А папа вдруг засмеялся:
— Значит, я не ошибся. То-то я смотрю — он на столе лежит. Ты его, друг, нечаянно на место положил.
— Ой, — обрадовался Боб, — карандашик! Живой! А я-то искал его, искал… Теперь буду знать, где искать, если пропадёт.
Стёклышки
Ася сидела у растворённого окна и штопала носки сына. «Где он сейчас? Свяжется с каким-нибудь хулиганом. Потом спохватишься, да поздно».
И тут — лёгок на помине — во дворе появился Костик.
Он вошёл в парадное. Минута, другая… «Что он там делает?» Ася встала и вышла в коридор.
В полутёмном коридоре у колченогого стола, заставленного ненужным хламом, стоял Костик и выгребал из карманов пригоршни битого стекла.
— Что это?
— Стекло.
— Сама вижу, что стекло. А зачем?
— Коллекцию собирать. — Костик вывернул карманы, вытряхнул их и пошёл было в комнату.
— Постой, — остановила его мать. — Сейчас же пойди и выброси всё это на помойку.
Глаза Костика изумлённо распахнулись.
— Что ты, мама, я ж говорю — я коллекцию собирать буду.
Ася посмотрела на вихрастого, встревоженного сейчас сына.
— Глупенький, собирают коллекции марок, монет, ну бабочек… этикеток всяких, но совсем не стёкла.
— И стёкла собирают, — убеждённо сказал мальчик.
— Я тебе ещё раз говорю, из стекла не собирают, от стекла можно только покалечиться… Вот банка, сложи и пойди выброси, хотя лучше я сама сложу. — И она осторожно стала собирать осколки в банку из-под консервов.
Но мальчик подбежал к ней и закрыл руками своё богатство.
— Не выбрасывай. Тут такие стёклышки! Даже малиновое есть, даже у Дедоси такого нет.
Ася отвела руки сына от стёкол и легонько оттолкнула его. Тогда мальчик вдруг отчаянно зарыдал и бросился в комнату.
«Всё-таки надо объяснить ему», — подумала Ася, поставила банку под стол за ящик и пошла к сыну.
Костик прижался лицом в угол и, захлёбываясь, плакал навзрыд.
— Перестань, Костик, — сказала Ася, — давай поговорим.
Но мальчик теснее прижался в угол и заплакал ещё горше.
— Не плачь, я ничего не выбросила.
Мальчик сразу замолчал и повернулся к матери.
— Нет? — спросил он.
— Нет, — сказала мама. — Сядь, и давай серьёзно поговорим. Потом ты сам их выбросишь.
Губы у мальчика скривились.
— Сам захочешь выбросить — увидишь, — поспешно добавила Ася.
— Нет, нет! — затряс головой мальчик.
— Ну хорошо, посмотрим. — Она вытерла ему нос и щёки посадила рядом с собой на диване. — Скажи мне, Костик где ты пропадаешь целые дни, почему ты не играешь во дворе?
— Я к Дедосе хожу, там все ребята.
— Кто такой Дедося?
— Дедося? — удивился мальчик. — Ну, дедушка такой, дедушка Ося.
— Так, — сказала Ася немножко озадаченно. — И… что вы там делаете?
— Разговариваем с ним, он нам коллекцию даёт посмотреть — стеклянную.
— Что за стеклянная коллекция?
— Из стёклышек разных. У него свои стёклышки есть, и мы ему приносим. Но он не все берёт, только редкие. У меня тоже одно взял, — с гордостью сказал Костик.
Мать с минуту молчала.
— Ну ладно, — сказала она наконец. — Давай обедать.
— Ох, мамочка, — оживился Костик, — если бы ты только видела, какие у него есть — и жёлтые, и красные, и зелёные, и всякие-всякие!
«Какой-то выживший из ума старик. Надо сходить поговорить с ним. Чему он там их учит?»
— Мам, я пойду к нему? — наскоро допив кисель, спросил Костик.
— Пойди, — не глядя на сына, ответила мать, — а где это, в каком доме?
— Напротив, зелёный забор… — И Костик умчался.
Ася сняла передник и, прикрыв им посуду на столе, вышла вслед за сыном.
Во дворе дома с зелёным забором никого не было. Ася прикусила губу. Не мог же он обмануть её? Она торопливо обошла дом. В тени забора, в густом бурьяне, вокруг старика сидели ребята. Ближе всех, прижавшись к нему, сидел Костик.
У старика узкий клинышек бородки, чёрные грустноватые глаза, на ногах — в такую-то жару! — залатанные валенки. На коленях он держал картонную коробку от ботинок. Негнущимися пальцами старик вынимал из коробки цветные осколки и, придерживая их за острые края, бережно протирал какой-то тёмной тряпицей.
Ася подошла поближе.
— Вот это, — услышала Ася, — я нашёл после пожара, наверное бокал был. А посмотреть — как зимой, вечером.
— Костик! — позвала Ася.
Глаза Костика блестели.
— Мам, иди сюда!
Старик и ребята тоже повернулись к Асе.
Ася попыталась улыбнуться:
— Чем это вы тут занимаетесь?..
«Вспугнула, — пожалела она, — не надо было звать».
— Да так, — сказал старик, — с ребятками тут…
— А мне Костик говорил, что вы стёкла собираете. Я, конечно, не поверила… — Она в замешательстве замолчала: на неё пытливо смотрели грустноватые глаза старика.
— Отчего ж, — спокойно сказал он, — это интересно.
— Ну, можно другим чем-нибудь заняться… Книгу там почитать или ещё что.
— Можно, — спокойно согласился старик.
— Стеклом и порезаться недолго, — приободрилась Ася, — и что интересного в этом, — указала она на осколок бутылочного стекла в руках старика.
Старик протянул ей осколок:
— Поглядите — скажете.
— Зачем? — пожала плечами Ася, но взяла осколок, приложила к глазам. — Стекло как стекло.
— А вы получше поглядите. Как на дне морском побываешь.
Ася снова приложила стекло к глазу. Старик был прав. Всё виделось будто сквозь толщу воды. Под ногами шевелились тёмные водоросли, над головой проплыла диковинная рыба-птица.
— Похоже, — нехотя сказала она, отдавая стекло в чьи-то протянутые руки.
— А вот, — подал старик другое, синее, — совсем как зимой.
Весёлый солнечный день резко сменился морозной ночью. Светлая луна смягчила границы тени. У сарая вместо песка вдруг вздыбилась куча снега…
Ася открыла оба глаза.
— Да, — улыбнулась она, — даже прохладно стало. — И села, подвернув под себя ногу.
— Мам, а вот это сказочное, — сказал Костик.
— Как — сказочное? — удивилась Ася. Она посмотрела в розовое стекло и поняла, что хотел сказать Костик! Всё вокруг нежно, по-утреннему зарозовело.
— Дедось, покажите, которые про юг, — попросил Костик.
Старик вынул из коробки слой ваты, а там, тоже на вате, обнаружились новые ряды цветных осколков. Старик подал Асе жёлто-коричневое. Ярко зацвели маки в густо-зелёной траве, засинели блёклые колокольчики, бронзовыми стали мальчишки и старик.
Ася опустила стекло, и сразу всё побледнело: побледнели мальчики, побледнело солнце.
— А вы были на юге? — спросила Ася.
— Нет, — сказал старик.
Ася наклонилась к коробке старика и выбрала золотисто-зелёное:
— Можно?
Не так давно она была в Москве, в Третьяковской галерее. Её удивили холодновато-зелёные картины Куинджи. «Где он видел такое освещение?» — думала она тогда. Сейчас всё было как на тех картинах.
— Красивые у вас стёкла, — сказала она, возвращая старику золотисто-зелёный осколок, — давно вы их собираете?
— Это новые…
Перебивая старика, Костик возмущённо взмахнул руками:
— Выбросили у него коллекцию. Дочка его. А знаешь какая коллекция была!
Старик согласно наклонил голову.
— Выбросили. Да вот, ребятки спасибо помогают. — Он обвёл глазами тесно сгрудившихся возле него ребят.
Ася посмотрела на сверкающие от солнца осколки, на валенки старика, на приоткрытые рты притихших ребят.
— Костик, — сказала она и встала, — пойдём, принесёшь своё малиновое. А мне пора — посуду надо мыть.
Ясные звёзды
— Кондра-ат!
В ответ только смешливо прожурчали листья в саду.
— Кондра-ат! — надрывался маленький Сёма. — Иди, тебя мамка бить будет!
— За что? — спросил Кондрат откуда-то сверху.
Сёма поднял голову и увидел брата на высокой развесистой груше.
— Стекло в чулане разбилось, — радостно захлёбываясь, сообщил он. — Мамка сказала — ты, больше некому.
— Не бил я стекло, — мрачно ответил Кондрат.
— Ага. А мамка сказала — ты.
Опять эта мачеха к нему придирается. В прошлый раз, когда он с повети спрыгнул, колено ободрал, она ему подзатыльник дала. Человек и так, можно сказать, покалеченный, а его ещё колотят. Была бы мать жива… Впрочем, от матери ему тоже доставалось. Но то ведь мать, а эта… Всего полгода, как пришла в их дом с маленьким Сёмкой. Сёмка, правда, хлопчик неплохой. Да что с него и требовать — пять лет. А Кондрату уже восемь стукнуло. И его ещё драть собираются!
Кондрат слез с груши. Отец, конечно, не дал бы его в обиду, но отец дома редко бывает: шуточное ли дело паровозы водить.
Сёмка нетерпеливо дёрнул его за рубашку.
— Иди скорей.
— Вот ещё. Иди, коли охота.
— А ты?
— А я… уйду я от вас совсем.
Глаза Сёмки стали совсем круглые.
— Куда уйдёшь?
— Куда-нибудь. В лес, в сторожку.
— И я, — сказал Сёмка.
— Только тебя мне не хватало.
— И я с тобой, — захныкал Сёмка. — Жалко, да?
— А чего тебе уходить: у тебя мать, отец скоро приедет. Плохо тебе? — В горле у Кондрата защекотало, он замолчал.
— Конечно, плохо, — заторопился Сёмка. — Ничего не дают, всё спать гонют. Ещё куры гуляют, а я спи. Уйду я тоже совсем в лес.
— Ещё чего, строго сказал Кондрат. — Не вздумай, заплутаешь.
— А я тогда с тобой пойду.
Кондрат посмотрел на черноглазого румяного крепыша. А вдвоём и правда лучше. Что делать одному в лесу?
— Реветь не будешь?
Сёма яростно затряс головой.
— Ну, тогда идём.
Мальчишки взялись за руки и пошли.
В мягкой дорожной пыли по щиколотку утопали босые ноги. Щедро грело солнце. Высоко над головой сновали белогрудые ласточки. «Хороший день завтра будет», — подумал Кондрат. Дорога шла через поле, по обе стороны частоколом стояли подсолнухи. Жёлтые тяжёлые головки склонились к земле.
— Сорвём подсолнушек, — попросил Сёма.
— Нельзя. Колхозные. На?, хочешь, грушу. — Кондрат достал из кармана крупную грушу — бе?ру.
Сёма вонзил в мякоть острые беличьи зубы, и по подбородку сразу растёкся янтарный душистый сок. Откуда-то с торопливым жужжанием прилетела пчела. Она долго и беспокойно кружилась над Сёмой, но не ужалила, а когда напуганный Сёма бросил грушу, и вовсе отстала.
Лес встретил их зелёной шумной свежестью. Жестяно шелестели дубы-великаны. Из густой травы выглядывали любопытные ромашки и скромные колокольчики, медово пах подмаренник.
— Грибы тут есть? — спросил Сёма.
— А как же! Лес и чтобы без грибов. Вот придём в сторожку, пойдём за грибами на ужин.
Узенькая тропинка, заросшая прохладным подорожником, привела их к сторожке. Неизвестно когда, кто и зачем построил её, но она была тут, и в ней можно было спрятаться тому, у кого не было дома.
Ходуном ходили щелистые половицы. Сумеречные углы затянула паутина. Немножко страшно. Кажется, что вот-вот, топая сапожищами, войдёт кто-то… К стене прибита лавка. А у мутного окошка вверху отбит кусочек стекла. Ну ничего, зато здесь Кондрата никто не будет бить.
— Пойдём отсюда, — почему-то шёпотом позвал Сёма.
— Куда пойдём? — нарочно громко ответил Кондрат. — Это вот наш дом, здесь жить будем. Печка есть, раздобудем спички — обед будем варить. Спать на лавке. — Он вытащил из кармана груши и положил их на шаткий стол. И сразу стало видно, что здесь живут.
— Только спать, чур, вместе, — уже весело сказал Сёма.
— Ну, а где же ещё. Тут на лавке и ляжем.
Они вышли из сторожки и пошли искать грибы. Грибов не нашли, зато попалась черёмуха с крупными, как вишни, ягодами. Ягод было уже немного, но сладкие, с терпким, вяжущим рот вкусом. Потом захотели пить и пошли к ручью.
Полощутся в ручье веточки молодых ракит, скользят пауки на длинных тонких ножках. Вода тёмная, коричневая, но если зачерпнуть ладонями, — совсем прозрачная.
— Давай всегда здесь жить, — предложил Сёма.
Кондрат засмеялся и принялся кувыркаться через голову. Сёма завизжал и полез на Кондрата. Тот опрокинул его и бочонком покатил по траве.
Потные и счастливые, они долго лежали в тени деревьев, рвали лиловые колокольчики и, зажав в пальцах кончики лепестков, звонко хлопали себя по лбу. Увидели большую муравьиную кучу. Красные мураши торопились до заката солнца доделать свои дела. Кондрат низко наклонился, разглядывая маленьких тружеников, и в лицо ему брызнул едкий фонтанчик кислоты. Лицо защипало, загорелось.
— Ух ты, злющие какие, — сказал Кондрат. Он воткнул в середину кучи очищенный прут и, когда муравьи густо облепили его, встряхнул и дал облизать Сёме. Сёме понравилось.
— Кисленько. Ещё, — попросил он.
Но вот солнце закатилось за лес, и сразу в лесу стало скучно. Слезинками выступала на траве роса.
— Побежали домой, — сказал Кондрат.
Он хорошо знал лес. Сколько раз, бывало, с матерью ходил сюда. Завернуть за те берёзки — и сторожка.
В сторожке было уже совсем темно. Смутно поблёскивали на столе груши.
— Не догадались раньше травы нарвать, — озабоченно сказал Кондрат, — подстелили бы.
— Хлебца хочется, — сказал Сёма.
— Потерпи, завтра встанем пораньше, в село к председателю сходим, попросим.
— Как — попросим?
— Ну, скажем, что работать в колхозе будем — на трудодни.
— И молока.
— Может, и молока добудем, и спички.
Поели груш, заложили скрипучую дверь суковатой палкой, стоящей в углу, и легли на лавку. Одну руку Кондрат подложил под голову Сёме, другой обнял его. Сёма поджал ноги, уткнулся носом в плечо Кондрату и сразу засопел. От него шло тепло, пахло чем-то домашним, родным. Кондрат крепче обнял его и подумал: «А хорошо, что я взял его». И ещё: «А хорошо иметь брата».
Он лежал на краю, головой к окну. В треугольник отбитого стекла он видел небо с первыми звёздочками. Звёздочки были далёкие и маленькие. Потом небо стало совсем чёрным, а звёзды покрупнели и опустились вниз. Как их много! Даже если до миллиона считать — не сосчитаешь. И ясные, как пуговицы на новенькой школьной форме… А форму он так ни разу и не надел, только примерил… Прошлый год в костюмчике пробегал. А мачеха сказала: «Надо форму». Сама и купила, отец ещё не знает. И радовалась-то как, точно себе обнову справила. Кондрат улыбнулся в темноте. Вообще она чудная: то придёт с фермы весёлая, хохочет, бегает, то кричит на них, словно и Сёмка ей не родной. А отец приедет — повиснет ему на шею, как девчонка, и ни на шаг не отходит. Всё кормит его, как будто он голодный приехал. Отец смеётся: «Хватит, не могу я», а она кричит: «Ешь, а то за ворот вылью. Смотри, какой тощий стал». Интересно, что она сейчас делает?
Кондрат представил маленькую черноглазую женщину у окна. Сидит небось и вглядывается в темень, не появятся ли они. А может, по хатам бегает, стучит: «Не у вас мои дети?» Она всегда так зовёт. Или голосит, думает, утонули в Ярице…