Ивановны стоял на возвышенности. Отсюда хорошо была видна вся улица Добрыни, вымощенная брёвнами. От неё то с одной стороны, то с другой отходили такие же дорожки, как и та, что привела Лену и Дмитрия Николаевича к домику сапожника. Улица была длинная. Пролегала она почти от середины котлована и до самого его конца. Может, она продолжалась ещё дальше, но этого не было видно, потому что там котлован кончался и вверх отвесно поднималась земляная стена. «Странная всё-таки эта улица Добрыни, — размышляла Лена. — Какая-то подземная». Подумать только! Ведь здесь, где сейчас котлован, ещё совсем недавно был пустырь. И Лена с ребятами бегала и играла на нём, и никто из них даже и не догадывался, что где-то внизу, глубоко под землёй, находится такая удивительная улица. Так, наверное, никогда и не узнали бы о ней, если бы не стали рыть котлован под здание будущего кинотеатра. Про кинотеатр Лене сказала Наталья Ивановна. Лена обрадовалась. Ну разве это не замечательно? Выходишь из дому, и сразу же — только перейти дорогу — пожалуйста, тебе — кино.
— Наталь Иванна, скажите, пожалуйста, зачем эти красные флажки? — как можно вежливей спросила Лена.
Наталья Ивановна нехотя подняла голову от журнала. Наверное, она не любила, чтобы её отрывали от работы. Но всё же ответила:
— Этими флажками обозначены участки, где ведутся археологические раскопки.
Лена ещё раз оглядела котлован. Раскопки, по-видимому, шли в разных местах. Потому что флажки пестрели повсюду. Повсюду возились в земле люди. Но теперь Лена больше не удивлялась, что взрослые, словно ребятишки в песочнице, перебирают и просеивают землю, потому что понимала: эти люди не играют, а ищут разные таинственные вещи, принадлежавшие когда-то тем, кто жил на улице Добрыни.
Особенно много флажков торчало вдоль улицы Добрыни. И людей работало там больше всего. «А где же домик сапожника?» — подумала Лена. Он должен быть в той стороне. Ну конечно, вот тут они с Дмитрием Николаевичем пересекли котлован и вышли к мостовой. Дмитрий Николаевич ещё сказал: «Не ушиби ногу». Ага, кажется, вот он, домик. Странно! Когда они были в гостях у сапожника, там никого не было, а сейчас там возится женщина. Да ведь это же Синькова! Та самая Синькова, которая нашла сегодня самое главное доказательство — ящик-зольник! Значит, она и сейчас ищет что-то в домике сапожника! А что, если…
— Наталь Иванна, можно, я пойду туда? — Лена вскочила с ящика и показала рукой в направлении улицы Добрыни.
— Куда это? — спросила Наталья Ивановна, недовольно подняв голову.
— В домик сапожника! Я не буду мешать! Ну разрешите, пожалуйста!
— Ладно, ступай. Только смотри, больше никуда!
Лена уже не слышала последних напутствий. Она со всех ног бежала по деревянной мостовой улицы Добрыни.
Людмила Петровна Синькова оказалась человеком гораздо более приветливым, чем Наталья Ивановна. Когда Лена с ней поздоровалась, она весело ответила и так же весело спросила: