— Ах, вот оно что! Ты теперь живешь здесь, — сказал я. — Прилетай в гости!
Ребята окружили меня и теперь уже пришлось рассказать им эту историю.
Если вам где-нибудь встретится грач с кольцом на левой ноге, знайте, что зовут его Карл Карлыч и живет он в Горках.
ЗАЙЧИК
В душе у Миши все кипело. Ведь сам пришел, рассказал, что укусила и поцарапала его нутрия, попросил, чтобы сделали укол, а его взяли и положили в больницу. Вначале думал, ладно, день или два потерпит, и вдруг узнаёт, что продержат десять дней. Провести весенние каникулы в душном, пропахшем лекарством помещении, когда другие будут гонять на велосипеде и ходить на пруд, показалось ему верхом несправедливости.
Он выскользнул из не очень крепких рук старшей медсестры, которая вела его в палату, побежал вниз по лестнице и, надо же, попал прямо в сильные объятия человека в белом халате. Этот рослый дядька руками, как щипцами, подхватил его под мышки, положил себе на бедро и снова поднялся на второй этаж.
— Пусти, крокодил! — кричал Миша, дрыгая ногами. — Все равно убегу!
Врач положил его на койку, одним движением стянул брюки вместе с трусами, накинул одеяло и вышел из палаты. А вслед неслось:
— И без штанов сбегу, вот посмотрите!
Мальчик плакал и катался по койке, а у дверей палаты уже собрались любопытные больные. И вдруг рядом кто-то спокойно и четко произнес:
— Ну покуражился и будет. Лучше скажи, как тебя зовут.
Миша даже приподнялся на локти, чтобы поудобнее разглядеть говорившего. На соседней высокой койке лежал человек, спрятанный в гипс, как в средневековые латы, только глаза и рот были свободны от бинтов.
— Никак! — все еще в пылу отчаяния и злости крикнул Миша и укрылся с головой одеялом. В палате стало тихо.
— Вот что, Никак, — сказал человек в гипсе, — подай-ка мне стакан с водой.
Одеяло зашевелилось, и между складками, как из норки, показалось тонкое, с большими глазами лицо мальчика.
— Я же без штанов, не видишь?
— А руки у тебя есть?
— Есть.
— Тогда подай стакан. Он стоит на тумбочке.
Несколько секунд Миша раздумывал, как это сделать. Потом, завернувшись в одеяло, встал и подал стакан с водой. Больной уперся одним локтем в матрац, здоровой рукой взял стакан, мелкими глотками выпил почти всю воду и выдохнул:
— Спасибо! — Он полежал немного, отдыхая, а потом снова сказал — Здоровых в больницу не кладут, особенно в хирургическое отделение. У тебя что болит, Никак?
— Да Мишей меня зовут. Ничего у меня не болит. Нутрия разок цапнула, и все. Пришел домой, а бабка стращает — помрешь, если укол не сделают. Наврала все. Теперь каникулы здесь торчи! Но я убегу, вот посмотришь.
— А укол сделали?
— Сразу. В живот. От бешенства. Совсем не больно.
— Одного укола тебе мало. Ведь ты и так бешеный. Миша хихикнул, а потом совсем не зло ответил:
— Ты брось шутки шутить. Сколько положено, столько и сделают. Бабка рассказывала, сосед наш, сын Ивана Даниловича, от укуса собаки обезумел. А почти год прошел, как она его цапнула. Приехали из больницы, а он на стену лезет. Пена во рту. Пока везли, он в дороге и помер. Бабка врать не будет.
— Что же это у тебя за бабка такая? Вначале врет, а потом врать не будет.
— Это я от сердитости сказал, — словно извиняясь, ответил мальчик. — А бабка мировая, во! — Для убедительности Миша даже показал большой палец. — Она со мной до второго класса в хоккей играла. Не веришь? Бьет по воротам без промаха. Сейчас уже старая стала.
— А сколько ей?
— Шестьдесят стукнуло.
— Это еще не старая.
— Седая вся.
— А отца-матери нет?
Почему же, есть, конечно. В городе с Ленкой живут. Она только ходить научилась. А мне, если по правде, здесь не хуже. Зимой на коньках и на лыжах гоняю, летом в пруду купаюсь. Велосипед купили. Чем не жизнь?
Неожиданно распахнулась дверь, и в палату вошла молоденькая медсестра, бледная и остроносая, с копной светлых волос, на которых чудом держалась белая накрахмаленная до твердости шапочка. Миша тут же скрылся под одеялом.
— Нечего прятаться, — строго сказала она, — вот тебе штаны, курточка, одевайся, и пойдем в другую палату. Здесь лежат только тяжелобольные.
Миша под одеялом еще больше сжался, как паучок, подобравший под себя все конечности в ожидании опасности.
— Не тревожь его, Люда, — вступился за мальчика человек в гипсе, — мы с ним уже столковались. Пусть остается со мной.
— Это Анатолий Иванович приказал. Уж больно громкий парень. А здесь должен лежать человек, который мог бы и вам помочь.
— Мальчик будет не хуже, — твердо сказал больной. — Он ведь ходячий и уже напоил меня водой.
— Ну как хотите, Корольков. Я передам вашу просьбу заведующему, но если он будет настаивать…
— Не будет, — сказал Корольков. — Я уверен, что не будет. Девушка пожала плечами и вышла, прикрыв за собой дверь.
Миша лежал под одеялом, но в щелочку наблюдал за сестрой и Корольковым. Тело больного было неподвижно, а белая маска из бинтов, покрывших все его лицо, непроницаема. И Миша никак не мог определить, молодой Корольков или старый. По серьезным словам выходило, что старый, а по голосу — молодой.
— Отбой, хлопец, — объявил Корольков. — Теперь они тебя не тронут.
— А ты что, начальник? — спросил Миша, высовываясь из-под одеяла.
— Я тяжелобольной, а это, брат, здесь должность самая серьезная.
— А ты под машину попал? — спросил Миша, показывая пальцем на гипс.
Корольков несколько минут молчал, потом тяжело вздохнул:
— Попасть не попал, а с машиной разбился. Хорошая у меня была машина — «Колхида». Слышал про такой грузовик? Вез я оборудование для одного завода, а тут прямо мне под колеса хлопец один на велосипеде. Тормоза у него отказали или правил не знает, ну я и вывернул руль, да в кювет кверху брюхом. Вот меня и поломало всего.
— Теперь за машину будешь отвечать, — не то раздумывая, не то сожалея, сказал Миша.
— Может, буду, а может, простят. Человек у нас дороже любой машины. А я как-никак человека сохранил.
— А ты теперь что, инвалидом станешь?
— Ну нет, брат. — Корольков даже качнул головой. — Инвалидом я никак не буду. Анатолий Иванович мне снимки показывал, рентгеновские. Там все нормально. Мы, говорит, твои косточки, Корольков, собирали с такой любовью, как у доисторического мамонта. — Корольков впервые засмеялся: — Поваляюсь немного, сил поднакоплю, а там снова в дальний рейс, — продолжал он с таким волнением, что и Миша уверился — не лежать ему долго. — А ты, Михаил, кем хотел бы стать, когда вырастешь?
На этот вопрос Мише было трудно ответить сейчас, вот если бы его спросили утром, когда он собирался за нутрией, то, не задумываясь, ответил бы — охотником. Он хотел быть и летчиком, и космонавтом, но сейчас, когда Корольков рассказал о себе, Миша подумал, что и шофером стать очень здорово.
— Может быть, шофером, — неуверенно сказал он.
— Конечно, шофером, — поддержал Корольков. — Наша специальность самая нужная. Ну скажи, где обходятся без шоферов? Я тебе отвечу сам. Нигде! И на стройке, и на заводе, и в пекарне, и в городе, и в деревне. Везде!
Давно Королькову не было так хорошо, даже не чувствовалась отвратительно ноющая боль в костях.
Ему вдруг захотелось рассказать о своей работе. О том, как водит в дальние рейсы тяжелые машины, как первым встречает в пути восходящее солнце и как открывает для себя все новые и новые города.
Миша слушал напряженно и думал, что это и есть самая настоящая работа, если Корольков, совсем израненный, так любит ее.
В дверь постучались, и снова вошла медсестра. Теперь она улыбалась Королькову.
— Все в порядке. Анатолий Иванович разрешил мальчику быть с вами, — сказала она. — А это Мише бабушка передала.
Медсестра положила на тумбочку сверток и записку. Миша тут же прочитал: «Держись, внучонок. В нашем роду мужчины никогда не хныкали».
«Уже наябедничала», — зло подумал Миша и развернул сверток.
— Апельсины! — удивился Корольков. — Любит тебя бабушка.
— А куда ей деться, — заметил Миша и стал снимать ароматную шкурку. Разломил апельсин на дольки и предложил Королькову: — Держи. Угощайся на здоровье. А к тебе приходит кто-нибудь?
— Так я нездешний. Из Тулы. Там моя автобаза и дом. Мать с отцом старые. Тут, пожалуй, не наездишься: далеко и дороговато. Но я, брат, не скучаю. Ко мне каждый день зайчик наведывается.
— Ну ты брось шутки шутить, — обиделся Миша. — Зайчики только к детям приходят, да и то понарошке.
— К детям, может быть, и понарошке, — ответил Корольков, — а ко мне всерьез. Завтра, пожалуй, часов в восемь утра будем ждать гостя.
Солнечный луч глянул в окошко палаты, спрыгнул с подоконника и медленно подобрался к кровати, на которой спал мальчик. Во сне Миша летал, как летают большие птицы, широко раскинув крылья в плавном полете. Иногда он подолгу зависал над прудом и зорко вглядывался в серую гладь воды, различая юркие стайки огольцов, след жадной щуки и серебристые спинки плотвы. Он мог с высоты, как ловкая чайка, кинуться за добычей, но почему-то боялся, что снова не поднимется вверх. А ему необходимо было увидеть рыжую нутрию с длинным хвостом и бусинками настороженных глаз. Но она, словно чувствуя опасность, так и не появилась.
Солнечный луч, за которым следил Корольков, очень удивился, встретив в этой палате мальчика. Здесь он бывал каждый день и видел только взрослых больных людей. Чтобы лучше разглядеть его, луч коснулся жестких с рыжинкой волос, осветил нос, тонкие губы и теплым пятном застыл на лице мальчика.
Миша открыл глаза и снова зажмурился — так пристально глядело на него солнышко.
— Подъем! — бодро пропел Корольков. — Какой же ты охотник, если так долго спишь? На зарядку!
Миша вскочил с постели, а Корольков стал командовать:
— Руки на пояс — раз, два. Наклон влево — раз, два. Вправо — раз, два…
Миша вдруг заметил, что и Корольков сам делает зарядку. Пальцы его ног, торчащие из-под гипса, попеременно шевелились. Миша чуть не расхохотался, но пересилил себя.
— А я все равно ее поймаю, — сказал он, приседая.
— Кого? — не понял Корольков.
— Нутрию.
— Это ты зря, пусть живет на свободе. Животное, как и человек, всегда протестует против неволи. Вот она тебя и цапнула… А теперь умываться шагом марш!
Когда Миша умылся и тихонько вошел в палату, то услышал, как Корольков разговаривает. «С кем же это?» — подумал Миша и завертел головой.
Белая точка на стене. Но вот она задрожала и вытянулась в длинную линию. Потом линия согнулась и свернулась в клубок. А этот клубок задергался и завертелся быстро-быстро, потом сделал несколько прыжков и замер. Миша увидел голову зайчика — белый кружок и над ним два уха.
— Здравствуй, — тихо и нежно сказал Корольков, — сегодня ты очень резвый. Неужели волк за тобой гонится? — Он разговаривал с ним, как с живым. Зайчик будто кивнул, запрыгал и снова неутомимо закружился.
Миша смотрел на зайчика зачарованно, с таким интересом и возбуждением, как мультипликационный фильм «Ну, погоди!». Пятно медленно сокращалось, словно кто-то невидимый потихоньку обрезал его, пока совсем не исчезло.
— Ну и кино! — восторженно произнес Миша.
— А ты, брат, не верил!
— А он каждый день приходит?
— Почти каждый, кроме пасмурных, — ответил Корольков, — наверно, потому, что в пасмурные дни боится попасть под дождь. — И он снова рассмеялся.
Принесли завтрак, а потом начались лечебные процедуры. Королькова куда-то увезли на длинной тележке, а Мише сделали укол.
Без Королькова стало так грустно, что узкая с высокими белыми стенами палата снова показалась ему хитроумной ловушкой, в которую он сам, как неразумный зверек, добровольно залез. И нет теперь отсюда никакого выхода.
За окном послышался свист. Вначале Миша не поверил, а потом кинулся к окну, распахнув пошире обе створки. Что-то звякнуло, стукнувшись о батарею отопления, но Миша не стал разглядывать, в душе пело — пришли друзья.
— Здорово, ребята! — крикнул Миша, высовываясь из окна.
Мальчишки приветствовали его сдержанно, подняв правые руки, а потом Витька размахнулся, и в окно полетел белый комок. Он точно лег в середине комнаты. Витька бросал камни мастерски.
«Обложили твою нутрию. Тикай. В туалете на первом этаже открыто окно», — прочитал Миша записку и тут же побежал вниз.
— Так идти нельзя. Сразу узнают, что ты из больницы, — сказал Петька, показывая на больничную куртку и штаны.
— Спокойно! — предупредил Витька. — Сейчас придумаем. — Он был деловым человеком и не любил паники.
— Петька, снимай рубашку, а я брюки отдам. У меня под ними спортивные рейтузы. А это, Мишка, — он указал на больничное белье, — оставь в палате. Только быстрее, а то могут засечь.
Миша тихонько вошел в палату. Корольков лежал с закрытыми глазами. После процедуры он всегда спал.
Миша переоделся, прикрыл окно и вдруг под ногами увидел разбитое зеркальце.
Он машинально собрал осколки и положил в карман. Оглянулся на Королькова и заметил, что по сухим губам его скользит улыбка, светлая и радостная. Может, он во сне видел зайчика?
…В оправе молодой, чуть пробившейся травы светится старый пруд. Две галки по-хозяйски расхаживают по берегу и что-то ищут, взрыхляя отогревшуюся землю.
Мальчики, притаившись, лежат и зорко следят за выходами из норки, где живет нутрия. Все выходы прикрыты сетками. Выбежит — тогда не зевай, затягивай сетку веревкой и клади зверя в мешок. Нутрия, видимо, чувствует опасность и не выходит. Но ребята терпеливо ждут.
Миша лежит на боку, и каждая жилка в нем напряжена так, что сводит руку, которая держит веревку. Никуда уже не денется нутрия, потому что долго не просидит в норе, а как только сунется наружу, тут и останется. Отнесет он ее домой, и будет жить она в клетке. Это не какая-нибудь крыса или хорек, а ценный пушной зверь. Ведь мало кто может похвастаться, что дома у него живет нутрия.
Миша осторожно поворачивается на другой бок, не выпуская из рук веревки, и чувствует, как что-то острое впивается в ногу. Лезет в карман и выгребает оттуда осколки зеркала. Берет обломок покрупнее и ловит им солнце, а потом ловко направляет на дерево. На стволе ярко вспыхивает белое пятно, забавно подпрыгивает и замирает. Зайчик!
Внутри у Миши все обрывается. Он вскакивает и слышит, как ему кричат:
— Тяни, хватай!
Но поздно, зверек исчезает в норке.
— Эх ты, растяпа! — кричит Петька.
— Чего вскочил, дергать надо было веревку, — сердится Витька.
— Ладно, не хрюкать, — успокаивает Петька, — сейчас тряпку запалим и запихнем в этот проход. Она, рыжая, побежит через другой и попадется как миленькая.
Миша стоит, словно скованный по рукам и ногам.
— Ты что? — толкает его в бок Петька. — Околел, что ли?
Разжав кулак и снова увидев на ладони осколок зеркальца, Миша медленно уходит от ребят.
— Ты куда? — удивляется Витька.
— В больницу.
— Рехнулся? — заглядывая в глаза другу, плетется рядом Петька. — А как же нутрия?
Миша прибавляет шаг, потом срывается и бежит не оглядываясь.
КОТ-РЫБОЛОВ
Даже такой мастер рыбной ловли, как дед Егор, и тот не может сказать, будет ли сегодня клевать рыба. Ведь как получается: сидят два человека, удочки у них почти рядом и наживка одна, а глядишь — у одного клюет, а другому совсем не везет, хоть тресни. Нет рыбацкого счастья — сматывай удочки. Только один рыбак в Горках всегда уходит с добычей — это кот Юрка.
…Еще пар стелется по реке и далеко ворочается солнце, а дед Егор уже шагает по берегу Пахры. Пройдет метров десять, остановится, приглядится и снова идет — ищет место, где поставить удочки. Метрах в пяти за дедом Егором — кот Юрка. В тумане его почти не видно: серый, поджарый, с темными полосками на спине, он бесшумно ставит ноги в мокрую траву, следуя за Егором, пока тот не облюбует себе место. Потом посидит, посмотрит, как Егор закидывает удочки, мурлыкнет себе под нос, мол, посидел и ладно, и исчезнет.