— Тысяча проклятий! — зарычал Балаж Мадьяр. — Ты-то здесь зачем? Вырастил же я тебя на горе себе. Ты уж и в военные советы вмешиваешься! Уговорила взять её в лагерь, и вот благодарность — из кожи вон лезет, чтоб себя погубить…
— Да-а, много у вдового человека забот, когда в доме взрослая дочь, — улыбаясь, сказал король. — Самое разумное, что следует сделать, повязать её голову обручальным платком.
— Тысяча чертей! Я ничего не имею против. Я занят по горло, нет у меня свободной минуты, чтоб держать под присмотром девчонку. А муж за ней приглядит… Только б нашёлся достойный жених…
— Есть у меня на примете парень. Я сам предлагаю ей жениха — значит, по званию, положению, состоянию он будет её достоин. Об этом уж я позабочусь.
— Нет, нет! — вскрикнула Йоланка и, словно защищаясь, выставила руки.
Но поздно — король уже назвал имя.
— Скажи, полководец мой Балаж Мадьяр! Желаешь ли признать Пала Кинижи своим зятем?
При этом имени все присутствующие вытаращили глаза и разинули рты. А Балаж Мадьяр вспыхнул от гнева, но минуту спустя овладел собой и довольно спокойно ответил:
— Что говорить, парень — герой, этого у него не отнимешь. Под Шпильбергом несколько дней назад только он, а никто другой спас меня от неминуемой смерти. Но, сдаётся мне, самый его выдающийся подвиг, что отважился он глядеть на дочку Балажа Мадьяра.
— Пал Кинижи — настоящий герой, это я подтверждаю, — продолжал король. — А звание, достойное рода невесты, он получит незамедлительно.
В продолжение всего разговора Пал молча переводил взгляд с короля на военачальника, но тут не выдержал и заговорил:
— Мой король, ваше величество, позволь сказать всего два слова. Не хочу я жениться, покупая жену высоким положением и богатством. Я человек простой. Не годятся мне все эти господские штучки. Коли считаешь за преступление, что я на барышню из знатного рода загляделся, накажи меня за это, король. По всей строгости закона покарай и за то, что я самовольно ушёл с поста. Но если за подвиги, совершенные мной, полагается какая-нибудь награда, позволь мне, государь, сражаться там, где больше всего врагов нашего отечества.
И король вынес приговор:
— Слушай, Пал Кинижи! Ты самовольно покинул пост, и за это я тебя наказываю. Я изгоняю тебя из нашего лагеря. Ты отправишься на южную границу государства, которую опять нарушили турки. Они топчут нашу землю и убивают наш народ.
— Государь! — воскликнул осчастливленный Кинижи. — Это наказание — величайшая награда. Я в долгу перед матерью и своей сестрой и должен отомстить за них туркам. С той минуты, как взял я в руки меч, я ни о чём ином не помышляю.
— Таково наказание, — продолжал король. — А в награду за подвиги назначаю тебя своим главнокомандующим.
Ропот недовольства пробежал по рядам собравшихся военачальников. А Голубан не утерпел и сказал вслух:
— Ваше величество! Назначая какого-то безродного солдата командующим над всеми нами, ты ставишь в унизительное положение сотни своих верноподданных.
Кинижи пристально взглянул на кондотьера, и Голубану тотчас припомнилось ночное злодейское нападение, закончившееся позором и неудачей. Он тут же прикусил язык. А король, будто не слыша замечания кондотьера, продолжал говорить:
— Для того чтоб твоё состояние соответствовало твоему новому высокому званию, я ввожу тебя во владение Надьважоньским замком. Отныне и впредь ты законный владелец этого замка и шести деревень, расположенных вокруг него.
При этом заявлении даже Балажу Мадьяру изменила выдержка, и он злобно зашипел:
— Берегись, государь! Не повторяй ошибок наших давнишних королей-ветрогонов, беспечно раздававших звания и богатства.
— Моё решение родилось не в одну минуту, — возразил король. — Мне давно известны подвиги Пала Кинижи. Я не раз имел возможность убедиться в его силе, отваге, верности и остроте ума.
— Он простолюдин, — раздался голос одного к из знатных господ.
— Верно! — крикнул король. — Да только отец мой Янош Хуняди из этих самых простолюдинов создал непобедимое войско. Эти простолюдины под предводительством моего отца спасли наше отечество! А знатные господа, вместо того чтоб выступить на защиту отечества, грызлись со мной да между собой.
— Ваше величество! — произнёс новый главнокомандующий Пал Кинижи. — Обещаю быть достойным твоего высокого доверия. — С этими словами он отвесил королю глубокий поклон и направился к выходу, шагая мимо живой стены родовитых господ.
Пока он шёл, в шатре царила мёртвая тишина, а когда вышел, послышались сдавленные рыдания Йоланки.
XIII. «Ау, дружище, ау!»
У подножия холма, на котором высился Надьважоньский замок, ещё и сейчас шумит ветхая старинная мельница. Разумеется, это не та самая мельница, которая грохотала во времена короля Матьяша. Но вполне вероятно, что громадные, в зазубринах мельничные жернова, разбросанные по двору и по берегу ручья, дробили зерно в те давно минувшие времена. Как бы там ни было, ясно одно: мельничное колесо стучало и тогда, омытое водой небольшого ручья, а Пал Кинижи, главнокомандующий короля Матьяша, когда приезжал отдохнуть в свой замок от боёв с турецкими разбойниками, нередко спешивался у ворот мельницы и подолгу беседовал с мельником. Иногда он заходил на мельницу и смотрел, как размалывают зерно жернова, и слушал знакомые с детства звуки, баюкавшие его в колыбели. Гость и хозяин подолгу беседовали вдвоём под привычные жужжание и рокот. Кинижи рассказывал о мельнице своего отца, показывал, как работают мельники в другой стороне венгерского государства. Порою он сетовал: зовёт не дозовется отца приехать в его прекрасное поместье, но старик упрям и не поддаётся никаким уговорам — не желает расставаться со старой мельницей. И отец, и тётушка Оршик, его добрая кормилица, знать ничего не желают: обоим, дескать, жизнь не в жизнь на чужбине да на покое, без забот и хлопот.
Однажды в тихий осенний день Пал Кинижи сидел в гостях у мельника. Выглянув случайно за дверь, он увидел, что со стороны старинной церкви во весь опор скачет гонец. Пал бросился к воротам, но гонец заметил его в последний момент и не смог на скаку остановить коня; конь помчал его дальше, оставив мельницу далеко позади, так что пришлось поворачивать назад. Наконец всадник соскочил со взмыленного коня и протянул Кинижи большой пакет со множеством печатей.
То было спешное послание короля. Война с чехами, позарившимися на венгерские земли, была к тому времени закончена, но назревала стычка с германским императором. Поход короля Матьяша против коронованного старца, посягнувшего на независимость венгров, был победоносным. Австрийские крепости сдавались одна за другой, и венгерское войско дошло уже почти до Вены. Король Матьяш давно бы разделался с дряхлым узурпатором, будь у него только этот единственный враг. Но, кроме него, королю приходилось всё время держать на мушке турок. Турок да собственных своих бунтарей — непокорных властителей…
С королевским посланием в руках Кинижи вскочил на коня и помчался в замок. Он вихрем взлетел на башню и, сложив руки рупором, закричал:
— Ау, дружище! Ау, друг Давид!
Что значил колокольный звон в сравнении с набатным голосом Пала Кинижи! Когда, взбежав на башню замка, звал он к себе своих друзей, гудели окрест все леса и долины и слышно было в самых отдалённых уголках края. Пятеро мужчин передавали друг другу клич, чтоб чей-то зов докатился до монастыря Палош, но голос Кинижи проникал в самую уединённую келью, где сидел, склонившись над летописями, кто-либо из его друзей.
Едва замерло эхо, отозвавшееся на клич, брошенный Кинижи, как в воротах монастыря появился невысокий бородатый человечек.
— Скорей, Давид! Лети стрелой! — закричал ему Кинижи. — Я получил от короля письмо. Беги же, коль верхом скакать не научился!
Услыхав, что письмо от короля, Давид помчался быстрее ветра. Когда Кинижи спустился во двор, до него донеслось тяжёлое дыхание бегуна, а спустя секунду друг-бородач уже ворвался в ворота. Давид увидел письмо, и у него смешно затряслась борода.
Зажав в руке письмо, Кинижи бежал навстречу Давиду, спеша узнать, что пишет король.
«Мои лазутчики донесли, — сообщал король, — что свирепый Мохамед послал двенадцать пашей во главе могучего войска, чтоб растерзать наш Трансильванский край. Садись на коня, сынок, и мчись во весь дух в крепость Темеш. Там, как сумеешь, умножь гарнизон, состоящий из горстки отчаянных храбрецов. Доведи до сознания властителя и крестьян, какая угроза нависла над родиной. Если не преградить дороги пашам, они опустошат Трансильванию, зальют её обширные земли слезами и кровью. Мы уже оповестили трансильванских воевод, но у нашего верного Иштвана Бaтори недостаточно сил, чтоб остановить нашествие турок. Спеши же, сынок, ибо дорог нам каждый час. Помни, что каждый выигранный тобою час — выигрыш для всего отечества».
Кинижи, конечно, не ждал ни секунды. Едва забрезжило утро следующего дня, как он уж у Тихани переправился через Балатон. Все, кто умел держать оружие в руках, пошли вместе с ним. На первых порах отряд Кинижи был невелик, но в пути обрастал людьми, привлечёнными словом и доблестью славного полководца. «Отечество в опасности!» — будто на крыльях летела грозная весть, и стар и млад покидали дома, чтоб примкнуть к отряду Кинижи. Кто слышал о Кинижи, кто видел его скачущим впереди солдат, тот следовал за ним без раздумий, как дитя за родным отцом, с беззаветной верой, что он самый сильный на свете, что не страшна с ним лихая беда.
Когда Кинижи подходил к Дунаю, он вёл за собой многочисленный отряд. Подойдя к Тиссе, он командовал уже целым полком.
XIV. «Кинижи! Кинижи!»
Когда Кинижи прибыл в Темешвар, турки проникли уже в глубь Трансильвании. Старый, испытанный в боях воевода Иштван Батори умел воевать, но не мог в короткое время сколотить такую армию, которая преградила бы путь шестидесяти тысячам солдат паши.
Одно за другим загорались трансильванские селенья. Из полыхающих деревень на обезумевших от страха конях выносились турецкие спаги, волоча за собой девушек, женщин, детей. Из обугленных селений, извиваясь змеёй, ползли длинные колонны повозок, нагруженных крестьянским добром. Впереди себя янычары гнали тысячи тысяч пленников, прикованных друг к другу цепями. А Иштван Батори, убелённый сединами, изрубленный в сражениях воевода, был вынужден всё терпеливо сносить, пока не собрал мало-мальское войско, — лишь тогда появилась у него слабая надежда, что поведёт он людей не просто на убой, а, может быть, выиграет сражение. Вторжению он помешать не смог, зато сумел преградить отступление несметным полчищам турок.
С небольшим, но отважным войском седовласый Батори стал биваком в Кёньермезе на берегу полноводного Мароша. Что говорить, по сравнению с турецким разбойничьим войском армия Батори была просто горсткой храбрецов. Зато каждый солдат Батори был исполнен решимости принести свою жизнь на алтарь отечества. Сколько их было в отважном венгерском воинстве, у кого во время нашествия турок сложили головы отцы, сыновья, братья и жёны! Не было среди венгров такого солдата, у которого янычары не угнали бы родных на чужбину. У одного сожгли дом, у другого увели скот. Вот почему каждый воин Батори знал, за что он воюет, за что, если надо, пожертвует жизнью.
Чего только не делал Батори, чтоб увеличить свою армию! Увы, людей не хватало, а дожидаться армии Кинижи времени не было. Потому что турки, забрав добычу и захватив пленников, спешили убраться восвояси. Тогда Батори принял решение: он не даст уйти разбойникам даже ценой гибели всего своего войска. Пусть не тешит себя надеждой турецкий султан, что ему позволят безнаказанно грабить Венгрию.
И вот наступил день, когда атака турецкого войска казалась неминуемой. Поутру седой ветеран обратился к венгерским воинам с зажигательной речью.
— Отбросьте страх, — говорил он им, — пусть сердце каждого венгерского воина станет сердцем льва, а душа — душою героя. Великий Янош Хуняди выходил против турок с горсткой храбрецов и бил их множество раз. А герой Албании, князь Дёрдь — вспомните его! — защищая родину, сокрушил армию противника, превосходившую его в несколько десятков раз. Когда небольшая армия сражается за правое дело, это умножает её силы так же, как поток преступлений и злодеяний ослабляет грозное войско врага.
— Родина или смерть! — словно единый крик, вырвалось у солдат, когда воевода закончил речь.
И вот Батори, не раз глядевший смерти в глаза, построил в боевой порядок полки. На правом фланге — секейцы, на левом — саксонцы и румыны, в центре — он сам впереди закованного в латы полка кирасир. Гигантская армия турок тоже приведена была в боевую готовность. Сражение началось на левом фланге. Саксонцы приняли удар на себя и дрались, как львы, рубя и кося неприятельские головы, но лавина турок, казалось, не убывала — на место убитых вставали тысячи тысяч новых солдат. И левый фланг дрогнул, саксонцы отступили. Тогда в бой вступили стоявшие за ними румыны, но и им не сдержать неистовый натиск врага. Кровь, своя и чужая, заливает землю, ряды суровых румын заметно редеют, а туркам по-прежнему несть числа: один турецкий отряд отходит, его место сейчас же занимает другой. Снова стремительная атака врага, турки ожесточённо теснят левый фланг, и вот уже полк румын смят, разбит… Сотни героев пали в неравном бою и обрели вечный покой в волнах полноводного Мароша.
В бой вступили секейцы. На какое-то мгновение у Батори блеснула надежда: не отступят секейцы, выстоят. Но тут на них обрушилась такая громада турок, что устоять было трудно; ряды храбрых секейских воинов были смяты, и правый фланг венгров тоже дрогнул и отступил. Эх, если б нашёлся летописец и записал бы каждый подвиг в отдельности, что свершали на поле брани отчаявшиеся секейские воины, описание заполнило бы десятки и сотни книг!
Надо было выручать фланги, спасти их от полного уничтожения, и Батори с полком кирасир, витязи которого были как на подбор, бросился в смертный бой; под прикрытием его атаки воины, отступавшие с флангов, получили кратковременную передышку, могли отдохнуть и собраться с силами для новых битв. Атака Батори была так стремительна и внезапна, что передние ряды турок не выдержали. Они побежали и увлекли за собой стоявших позади. Победа? Увы, совсем ещё свежие, не участвовавшие в сражении турецкие полки только ждали приказа, чтоб ринуться в бой. Битва достигла апогея. Отчаянный манёвр Батори вдохнул бодрость в уцелевших воинов с флангов, и, молниеносно переформировавшись в единый отряд, они поддержали атаку кирасир. Поле брани было усеяно турецкими трупами. Их было столько же, сколько к началу битвы было воинов в армии Батори.
Однако как ни велики были потери турецкой армии, она, казалось, не убывала — на горстку венгерских храбрецов по-прежнему двигалась неиссякаемая лавина турок. Воины-герои Батори замертво падали один за другим. Сам Батори обливался кровью — он был ранен шесть раз. Коня под ним убили давно, и воевода сражался пешим, сея вокруг ужас и смерть. Седой полководец и немногие воины, пока ещё остававшиеся в живых, решили дорого продать свою жизнь. Победить — надежды уже не было. Окружённая турками горстка отважных таяла с каждой минутой… И тогда произошло чудо.
Внезапно шум битвы перекрыл чей-то громоподобный клич.
Голос, казалось, шёл из-за туч, затянувших небо. «Ба-а-то-ори!» При звуках этого голоса даже турки, которые отвратительно вопили, чтобы криком устрашить неприятеля, — даже турки умолкли. В наступившей тишине раздавались звон стали, топот лошадиных копыт и предсмертные стоны раненых. Теперь над примолкшим полем можно было различить призыв:
— Батори! Батори!
Истекающий кровью воевода ответил радостным криком:
— Пал Кинижи!.. Пал Кинижи с нами!
Словно живительная струя коснулась ослабевающих рук венгерских воинов. Раненые позабыли о болящих ранах. Повергнутые в прах потянулись за мечами.