— Сашка, да факт помогу, сказал же я.
— Мы с тобой, Кольша, и в карауле будем завтра рядом стоять в саду, ладно? — заглядывал мне в глаза Сашка.
— Ладно… Хорошо это, хоть настоящее дело поручили. А то уж играть-то надоело. Играй да играй как каторжный.
— И верно… Не маленькие. Так, значит, завтра себя покажем.
В пыльном нашем песчаном Барнауле зелени было немного, особенно в «центре», где стояли торговые ряды, собор и губком. Комсомольцы расчистили дорожки в захудалом городском саду, посадили на свежесколоченную смолистую эстраду свой оркестр, развесили самодельные афиши по заборам: «В городском саду большое гулянье — оркестр, музыка, марши», — и не просчитались. Вечером народ повалил валом.
Караульные были расставлены на дорожках, что проходили около заборов. Внизу забор был сплошной, в три или четыре доски, а выше шла решётка из поставленных крест-накрест перекладин. Мне и Сашке достался тот край сада, что выходил на пустырь. Часа два мы с важным видом расхаживали по нашей дальней дорожке, встречались и говорили друг другу:
— Сашка, ты ничего не боишься?
— Ничего. А ты, Колька?
— И я ничего. А они нас боятся.
— Факт, боятся.
— Они, наверно, услышали, что пионеры дежурят, вот и струсили: не лезут…
— Факт, не лезут…
Но как только начало темнеть, за забором раздались голоса, шушукание, смех.
— Лезь, ребята, всё равно ничего не будет.
Потом над изгородью показались лица мальчишек. Прежде всего высунулось лицо Кешки. Он уселся верхом на перекладинах и заболтал тощими ногами.
— Эй, валяйте назад! — крикнул я. — В сад бесплатно нельзя.
— Ой, да что ты говоришь! А мы и не знали, — закривлялся Кешка. — А может, ты по старому знакомству пропустишь?
— Валяйте назад! — повторил я. — Ну-ну, слезайте, забор не каменный — сломаете.
— А ты что, забор… караулишь? Вас вместо собак сюда напустили… Да? — спросил другой неорганизованный.
— И красные ошейники нацепили! — прокричал Кешка.
Ребята захохотали.
— Да лезь, братва, чего тут разговаривать…
Руки и ноги замелькали по перекладинам. Сейчас перелезут, прыгнут в сад.
— Сашка-а, вали сюда! — заорал я и, подняв длинный крепкий прут, кинулся к забору.
Сашка подлетел тоже с прутом. Пруты мы приготовили заранее, на всякий случай. Мы стали хлестать по рукам и ногам мальчишек. Они визжали, отдёргивали руки и ноги, и волей-неволей им пришлось соскочить с забора. Мы передохнули.
— Небось больше не полезут, — сказал я, вытирая пот. — Здорово мы с ними справились…
— Я пойду палку поищу, — ответил Сашка. — Палкой лучше: больнее от палки…
Но не успел Сашка отойти десяти шагов, как по голове меня что-то больно ударило.
Я схватился за голову, а удары так и сыпались: меня стукало в спину, потом что-то мягкое и вонючее шлепнуло по лицу. Я понял: это палили всякой дрянью мальчишки из-за забора.
— Эй вы, гады! — заорал я. — Будете кидаться — милиционера позову.
— Мы на твоего милиционера плевать хотели! — кричали из-за забора. — Не пустишь в сад — камнями закидаем.
— Попробуйте только.
Но камни, щебень, лошадиные шишки всё летели и летели из-за забора. Стало уже темно, увёртываться было прямо невозможно. Я крепко сжал кулаки. В глубине сада оркестр играл что-то грустное.
«Не уйду, — думал я. — Лучше пусть убьют, в висок попадут, а не уйду. Не пущу в комсомольский сад бесплатно». За забором опять зашушукались и завозились.
— Молчит… Ушёл, наверно…
— Полезем, ребята, ну, полезем, чего думать-то.
«Ладно, пускай полезут, — думал я. — Настегаем так, что зачешутся».
На край сада с главной площадки слабо доходил свет. Я зорко вглядывался в забор. Скоро я заметил, что ребята снова закарабкались по перекладинам. Сашка всё не шёл, но я решил лучше не подавать голоса и как только услышал, что они подбираются кверху, внезапно бросился к забору и стал в темноте хлестать прутом по чему попало.
— Вот тебе, вот тебе, вот тебе! — кричал я, трясясь от ярости. — Будете лазить!.. Будете камнями кидаться!..
Мальчишки снова отступили, ругаясь и взвизгивая.
«Отстоял сад», — гордо думал я. Но не успел я передохнуть и потереть свои синяки, как завопил Сашка.
Я бросился к нему. И снова мы хлестали палками и прутьями по забору, старались попасть мальчишкам в лица, и снова они прыгали с забора вниз, на пустырь, как обезьяны.
— Ну погодите! — закричал Кешка. Теперь мы вам житья не дадим! Теперь вы у нас попрыгаете!..
Поздно вечером, когда прошёл сторож с колокольчиком, мы собрались у выхода.
— Ну как? — спросил меня один караульный. — Всё в порядке?..
— Факт, в порядке, — отвечал я. — Ни одного не пропустили.
— Мы тоже… А что, Колька, скажи, они вас боятся?
— Боятся — страх! Мы только крикнем: «Куда лезешь?» — сразу бегут, — похвастался Сашка…
— И камнями с заборов не кидаются? — спросил опять пионер.
— Нет, боятся…
— В нас тоже… не кидались… Тоже… боятся… — запинаясь, отвечал караульный.
Я поглядел на его лицо: на щеке у него лежала свежая ссадина. Я взглянул на других караульных: у кого была испачкана курточка, у кого порвана шапка.
— Помогли комсомольцам… — проговорил я. — Ребята, мы и Лёне так скажем, что боятся пионеров, не лезут.
А на другое утро мы узнали, что ночью в саду вытоптали самый лучший газон. На этом газоне из растущих цветов был составлен портрет Карла Маркса. Карл Маркс был очень похож, особенно издали, с дорожки.
Барнаульские комсомольцы гордились этой клумбой, и вот в одну ночь её не стало.
— Придётся ввести ночные дежурства, — сказал Лёня. — Всю ночь дежурить.
Мы только переглянулись и промолчали.
— Вы что это, ребята? — забеспокоился Лёня. — Раз взялись за гуж — крепитесь. Сами знаете — пионер стоек и бесстрашен. Уж вы покажите себя: не сегодня завтра сюда Шумилов приедет.
— Кто это?
— А у нас губбюро юных пионеров формируется, так он председателем будет. Уралец, знакомый мой старый. Станет нашу работу проверять — так будет чем похвастаться… Мы ему, может быть, встречу организуем. Очень хороший парень.
— Есть, — сказал я за всех. — Не осрамим отряда…
IX. НОЧНОЙ РАЗГОВОР
В тот день я должен был остаться на ночь. Я наврал матери, что пойду ночевать к Сашке, а то она и так всё время ворчала, что караулы — сплошное безобразие и что на днях она сама пойдёт говорить с начальником отряда.
Я пришёл в сад под самый вечер и сменил Вальку Капустина. Валька хлюпал разбитым в кровь носом.
— Так кидались!.. Так кидались… — пожаловался он. — Я уж чуть-чуть не сбежал, честное слово.
— Ну и бежал бы, нюня, — проворчал я. — Трудно, так кати из отряда!
— Да нет… да я ничего, — испугался он. — Ну дежурь. Держись. Лёня опять говорил: надо отличиться, какой-то главный начальник будет отряд проверять.
— Слышали, — ответил я уже на ходу. — Шумилов…
Я стал на своё место к дальнему краю сада. Гулянье уже прекращалось, гасли фонари, листва шелестела по бокам и высоко надо мною.
Вдруг я услышал, что кто-то раздвигает плохо державшиеся в одном месте перекладины забора.
Голос взрослого, низкий и чуть картавый, говорил:
— Ну давай, Шура, руку… Пройдём через сад, тут ближе, да заодно ребят встретим.
Потом при слабом свете ночи я разглядел, как двое взрослых пролезли через дырку и стали на дорожке. Я шагнул к ним.
— Граждане, нельзя, — сказал я. — Сад закрыт.
— Закрыт? — переспросил парень и наклонился ко мне. — А ты-то что тут делаешь? Ты кто такой?
— Первому городскому отряду имени Спартака поручено охранять комсомольский сад, — выпалил я одним духом. — Я в карауле.
— Что? Что? — вдруг строго перебил меня незнакомец. — Ты пионер?
— Да, — отвечал я гордо, — конечно пионер.
— А почему же ты не спишь? — ещё строже спросил незнакомец. — Разве ты не знаешь, что пионерам в это время спать полагается? Какая же из тебя смена рабочему классу растёт, если ты по ночам разгуливаешь, а?..
Я обиделся. «Залез да ещё нотации читает», — подумал я и сказал:
— Я не разгуливаю… Я сад караулю… Чтобы всякие несознательные беспризорники и песталоцы не лезли.
— Ну и что же, здорово вас лупят эти самые беспризорники? — с интересом перебил меня мой собеседник.
Я промолчал.
— Так здорово, говоришь, лупят? — заговорил опять неизвестный. — Так, так. Ну а кто же у вас начальник отряда?
— Наш начотр — Лёня Нежин, — ответил я. — Неужели не знаете?
— Нежин? — воскликнул незнакомец. — Нежин? Как же, знаю, знаю такого товарища. Так это он вас сюда и пристроил? Ну а ещё что вы в отряде делаете?
Я молчал, меня злили его насмешливые вопросы.
— Ну, выкладывай, выкладывай, не стесняйся… Ведь есть же чем похвастаться. Ну?
Я процедил сквозь зубы, что мы играем в революцию, проводим беседы, учимся боксу и маршируем с барабаном…
— Ну хватит. Ясно. Нежин где? — вдруг перебил меня парень.
— Он, наверно, в красном садовом уголке, — ответил я робко. — Они там кассу подсчитывают.
— Пойдём туда сейчас же, Шура, — решительно сказал парень, — откладывать нечего… Поговорим с ним сегодня же. А ты, товарищ пионер, спать иди… Сию же минуту…
— Начотр снимет, тогда пойду, — отвечал я. — Я вас слушать не обязан… Ещё не знаю, кто вы такой…
— А вот скоро узнаешь, — может, завтра и узнаешь… Иди, иди домой, тебе говорят.
— Начотр снимет, тогда уйду, — повторил я.
— Эк вас вымуштровали! — удивился парень. — Ну и то хлеб… Пойдём, Шура.
Они ушли. В саду опять наступила тишина. Я ходил взад и вперёд по дорожке. Страшные мысли полезли в голову: что за люди? Какое им дело до отряда? Зачем им Лёня? Не зря ли болтал я про отряд? Может, они шпионы. Налётчики. Пойдут, кассу оберут, Лёню убьют… Может, закричать, пока не поздно?.. Я весь дрожал от беспокойства.
Но послышались громкие голоса. Это шли тот парень, Шура и Лёня: я узнал постукивание о землю костылей.
— Не дело, не дело, Нежин. Что они тебе — куколки? Игрушки? — гудел густой картавый голос парня. — Ты уж не упрямься. Согласись сам… Теоретик…
— Это моё убеждение, товарищ Шумилов, — отвечал негромко Лёня.
— Шумилов! — чуть не закричал я. Приехал Шумилов! Вот тебе и раз…
Они подошли ко мне.
— Коля, караульный никогда не разговаривает ни с кем, а тем более никого не пропускает. Запомни это на всю жизнь, — строго сказал Лёня. — А теперь иди домой. Будь готов…
— Всегда готов, — прошептал я, сделал в темноте салют и бегом побежал к выходу. У калитки я нагнал наших караульных — Сашку, Петьку и других. Они тоже уходили домой.
— Что случилось, Колька? — спросил Сашка. — Почему нас сняли с караула?
— Приехал Шумилов, — выпалил я. — Приехал, и вот…
Караульные переглянулись и засвистали.
X. В ОТРЯД ПРИШЁЛ ШУМИЛОВ
Я чуть-чуть не опоздал на сбор, и когда прибежал, то увидел, что Шумилов и Шура, мои вчерашние ночные собеседники, уже там.
— Колька, это они? — тревожно спросил меня Сашка. — Вчерашние?..
— Они, — кивнул я головой и стал, как и все, разглядывать Шумилова и Шуру. Шумилов был здоровяк, в красноармейской гимнастёрке. У него было широкое румяное лицо. Рядом с ним наш Лёня казался прямо пионером. Шумилов бегал глазами по комнате, по ребятам, что-то говорил Шуре и весело улыбался. А Шура стояла рядом и кивала головой. На её русской синей рубашке был приколот кимовский значок.
— Ну, ребята, открываем сбор, становитесь, — сказал Лёня.
Мы выстроились, подняли флаг на мачте, провели перекличку, прокричали «старому полундра миру», спели «Интернационал».
Шура и Шумилов серьёзно глядели на нас.
— Садитесь, ребята, — сказал Лёня, — беседы сегодня не будет… Я уже говорил вам, что должен приехать товарищ Шумилов, председатель губбюро юных пионеров… вот он приехал… Хочет порасспросить вас о нашей жизни, поговорить с вами. Слово предоставляю товарищу Шумилову.
Мы неприветливо глядели на Шумилова и на Шуру.
— Так вот вы какие… пимокаты барнаульские, — сказал Шумилов. — Первый сибирский пионерский отряд… Так, так. Так сколько же вас, говоришь? — обратился он к Смолину.
Смолин встал навытяжку.
— В первом городском отряде имени Спартака сорок человек юных пионеров, отрапортовал он.
А сколько было, когда отряд организовался? — спросил Шумилов и прищурился.
— Пятьдесят три человека.
— Так, так, — Шумилов почесал себе затылок. — А сколько в городе неорганизованных ребят… ровесников ваших?
— Не знаю… Много… — помолчав, отвечал Смолин.
— Не знаешь? Жаль, жаль… Ну, ребята, тогда, может быть, кто-нибудь из вас скажет, сколько у него товарищей не пионеров? Ведь четвёртый пионерский закон, наверно, изучали?
Ребята молчали. Всем было как-то тяжело, неловко, точно трусы стали тянуть или очень туго завязаны галстуки: я чувствовал это по себе и по растерянным, красным лицам моих товарищей.
— Мы с неорганизованными не дружим, — сказал Сашка басом. — Мы даже с теми, кто в пионеры не пошёл, водиться перестали… Мы с ними боремся.
— Да ну?! — удивлённо воскликнул Шумилов. — Зачем же вы это? Как же вы с ними боретесь? Бьёте их, что ли? А ведь, наверно, хорошие ребята, а? Наверно, дружили с ними раньше по-настоящему. Ведь это же очень тяжело, ребята, когда старого товарища бьёшь. Хуже ничего на свете нет, я по себе знаю.
— Они нам работать мешают, — пробурчал Сашка.
— Работать? Да неужели вы работаете, в отряде-то? Вот я вчера ночью с одним пионером вашим говорил, с тобой, кажется?
Я молча кивнул головой.
— Ну вот. Я его и спросил: как, мол, отряд работает? А он отвечает: играем в революцию. Я тут ещё вашего начотра порасспросил, он мне то же самое отвечает. Играем, говорит… — Шумилов помолчал. — Так как, ребята, играть вам не надоело? В революцию играть?
Мы молчали. Лёня стоял у стола спокойный, только на скулах шевелились круглые маленькие мускулы. Он смотрел на каждого из нас по очереди. Мы переглядывались и ничего не отвечали.
— Надоело, — вдруг громко и отчётливо сказал Смолин. — Я думаю, товарищ Шумилов, что только играть всем надоело.
Ребята, как один, повернулись к Смолину.
«Смолин — предатель», — быстро подумал я.
— Надоело, говоришь? — оживился Шумилов и встал. — Так, так… А ведь я тоже думаю, что должно надоесть. Я даже думаю, не распустить ли нам такой отряд, который только играет да вот ещё ненужным делом занимается, вроде караула по ночам?
Ребята зашумели, закричали:
— Как распустить?
— Зачем распустить?
— Лёня, скажи ему что-нибудь. Что зря всех мучает?
— Ни за что распускать нельзя, — тонким голосом кричал Сашка. — Нас дома ругали, а мы в отряд ходили. Нас хулиганы на улицах били, а мы не отступались. Мы политически развитыми стали. Мы…
— Стой, стой! — закричал Шумилов, хлопая рукой по столу. — А ты в пятую группу перешёл? Ну?
Он впился глазами в Сашкино лицо.
— Меня… на осенние испытания назначили, — пробормотал Сашка.
— А говоришь: политически развитой! — насмешливо протянул Шумилов. — А говорите: работаем! Да разве это работа? Я вот в школе сведенья взял: знаете что? Пи-онеры-то, оказывается, хуже всех учатся. Хуже неорганизованных. Позор! Срам!
Ребята шумели, роптали.
Гул стоял в комнате.
— Ну тише, пионерия! — весело крикнул Шумилов, вскочил и одёрнул гимнастёрку. — Зря вы ерепенитесь… Вот что… — Он оглянулся и схватил Шуру за руку. — Вот вы её видите, видите? А вы знаете, что она, когда ей столько лет, как вам было, забастовки устраивала?
— Ну, Шумилов, — отмахнулась Шура, — ну зачем ты про меня?
— Ничего, ничего, — громко говорил Шумилов, — пусть узнают… Она с десяти лет на бумажной фабрике работала… Вместе с такими же девчонками, подругами своими, тряпки сортировали. Она своих девчат подговорила — устроили забастовку. Мало того, взрослые к ним примкнули… Да она вам сама потом расскажет, сама. — Шумилов подошёл к столу и уже спокойно сказал: — Я это к тому, товарищи, говорю, чтобы вы поняли: вы в революцию не только играть можете, вы её делать, делать можете. А кто говорит, что дети могут только играть, а помогать своим взрослым товарищам в революции не могут — тот ничего во всей революции нашей не понимает… Ну вот ни черта не понимает.