Всё так же, не отрывая от Пала налитых кровью глаз, он словно заворожённый терпеливо ждал, пока Пал затягивал на нём удила и надевал прочую сбрую. Потом на него положили седло, подтянули подпругу, а он послушно, смиренно каким-то чудом выдержал и это. Наконец Пал взял его под уздцы, и Вихрь покорно побрёл из конюшни мимо живой стены ошеломлённых свидетелей.
Зато во дворе, когда Пал вскочил в седло, Вихрь опять заартачился. То вставал на дыбы, то высоко подкидывал круп, пытаясь сбросить с себя седока. Но богатырь крепко держался в седле. Рванув удила так, что они больно врезались в губы, Пал сдавил коленями конскую грудь, и у того остановилось дыхание. Стиснутый намертво, Вихрь затих, словно оцепенел. Тогда, чуть ослабив тиски, Пал освободил его грудь и губы, и в то же мгновение Вихрь рванулся, пулей вылетел за ворота и бешеным галопом помчался по петляющей дороге с холма, на котором высился замок. Обратно конь и всадник неслись уже по другой дороге. Раз десять проносились они вверх и вниз, и Пал не останавливал его до тех пор, пока жеребец вконец не выдохся. В последний раз они прискакали к украшенным львиными головами воротам, когда король Матьяш и Балаж Мадьяр возвратились с охоты. Увидев Пала верхом на жеребце-дикаре, оба охотника вытаращили глаза. Усталый, взмыленный конь бежал лёгкой рысью. Пал осадил его у ворот и соскочил на землю. Придерживая рукой укрощённого коня, он склонился перед королём в низком поклоне.
— Ну, сынок, — сказал король, — с этим дикарём сотворил ты чудо. Долго горевал я из-за того, что такой великолепный конь без пользы простаивает в конюшне. Наконец-то нашёлся и на него хозяин. Так пусть он принадлежит тому, кто сумел его обуздать. Вместе с седлом и со всей упряжью я дарю тебе этого коня навечно. Седлай его во славу отчизны и на погибель нашим недругам.
С этими словами король ускакал, потому что не любил пустых и звонких слов благодарности. Так Пал Кинижи добыл себе меч и доброго коня. Да и в друзьях у него недостатка не было: в солдатском стане, когда он привёл туда укрощённого жеребца, только и было разговоров, что о его сверхъестественных подвигах; поэтому встретили его как равного, как товарища, с которым вместе сражались и делили тяготы тяжёлой походной жизни. Надавали ему множество добрых советов, помогли почистить заржавленный меч… Скоро-скоро нужны будут Венгрии остро отточенные мечи… Недаром же прервали охоту король и его военачальники: из Верхней Венгрии пришли тревожные вести. Опять принялись бесчинствовать разбойничьи армии вероломных властителей: губят людей, уничтожают добро, предают огню целые поселения.
В солдатский стан недобрую весть принёс длинноусый дядюшка Гергей. Да ведь не в одних вероломных властителях дело. Если и есть такие, не они составляют главную часть королевского войска. Старый воин поминал Подебрада, чешского короля.
— Жалко, ох жалко… — почёсывая затылок, говорил всеведущий бывалый солдат. — Было время, когда мы полагали, что оба великих короля вместе двинутся на турка да немца… Что глаза на меня таращите? Имелась у нас причина так думать. Одни желторотые не знают того, что Подебрад — тесть нашего короля.
— Тесть?
— Да, тесть! Вам-то и невдомёк, как дело было. Когда на замёрзшей воде Дуная объявили нашего Матьяша королём венгерским, он уже долгое время находился при дворе Подебрада. Кто знает, какие планы обдумывали два мудрых короля… Ведь наш Матьяш только из пелёнок вырос, а уж разумом своим мог за пояс заткнуть трёх епископов сразу. И планы эти потом скрепили печатью: дескать, выполнят всё, если король наш обручится с дочкой Подебрада. Матьяш надел обручальное кольцо и сдержал слово. Когда же он возвратился домой, мать, отчим, все до единого королевские советники отговаривали его от этого брака, да только зря время теряли. Сам папа римский наказал через своего легата, что освобождает его от данного обещания, — не помогло. Матьяш что сказал, то сказал — слово его железно — и взял в жёны дочку чешского короля.
А только в том беда, что поспешили они с этим делом. Наша королева совсем ещё дитя была. Ей бы год, два либо три за материну юбку держаться, а она — замуж. Вот и чахла, чахла в Буде бедная девонька, и овдовел король Матьяш прежде, чем смог обрадовать королевство престолонаследником… У нас уж исстари повелось, что венгр и тогда величает тестя отцом, когда умрёт его молодая жена и возьмёт он в жёны другую. Я своими глазами видел, как лились слёзы у нашего короля, когда в турецкую войну привезли ему в лагерь весть о кончине молодой королевы. Выходит, с тех пор много воды утекло из Дуная. И настало нам время против Подебрада идти. Раз король Матьяш решил, что пойдём, нам только одно остаётся: как можно скорее разделаться с теми тиранами в горах. А там и на турка!
— Да, на турка, на турка! — вскричал Пал Кинижи, потрясая отточенным, острым мечом.
Он думал о погибшей матери и уведённой в плен сестре. И в своём нетерпении совсем позабыл, что на таком серьёзном совете дело человека, не нюхавшего пороху, — молчать.
VII. Рыбак рыбака…
Вот и опустел гостеприимный двор Баланса Мадьяра. Король со всей своей свитой отправился в путь в тот же день. Из гостей остался в замке один Голубан, отложивший отъезд до следующего дня. Он разослал во все концы королевства гонцов с приказом немедленно собрать армию наёмников и в спешном порядке привести в боевую готовность, чтоб в любой момент она могла выступить в поход. У него же самого в замке Балажа Мадьяра было неотложное дело. Он принял решение и желал осуществить его немедленное Как только затихнет двор, он пойдёт к Балажу Мадьяру и посватает его дочь…
Задумано — сделано. Поздним вечером, когда, устав от военных забот, оба военачальника сели за стол, Голубан приступил к делу. Дольше ждать он не мог: он очень спешил, потому что с тех пор, как проник в тайну, которую прочитал в глазах Йоланки и Пала Кинижи, он не знал и не мог знать покоя. Разумеется, и речи быть не могло, чтобы Балаж Мадьяр выдал когда-нибудь свою прелестную дочь за какого-то проходимца, подручного мельника. Да ведь чем чёрт не шутит, когда бог спит! Чем раньше он повяжет голову Йоланки обручальным платком, тем будет лучше. А когда она станет его женой, пусть посмеет глазеть на других!..
Когда Голубан попросил руку, Йоланки, Балажу Мадьяру кусок показался горек. Что правда, то правда — богатства у Голубана несметные. Да и король к нему благоволит. Но кондотьер всё-таки кондотьер. И стало быть, он не может претендовать на руку дочери венгерского аристократа. И вообще не было у старика охоты расставаться с единственной дочкой. Стоило ему только вообразить, что не увидит он больше Йоланки, ласточкой порхающей вокруг него, не услышит её звонкого щебетанья, как сердце старого солдата начинало разрываться от горя.
Заворчал на Голубана старый воин: дескать, то да се, зачем в такое тревожное время сватовством докучать, когда и без того забот по горло, когда не сегодня-завтра предстоит военный поход…
— Я не требую много, я хочу одного: заручиться словом, прежде чем мы уйдём в поход, — упрямо твердил кондотьер.
В конце концов старик, чтоб отвязаться, всё так же ворчливо предложил Голубану отправиться к Йоланке и спросить у неё самой.
— Тысяча чертей, тысяча проклятий! Была бы жива моя бедная жена, не пришлось бы мне заниматься этими бабьими делами. Ступай и спроси у неё самой. Хотя говорю начистоту: отдам её без всякой охоты. Дочь моя куда бы разумней поступила, если б ещё немного поддержала своей заботой отца. Некуда ей спешить, не опоздает.
Что ответила Йоланка Голубану на предложение руки и сердца, осталось тайной для всех, кроме них двоих… Но одно было ясно как день: она не сказала ему ничего утешительного, ибо злополучный искатель её руки немедленно удалился и, коротко простившись с владельцем замка, ещё до рассвета отправился в путь.
Быстроногий породистый конь мчал Голубана во весь опор. Солнце уже стояло высоко, когда всадник перешёл с галопа на рысь. Он ехал один, без единого провожатого, если не считать таковым мучительный стыд, вызванный неудавшимся сватовством. Давая отдых коню, Голубан не спеша трусил по дороге, когда вдруг на некотором расстоянии от себя увидел всадника. Всадник трясся впереди него на тощей, заморённой клячонке. У бедного животного задние ноги были изодраны, и оно отчаянно размахивало хвостом, чтобы как-нибудь сохранить равновесие. Вот так пара — и смех и грех! А это что за невидаль: летит за ними густое облако пуха, будто вслед им вытряхнули разорванную перину. Голубан пришпорил коня, чтоб вблизи разглядеть чудака на кляче. Догнав его и поехав рядом, он увидел, что его странный попутчик на ходу ощипывает рябую курицу.
— Эй, малый! — заорал Голубан. — Эту курицу, видать, ты украл!
Всадник от неожиданности вздрогнул и мигом сунул что-то под плащ.
— Эх, сударь, — оправившись, заявил он, — нет ничего удивительного, если б я её и украл. Потому что я уж давно в пути и в брюхе у меня пусто, как у голодного волка.
— Зачем же ты с пустым кошельком отправляешься в странствие?
— Не успел я, сударь, его прихватить. Пришлось без оглядки бежать из деревни. А чтоб легче было бежать, за гроши сторговал я этого коня.
— «Коня»! — захохотал Голубан. — Дохлая кляча под тобой, а не конь.
— Какой-никакой, а всё-таки конь для такого бездомного бедняги, как я. Возьми меня, сударь, к себе в услужение. Прежде и я в солдатах служил и в милости был у нашего властителя, пока окаянный Пал Кинижи не выставил меня на потеху целой округе.
— Какое имя ты сейчас назвал?
— Пал Кинижи, сударь. Уж я ему отомщу, коли жив буду.
— Слаб ты для этого, малый. Кинижи на тебя только дунет, и поминай как звали тебя вместе с твоим крылатым конём.
— Не только силой жив человек, хитростью тоже. А где хитростью наделяли, там я не кисет, а мешок подставил.
— Твоя правда, малый. Хитрость — великая сила. Как звать тебя?
— Титом нарекли меня, честного человека.
— Если красть кур считается честным делом… — Настроение у Голубана постепенно поднималось. — Ладно, не беда, что ты курицу украл, зато мне ты можешь принести пользу. Что скажешь?
— Возьми, твоя милость, меня к себе, и буду я служить тебе верой и правдой.
— Чёрт с тобой, скачи позади меня, да только на почтительном расстоянии, чтоб люди не подумали, будто у Голубана такой голодранец оруженосец. — С этими словами развеселившийся Голубан ускакал вперёд.
Что касается почтительного расстояния, то сохранить его Титу было нетрудно, точнее говоря, трудненько было и вовсе не утерять след нового хозяина. Но он не отстал. Он сообразил, что, если несчастная кляча в конце концов подохнет, он и пешком отстанет не больше. Тит бил бедное животное, колотил мечом и руками, хлестал полуощипанной курицей. А когда высокопоставленный всадник, скакавший впереди, внезапно исчез из глаз, Тит от бессилия и ярости даже ущипнул выбившуюся из сил клячонку.
К счастью, Голубан опять пустил коня шагом. И хотя ценой великих мучений, но всё-таки не потерял его из виду продувной Тит-куроцап.
VIII. Буйко и Муйко
Объявление войны вовсе не означало, что сражение должно начаться немедленно. Первым долгом следовало собрать войско. Оно должно было состоять из армии короля и армии примкнувших к королю властителей. Затем следовало разыскать неприятеля. Среди владетельных князей король Матьяш быстро навёл порядок. Одних усмирил внезапным ударом, других — с помощью мудрой политики. А вот с чешским королём дело на лад не шло. Подебрад где-то маячил впереди, то исчезал, то появлялся, но лишь затем, чтоб исчезнуть снова. Правда, и король Матьяш всё тянул да откладывал, избегая решительного сражения, будто не хотелось ему вступать в бой со своим бывшим тестем. Лишь небольшие отряды конников то здесь, то там время от времени жалили неприятеля. Больше всего доставалось врагу от Балажа Мадьяра, в отряде которого служил Пал Кинижи, уже завоевавший известность в военном лагере. А ведь настоящая война ещё и не начиналась. Настигнув где-либо неприятельский отряд, Пал верхом на исполинском коне врезался в самую гущу рядов и двумя огромными мечами на полном скаку рубил вражьи головы; мечи его косили и слева, и справа, пока не поступал приказ полководца поворачивать назад.
Не война, а кислятина, и, наверно, она королю Матьяшу скоро бы наскучила, если бы, кроме военных, не заботили его иные дела. Не думайте, люди, что если король отправился на войну, то забыл обо всех прочих делах государства, будто оставил все дела в Буде и не помышлял ни о чём, кроме сражений. А ведь король Матьяш почти всю жизнь провёл в военных походах. Вот и приходилось устраиваться так, чтобы быть на войне и в то же время дома. Поэтому король всё, что было при королевском дворе, уложил в сундуки; взял с собой книги, учёных, советников и даже иностранных послов, повара, поварёнка, придворного дурака и, наконец, Буйко — любимого лежебоку.
А Буйко утомился от постоянных переездов. Ведь известно: кто с места на место переезжает с постелью, для того путешествие не радость, а крест. Самое же досадное, что во время кампании Буйко приходилось селиться с Муйко — придворным дураком. Так получилось, конечно, случайно, что лежебоку звали Буйко, а дурака — Муйко. Так вот, этот чёртов дурак всячески досаждал бедняге Буйко. То глумился над брюхом Буйко, которое на пуховиках поднялось, как в доброй квашне опара; то куриным пером щекотал в носу, то дул в ухо через соломинку: дураку, оказывается, до смерти хотелось увидеть, как лежебока вскочит с кровати.
Когда же этот каналья исчерпал весь запас безобидных шуток, то не смог придумать ничего умнее, как в ногах у Буйко подпалить средь ночи сухие листья. Тут ленись не ленись, а от пожара спасаться надо, и Буйко выпростал ноги и так лягнул негодяя, что зуб у дурака зашатался и кровь на губах показалась.
Так-то досталось обоим, и на какое-то время лежебока и дурак сделались добрыми друзьями. Вот уж скучища — даже скулы сводит.
— К чертям, — вздохнул однажды Буйко. — Война — самая дурацкая затея на свете. Наверно больше было бы пользы, если б два короля друг с дружкой схватились. Померились бы силами, и тот, кто победит, пусть берёт себе государство битого, и не мучили б они бедный народ своими проклятыми войнами.
— Да, — подхватил дурак. — Ты высказал то, что накипело на сердце у каждого. Беда только, что сморозил ты несусветную глупость. Потому что этому не бывать никогда. Уж настолько-то ума хватает у королей, чтоб шкуру своего недруга снести на базар. Будь это иначе, не были б они королями.
Что бы Муйко ни плёл, а исход этой войны короли решили, можно сказать, единоборством.
Итак, скучали короли, скучали и однажды в тихий погожий день, желая разогнать скуку, отправились верхом на охоту. Что там было, а чего не было, не наше дело, но, гоняясь по лесу за каким-то быстроногим зверьём, короли едва не столкнулись. Когда они узнали друг друга, обоих разделяла лишь узенькая полоска ручья. Как тут быть? А так, как водится между зятем и тестем. Слово за слово — и завязалась беседа. Сперва они легонько попрекнули друг друга, потом перешли на мирный разговор. В конце концов оба сообразили: если можно вести беседу в лесу, то с не меньшим успехом можно усесться за стол переговоров, а может быть, и за накрытый стол. И без войны, пожалуй, уладить все споры-раздоры.
Сказано — сделано. Наступил новый день, и короли собрались на пир. Гостей принимал король Матьяш. А когда король Матьяш устраивал пир, слава о нём гремела на целых семь государств. И теперь на биваке он такой задал пир, что Подебрад и все прочие гости два дня подряд только рты да глаза разевали. Жареные каплуны, блюда из рыбы, всевозможные яства следовали одно за другим. Тонкие венгерские вина били фонтаном, а с потолка свисали серебряные бочонки, из которых гости черпали самые изысканные напитки.