Михаил Иванович Демиденко
Следы ведут дальше, или полпузырька философского камня
Про Усмань
Кто живёт в Москве, кто в Киеве, а я живу в Усмани. Это небольшой посёлок. У нас нет ни кремля, ни пещер, ни развалин исторических. Правда, у нас много садов. Сплошные сады. Яблоки и вишни растут вдоль реки Усманки, точно купаться пришли, точно нырять собрались. Только Усманка не годится для нырянья — в ней воды по уши, если встать на голову.
Зато рыбы — пропасть. Ходим на рыбалку не с удочками, а с плетёнкой. Поставишь плетёнку потихонечку впереди, ногами взбаламутишь воду — рыбёшка из травы бросается на глубину и попадается в плетёнку. Караси, угорьки, плотвичка, иногда щурята в ладонь, честное слово!
Если, конечно, подумать, то и у нас тоже кое-что найдётся интересное… Например, бобровый заповедник. Он за деревней Песковаткой. Это знаменитый заповедник. Его во всём мире знают. В нём редкие звери водятся, бобрами называются. Нам на уроке естествознания показывали фотографии. Бобры ничего, симпатичные, на крыс похожие, но больше. С собаку. Они называются грызунами, потому что грызут деревья в лесу, из огрызков стволов строят плотины, обмазывают плотину грязью и живут в таком доме круглый год, даже зимой.
[Текст утрачен]
Про мои невезения
[Текст утрачен]
Когда мы идём по спортивному залу, я иду первым и нарочно начинаю шагать широким шагом. Все тоже начинают шагать широким шагом. В хвосте строя бегут, сбиваются, друг на друга натыкаются… Учитель физкультуры сердится, кричит на коротконожек.
Так им и надо! Это им за версту.
И ещё, в чём мне не повезло… Я очень люблю петь. Как запою… все как закричат:
— Перестань!
Ничего они в пении не понимают! Главное, чтоб с душой петь, правда? Я в детский хор хотел поступить. Пришёл поступать, руководитель хора сел за пианино, приказал петь «до, ре, ми, фа, соль, ля, си…» Я ему хотел спеть про лебедя. Я знаю одну песню, её никто больше не знает. Хорошая песня! В ней про лебедя поётся, как он отбился от стаи — у него крыло болело, — как он сел на воду неизвестного озера; тут зима наступила, снег пошёл, озеро начало замерзать, и прибежала лиса… Понимаете, как тяжело было лебедю видеть такое! Он ведь не дурак. Он понял, что ему будет крышка, что лисица не зря прибежала. Я хотел спеть эту грустную песню. А он:
— Прошу, молодой человек, до, ре, ми, фа, соль, ля, си…
Ну, я и спел и до, и ми, и соль…
Он послушал, закрыл пианино, почему-то закашлял, и сказал:
— Тебе, мальчик, медведь на ухо наступил…
А ещё учитель пения! Откуда он знает, кто кому на ухо наступил? Если бы на меня медведь наступил, я инвалидом был, у меня бы из головы блин получился, я бы тогда не то что петь, говорить бы не смог… В общем, ничего руководитель не понимает.
И ещё мне не везёт с русским языком. Он хромает с первого класса. Я обещал исправиться. Садился на контрольные с отличниками… Всё равно «тройка». Я-то не расстраиваюсь, привык, мне родителей жалко. Когда я получаю тройку, они учат на контрольных быть внимательным, спрашивают: неужели я забыл правило? Конечно, я знаю, что нужно писать «здесь», а не «сдесь», но почему-то во время диктанта я всегда забываю, как надо писать. Это потому, что я сто раз учил правило, а «здесь» — исключение из правил. Их так много, исключений, что никогда не догадаешься, когда нужно писать по правилу, когда наоборот, без правила.
Но самое большое невезение в моей жизни… Ладно, расскажу всё по правде. Понимаете, у меня очень доверчивый характер: я как начну что-нибудь врать, так сразу верю в то, что говорю. Я тут ни при чём, это получается само собой. Учительница, Мария Васильевна, сказала, что у меня богатая фантазия. Но не в этом дело, просто у меня доверчивый характер. Я так думаю.
Про друзей
С первого класса я сидел за партой с девчонкой. Зовут её Зоя Иванова. Мы просто сидели за одной партой и всё такое прочее. Иногда уроки вместе готовили. Это было давно, в третьем классе. В четвёртом нас рассадили.
Было это так.
К нам, в четвёртый «Б», пришёл новичок, Ромка Медведев. Он маленький, ну, не то чтоб лилипут, а невысокого роста. Если сравнить наш рост по величине букв, то ПЕТРЕНКО — это я,
— У нас в военном городке был случай, — сказал он, — показывали в солдатском клубе «ЧП». Артист Трошин играл. Ребята крючок откинули на запасном выходе. Полгородка без билетов прошло.
Я подумал… И пошёл просить ребят, чтоб, когда начнётся кино, они тоже откинули крючок на выходе. Но никто не слушал, один Илюшка пообещал. В этом году он, наконец, перешёл в пятый класс. Благодаря мне, конечно.
Мы с Ромкой напоили его газированной водой. Он три стакана без сиропа выпил.
— Не подведу, — сказал Илюшка. — Возьмите ещё с сиропом стаканчик.
— Больше денег нет, — ответил Ромка.
— Жаль, — сказал Илюшка и ушёл.
Мы легли на траву и притворились, что не хочется смотреть кинокартину про разведчиков, что интереснее лежать на траве и смотреть в небо.
Мы слышали, как в зрительном зале ребята захватывали места…
Потом шум утих, под крышей заиграла музыка — начался киножурнал «Хочу всё знать».
Дядя Вася Длинный Нос посмотрел на нас… Ромка притворился, что спит, а я за гусеницей наблюдал. Я люблю наблюдать. Гусеница изгибалась, ползла по травинкам. Такая зелёная и маленькая.
Длинный Нос что-то проворчал и закрыл дверь.
Мы побежали к запасному выходу. Дёрнули ручку… Дверь была закрыта.
— Попадётся Илюха, ух, ему дам! — разозлился я. — Ещё газированную воду всю выпил… Наобещал… Ещё сдирал у меня диктанты.
— Давай дёрнем дверь посильнее, может, крючок соскочит? — предложил Ромка.
Мы дёрнули дверь посильнее…
Бесполезно!
Стали раскачивать туда-сюда.
Ничего не помогало!
Стали совать в щель палочки, щепочки.
Вдруг внутри что-то загремело. Вначале я и не поверил, что путь свободный. Ромка осторожно приоткрыл дверь… В зале было темно.
— Пошли!
Мы друг за другом пролезли в зрительный зал. С улицы в темноте ничего не было видно, только было видно, как на экране мчались танки. И в этот момент нас кто-то схватил за шиворот. Я догадался кто — дядя Вася Длинный Нос.
Яйцо оказалось всмятку
На другой день я стоял на перилах Хомутовского моста и ждал…
Внизу проплывала лодка. В ней сидела Лида, моя соседка. Она уже взрослая — десятилетку кончила. На ней был сарафан. Она держала в руке лилию. Это ей Димка, электрик с мебельной фабрики, сорвал. Он воображал из себя музыканта — купил баян, а играть-то не умел. Димка сидел в лодке и чего-то хвастал.
Я приготовился прыгнуть, чтоб обрызгать их с ног до головы, гляжу, по деревянному быку вверх лезет Ромка.
— Твоих родителей в поселковый Совет вызывали? — крикнул он. — Тебе от родителей попало?
Он влез почти до самого настила моста. Я стоял на перилах… Сверху Ромка был совсем маленький.
— Не, — ответил я.
Мне и в самом деле не влетело, потому что я убежал на реку.
Момент для прыжка был упущен. Мы прыгнули в воду просто так. Тут тень от фабричной трубы дотянулась к до дороги, мы поплыли к берегу, потому что пора было идти по домам обедать.
Я-то не торопился: мне рано было возвращаться, мать ещё не успокоилась: нам штраф прислали на три рубля.
Я думал, думал, как бы раздобыть что-нибудь поесть, чтоб протерпеть до вечера, и надумал. Я спросил:
— Кем твой отец и мать работают?
— Папа поступил начальником пожарной охраны на мебельную фабрику. Мама… Она — провизор, — похвастался Ромка.
— Кто? — Я знал много профессий: лётчик, кузнец, электромонтёр, но про такую профессию не слышал.
— Провизор… В аптеке по рецептам делает лекарства.
— Аптекарша, — догадался я.
— Нет, провизор.
Я не стал спорить: если он хотел, чтоб его мать работала каким-то провизором, пусть работает. Я перешёл к делу:
— Сейчас домой придёшь… Обедать будешь?
— Бабушка ждёт… Борщом накормит и голубцами.
— Хорошо, когда есть бабушка. — Я вздохнул, подумал и сказал: — У меня бабушки нет. Она умерла.
Мне даже грустно стало от того, что я сказал. Бабушка-то была жива и здорова, жила в Ростовской области. Но всё равно мне почему-то стало жалко бабушку, вы же знаете мой характер: я всегда верю в то, что говорю.
— Вынеси что-нибудь поесть, — сказал я под конец. — Не хочется идти домой. — Бабушки у меня нет. И нога болит.
Мы подошли к Ромкиному забору. Медведев пролез в дырку, я сел на бревно у забора.
Было слышно, как бабушка заставила Ромку вымыть руки, потом разжигала керогаз, гремела кастрюлями…
От нечего делать я думал. Я иногда думаю, когда делать нечего. Вспомнил книжку про знаменитых путешественников. Они оказались в пустыне. Они умирали от голода и жажды. Долго, так интересно умирали.
Тут в заборной дырке показалась Ромкина голова.
— Держи! — он сунул мне тёплый блин и два яйца.
Думать сразу расхотелось. Я ел блин и яйца. Между прочим, яйца оказались всмятку. Это я узнал, когда на штаны вывалился желток.
— Всё равно! — решил я. — За кино попадёт и за штаны. Теперь до вечера можно терпеть. Вечером с работы отец придёт. Отец любит, чтоб его встречали с работы. Может, ничего и не будет за кино. И за брюки тоже ничего не будет. Отец заступится.
Бабка Агафья
Потом мы лежали на раскалённом песке. Вообще песок, после того как посинеешь в воде, ценная вещь. Я подсыпал под бок целую горку.
Ромка говорил что-то про сады:
— Чтоб быть с сильной волей, надо быть честным. Кто не честный, у того не может быть сильной воли. По чужим садам лазить нельзя, потому что нечестно. А кто может объяснить, почему яблоки в чужом саду вкуснее, чем в своём?
Я ничего не ответил. Я стучал зубами от холода.
— Парадокс получается, — продолжал Медведев.
Откуда он такие слова берёт: провизор, парадокс?
— Что это такое? Сорт яблок? — спросил я.
— Нет. Парадокс… Абсурд знаешь? Это вроде абсурда.
— Так бы сразу и сказал, — ответил я.
Я так ничего и не понял, но больше говорить не хотелось… Сверху палило солнце, внизу поджаривал песок. Глаза закрылись. Чудно как! Я слышал, как плескалась Усманка, как говорил Ромка, я не спал и в то же время как бы спал. Я чувствовал, как отогревается спина, как букашка поползла по моей руке, но пошевелить не мог даже пальцем.
— Нельзя, а хочется, — слышался голос. — Так всю жизнь. Тебе хочется, но нельзя. К бабке Агафье залезть можно!
Я очнулся.
«То нельзя, то можно», — соображал я. Ещё час тому назад я звал его залезть к Лидке, нарвать яблочек, а он отказался, теперь меня зовёт.
— Бабка Агафья — вредный тип! — твёрдо заявил Ромка.
— Откуда знаешь?
— Мама говорила. Она в аптеке работает, она всё знает.
— Тогда что же… Раз твоя мама говорила, раз тип… Когда полезем?
Что бабка вредная, я и без Ромкиной матери знал.
Агафья считалась пенсионеркой. Но была спекулянткой. У неё был дом. Большой. Летом она сдавала его дачникам, и веранду тоже сдавала, сама жила с двумя собаками в сарае, стерегла сад. Сад у неё был! Такого больше ни у кого не было! Яблоки — во, с кулак! Мы как-то на сборе отряда решили взять над бабкой шефство. Пошли и сказали, что теперь мы — тимуровцы, и будем её перевоспитывать: будем колоть дрова, ходить в магазин за кефиром… Чтоб она не позорилась — не ездила в город спекулировать картошкой и яблоками.
Бабка выслушала, потом как схватит хворостину, собаки как залаяли. Больше мы и не ходили к ней.
— А если ребята узнают? — спросил я на всякий случай. — На совете отряда разберут. Мы клятву давали по чужим садам не лазить. Пионерам нельзя по чужим садам лазить…
— За вредных не разбирают, — успокоил Ромка.
— Но к Агафье залезть не просто: у неё собаки, — вспомнил я.
— Мы просто и не будем, — Ромка что-то соображал. — Мы по плану. По стратегическому.
— Ха! Кто нам его даст? План…
— Сами разработаем. Стратегический план разрабатывается перед началом военных действий. Так написано в папином учебнике.
— Ладно, разрабатывай, — согласился я.
Медведев разровнял ладонями песок, взял палочку и нарисовал закорючки.
— Ну и что? — посмотрел я.
— Это план сада. Вот ворота, улица, сарай. — Он подумал немного и нарисовал стрелку. Подумал ещё немного и нарисовал двух уродцев с большими головами.