19
И снова утро.
Зевнув и открыв глаза, я встряхнул левой рукой, которую сломал, взбираясь вчера на это дурацкое дерево.
Рука слушалась отлично, совершенно нормально, как здоровая. Должно быть, я опять переместился назад во времени. Вот и у попятного времени есть преимущества: мне не пришлось ждать, пока рука заживет. Интересно, как далеко назад я перескочил во времени? Солнечный свет лился в окно Тариной — или моей — комнаты. На мое лицо падала странная — полосатая — тень.
Я попытался слезть с кровати, но наткнулся на что-то.
Что бы это могло быть? Я откатился обратно.
Прутья! Я был окружен прутьями. Неужели я в тюрьме?
Я попытался сесть, чтобы лучше видеть. Это оказалось гораздо труднее, чем обычно. Похоже, у меня ослабли мышцы живота.
В конце концов я умудрился сесть и оглядеться.
Это была не тюрьма: я был в детской кроватке.
Я узнал скомканное старое желтое одеяло с вышитой уткой, мягких зверюшек подле себя. На мне была беленькая маечка и…
О, нет!
Я в ужасе зажмурил глаза.
Этого не может быть!
«Господи, сделай так, чтобы это оказалось неправдой!» — взмолился я.
Я открыл глаза, но моя молитва не была услышана.
Подгузники!
В голове роились мысли: «Сколько же мне сейчас лет? Как далеко пронесся я назад во времени?»
— Ты уже проснулся, Микки?
В комнату вошла мама. Она была такой молоденькой, какой я ее не помнил.
— Сладенький мой, ты выспался? — спросила она, определенно не ожидая ответа. И точно, она сунула мне в рот бутылочку сока.
Фу! Еще и бутылочка! Я выплюнул ее и неуклюже отшвырнул.
— Нет, так нельзя, — терпеливо произнесла мама, поднимая бутылочку с пола. — Нехороший мальчик. Ну, давай, Микки, выпей сок!
Она опять впихнула мне соску. Мне страшно хотелось пить, поэтому я высосал сок из бутылки. Пить из соски вовсе не так уж противно, если привыкнуть.
Когда мама ушла, я выпустил бутылку.
Необходимо было все же узнать, сколько мне лет, в какое время я перепрыгнул.
Ухватившись за прутья кроватки, я подтянулся и поднялся на ноги.
«Это радует, — подумал я. — Стоять я умею».
Я сделал шаг. Ноги слушались плохо. Я заковылял по кровати.
Я понял, что ходить могу. Не очень уверенно, но все-таки могу.
Мне, должно быть, около года!
Тут-то я и упал, больно стукнувшись головой о край кроватки. Глаза наполнились слезами, я захныкал, а потом громко заревел.
Мама вбежала в комнату.
— Что с тобой, Микки? Что случилось?
Подхватив меня на руки, она стала нежно похлопывать меня по спине.
А я рыдал и не мог остановиться и чувствовал себя крайне неловко.
«Что же мне делать? — подумал я в отчаянии. — За одну ночь я стал на три года моложе! Сейчас мне всего год! Сколько же мне будет завтра?!»
От этих мыслей мое маленькое тельце содрогнулось.
«Нужно срочно найти способ заставить время идти вперед! Сегодня же!» — сказал я себе.
Но что я могу?
Я даже не хожу в ясли!
Я — младенец!!!
20
Мама сказала, что мы сейчас выйдем из дома. Она собиралась одеть меня и произнесла то, чего я боялся.
— Да, я знаю, что тебя беспокоит, Микки. Тебе, наверное, пора менять подгузники.
— Нет! — закричал я. — Нет!
— Да, Микки, надо. Ну, давай…
Я не люблю вспоминать о том, что последовало за этим. Я бы предпочел вычеркнуть это из памяти.
Вы меня понимаете, конечно.
Когда худшее было позади, мама сунула меня в манеж — и я опять сидел за решеткой, пока она суетилась по дому.
Я поднял настоящий грохот. Я бил по мобилю, висевшему у меня над головой, и смотрел, как он вертится вокруг своей оси.
Я нажимал кнопки на пластмассовой игрушке. Каждая кнопка издавала свой звук. Игрушка мычала, пищала и крякала.
Мне это до смерти надоело.
Потом мама вытащила меня, надела на меня теплый свитер и дурацкую маленькую вязаную шапочку. Нежно-голубую.
— Хочешь увидеть папочку и пойти за покупками? — проворковала она.
— Па-па, — ответил я.
Я хотел сказать вот что: «Если вы не доставите меня в антикварную лавку Энтони, я выброшусь из кроватки и вдребезги разобью себе голову».
Но я не мог сложить слова. Это так выбивало меня из колеи!
Мама отнесла меня в машину. Посадила в детское сиденье сзади. Я попытался сказать: «Не так туго, мамочка!», но получилось: «Не-не-не-не-не!»
— Не создавай мне лишних проблем, Микки! — строго сказала мама. — Я знаю, ты не любишь это сиденье, но так положено.
Она еще туже пристегнула меня, и мы поехали в город.
«По крайней мере, у меня появится шанс, — думал я. — Если мы поедем к папе, то окажемся рядом с антикварным магазином. Конечно, это вероятность, лишь вероятность».
Мама припарковала машину рядом с папиной конторой и отстегнула ремни. Я получил свободу, но, оказалось, ненадолго. Она вытащила из багажника коляску, разложила и посадила меня в нее, снова пристегнув ремнями.
«Маленький ребенок — что заключенный, — думал я, пока мы пересекали тротуар. — Никогда не думал, что быть им так противно!»
Было время ленча. Служащие потоком двинулись из здания офиса.
Появился папа. Он поцеловал маму и наклонился к коляске, чтобы пощекотать мне шею.
— Мальчик мой маленький! — произнес он.
— Скажи папе «привет!», — подсказала мне мама.
— Пи-па-па, — пролепетал я.
— Привет, Микки, — с нежностью в голосе произнес папа.
Он поднялся из-за стола и тихо обратился к маме, полагая, видимо, что я не услышу:
— Дорогая, разве ему уже не пора уметь выговаривать больше слов? Ребенок Теда Яксона Миккиного возраста, и он уже говорит целыми фразами. Он может сказать «воздушный шар», и «кухня», и «хочу мишку».
— Не затевай это снова, — сердито прошептала мама. — Микки не заторможенный.
Я завозился в своей коляске, кипя от возмущения: «Заторможенный! Кто сказал, что я заторможенный?»
— Я не утверждал, что он заторможенный, дорогая, — продолжал папа. — Я только хотел сказать…
— Утверждал, — отрезала мама. — Да, утверждал! Тем вечером, когда он засунул себе в нос горошины, ты сказал, что его необходимо проверить!
«Я засунул горошины в нос? — Я вздрогнул. — Конечно, глупо совать горошины в нос. Но ведь я же — малыш. Неужели папа так мнителен?» — рассуждал я.
Если бы у меня была возможность рассказать им, что я вырасту нормальным, по крайней мере к своим двенадцати годам! Конечно, я не гений, но в школе на хорошем счету.
— Может быть, мы обсудим это позже? — предложил папа. — У меня только час на ленч. Если мы собираемся найти обеденный стол, нам лучше поторопиться.
— Ты сам затеял этот разговор, — сердито сказала мама. Она развернула коляску и стала переходить через дорогу. Папа последовал за нами. Мой взгляд блуждал по фасадам зданий на противоположной стороне. Жилой дом. Ломбард. Кафе.
Наконец я увидел то, что искал — антикварную лавку Энтони.
От волнения сердце готово было выпрыгнуть из груди. Магазин все еще существовал! Мой взгляд был прикован к вывеске.
«Пожалуйста, мама, возьми меня туда! — умолял я ее про себя. — Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста!»
Мама катила коляску по улице. Мимо жилого дома. Мимо ломбарда. Мимо кафе.
Мы остановились возле магазина Энтони. Засунув руки в карманы, папа стоял около окна и смотрел сквозь стекло. Мама подкатила коляску к нему.
Я не мог поверить в такую удачу — и это после стольких мытарств!
Я вглядывался в окно, высматривая то, к чему стремился. Часы.
Витрина магазина была оформлена в виде старинной гостиной. Я пробежался глазами по обстановке: деревянный книжный шкаф, настольная лампа с абажуром, персидский ковер, вычурное кресло и часы… настольные часы. Вовсе не мои часы с кукушкой. Не те часы.
Я сник.
«Это судьба, — подумал я. — Наконец-то я у цели, в антикварном магазине, а часов здесь нет!»
Мне хотелось плакать.
Я бы мог себе это позволить. Запросто.
В конце концов, я всего лишь малыш, и вполне естественно, что я заплачу.
Но я не заревел. Конечно, я выглядел младенцем, но внутри-то я оставался двенадцатилетним парнем. Со своей гордостью.
Папа распахнул дверь и придержал ее для нас с мамой.
Мама втолкнула внутрь коляску, в которой я сидел, прикрепленный ремешками, чтобы не выпасть.
Магазин был полон старой мебели.
Круглолицый мужчина, лет сорока, заспешил к нам по проходу. А за ним, в конце прохода в углу, в самом конце магазина я их и увидел. Часы. Те самые часы.
Вопль радости вырвался из меня. Я задергался в коляске, чтобы освободиться. Я был так близок к цели!
— Чем могу служить? — обратился продавец к моим родителям.
— Мы присматриваем обеденный стол, — сказала ему мама.
Мне надо было выбраться из коляски. Мне надо было добраться до часов.
Я дергался все сильнее и сильнее, но это не помогало: ремешки удерживали меня.
— Выпустите меня отсюда! — закричал я.
Мама и папа обернулись ко мне.
— Что он такое говорит? — спросил папа.
— Что-то вроде «вы-ме, вы-ме», — предположил продавец.
Я задергался с еще большей силой и завизжал.
— Он ненавидит свою коляску, — объяснила мама. Она наклонилась и отстегнула ремни. — Я подержу его на руках, тогда он быстро успокоится.
Пока она брала меня на руки, я молчал. Но затем я заверещал с новой силой и стал брыкаться что было мочи.
Папа покраснел.
— Майкл, что с тобой случилось?
— Вниз! Вниз! — вопил я.
— Ну, хорошо, — пробормотала мама, опуская меня на пол. — Теперь, пожалуйста, прекрати плакать.
Я тут же замолк. Я стоял на своих шатких пухленьких ножках. На них далеко не уйдешь, но это все, чем я располагаю, чтобы добраться до часов.
— Присматривайте за ним, — попросил продавец, — здесь много бьющегося.
Мама крепко взяла меня за руку.
— Пойдем, Микки. Давай посмотрим на столы.
Она хотела подвести меня к тому углу, где стояло несколько деревянных столов. Я вертелся и извивался в надежде освободиться. Хватка у нее была железная.
— Ш-ш-ш, Микки, — сказала она.
Я смирился, и она дотащила меня до столов. Я посмотрел на часы. Был почти полдень.
В полдень кукушка должна выскочить. Это был мой последний шанс схватить и повернуть ей голову обратно.
Я повис у мамы на руке. Она только крепче меня сжала.
— Дорогая, как тебе вот этот? — обратился к ней папа, проводя рукой по поверхности стола темного дерева.
— Думаю, он слишком темный по сравнению с нашими стульями, Герман, — ответила мама. Ее внимание привлек другой стол. Пока она продвигалась к нему, я пытался выскользнуть из ее рук, но тщетно.
Я проковылял за ней к второму столу. Стрельнул глазами на часы. Минутная стрелка передвинулась.
Две минуты до двенадцати.
— Ты слишком разборчива, дорогая, — сказал папа. — Бергеры приезжают на ужин в субботу, всего через два дня. Не можем же мы устраивать званый ужин без стола!
— Я знаю, дорогой. Но это еще не повод покупать стол, который нам не нравится.
Папа начал повышать голос, а мама сжала губы.
Ага! Ссора! Вот мой шанс!
Папа кричал:
— Почему бы нам не расстелить скатерть прямо на полу и не предложить им поесть там? Мы назовем это пикником!
Мама наконец ослабила хватку, я выскользнул и засеменил на всех парах к часам.
Минутная стрелка опять передвинулась. Я затопотал еще быстрее. Я слышал, как ссорились родители.
— Не буду я покупать этот безобразный стол, и все! — кричала мама.
«Господи, пусть они не заметят меня! — молился я. — Пусть, по крайней мере, не сейчас!»
Наконец я добрался до часов. Остановившись перед ними, я посмотрел вверх на циферблат.
Окошко кукушки было высоко надо мной, вне пределов досягаемости.
Вновь щелкнула минутная стрелка. Часы забили.
Распахнулось оконце, и выпрыгнула кукушка.
Она прокуковала первый раз. Второй.
Я беспомощно смотрел на нее.
Двенадцатилетний мальчик с телом младенца!
Нахмурившись, я взирал на часы.
Безразлично как, но я должен был добраться до кукушки.
Каким-то образом я должен был повернуть ей шею.
21
«Ку-ку! Ку-ку!»
Три. Четыре.
Я знал, что буду обречен, как только она прокукует в двенадцатый раз. Она спрячется.
Вместе с ней ускользнет последняя возможность спастись. Через день-другой я исчезну. Исчезну навсегда.
Совершенно обезумев, я озирался по сторонам в поисках какой-нибудь лестницы, табуретки или другого подходящего предмета.
Ближе всего стоял стул.
Я дотопал до него и толкнул его в сторону часов. Он сдвинулся всего на сантиметр. Я навалился на него всем своим весом. По моим представлениям, я должен был весить около восьми килограммов.
Но этого было достаточно. Стул заскользил по полу.
«Ку-ку! Ку-ку!»
Пять. Шесть.
Наконец я придвинул стул к часам. Сиденье стула находилось на уровне моего подбородка. Я попытался подтянуться, но руки были слишком слабые. Тогда я уперся резиновой подошвой своего тапочка о ножку стула, оттолкнулся и, ухватившись за перекладину спинки, водрузил себя на сиденье.
Я таки сделал это!
«Ку-ку! Ку-ку!»
Семь. Восемь.
Я встал на колени, потом поднялся на ноги. Я протянул руки, чтобы схватить кукушку. Я тянулся как мог.
«Ку-ку! Ку-ку!»
Девять. Десять.
«Тянись же, тянись!»
И тут я услышал крик владельца магазина:
— Возьмите ребенка!
Я услышал тяжелые шаги. Они бежали ко мне.
Я вытянулся, чтобы достать до кукушки. Еще чуть-чуть…
«Ку-ку!»
Одиннадцать.
Мама схватила меня и подняла на руки.
На одну долю секунды кукушка промелькнула в пределах досягаемости от меня. Я успел схватить ее и развернуть ей голову.
«Ку-ку!»
Двенадцать.
Кукушка, с правильно поставленной головой, скрылась в окошке.
Она смотрела вперед.
Я вырвался из маминых рук, приземлившись на стул.
— Микки, что на тебя нашло? — закричала она и попыталась снова схватить меня.
Я увернулся от нее и перегнулся к боковой стенке часов.
Я нашел маленький циферблат, показывающий годы. Я нащупал кнопку, передвигающую цифры, до которой я едва дотянулся, стоя на стуле. Я нажал кнопку, внимательно следя за перемещением цифр.
Послышался крик владельца магазина:
— Уберите этого ребенка от часов!
Мама опять схватила меня, но я завизжал. Я так истошно вопил, что она растерялась и опустила руки.
— Микки, прекрати! — приказал папа.
Я убрал руку с кнопки. Часы показывали нужный год. Текущий год. Год, в котором мне исполнялось двенадцать.
Мама вновь попыталась схватить меня, и на этот раз я не сопротивлялся.
«Теперь уже не важно, что случится, — думал я. — Либо часы сработают и мне опять будет двенадцать лет… либо они не сработают. И что тогда? Тогда я исчезну. Растворюсь во времени. Навсегда».
Я ждал.
У меня заболела шея от напряжения.
Ничего не происходило. Ничего.
Я прождал еще минуту.
Продавец осмотрел часы и, обратившись к папе, сказал:
— Все в порядке, он только изменил год, сейчас я это исправлю.
— Нет! — завопил я. — Нет! Не надо!
— Я бы посоветовал построже воспитывать мальчика, — сказал Энтони.
Он нажал на кнопку и стал устанавливать цифры прежнего года.