Пир горой, веселье в полном разгаре, шуткам и смеху не видно конца. А вот конца войне не предвиделось. Игристого вина море разливанное выпили, спорного же дела ни одного не уладили. Советники и так, и сяк, и вкривь, и вкось без умолку толкуют, да ничего путного придумать не могут. И вот король Матьяш в самый разгар веселья и пированья подзывает к себе придворного дурака и спрашивает: какой, дескать, по его мнению, надо предпринять шаг, чтоб королям не воевать, а всегда за общим столом пировать.
Тут придворный дурак, не будь дураком, припоминает, что недавно говорил ему Буйко, и смекает, что сейчас сказать надо. Притворяется, будто сам всё придумал, и с видом мудреца изрекает:
— Сколько ни ломал я свою умную голову, а ничего лучше придумать не смог. Вот что я предлагаю: пусть короли силой померяются. Кто победит — возьмёт государство побеждённого. А побеждённый, если останется жив, до скончания века будет гостем победителя, и пусть они вместе пируют и веселятся, как самые близкие друзья. Прямая выгода обоим. У одного — государство, у другого — беззаботная жизнь. И народ не внакладе — у народа одним королём меньше. Значит, меньше расходов, меньше забот и опасности.
— Ай да дурак — здорово придумал!
И в честь дурака загремело: «Ура-а-а!» Народу и воинам ещё больше пришлась по душе идея: слух о том, что произошло на пиру, вмиг обежал весь лагерь. А король Матьяш и Подебрад стали после этого ещё веселее. Оба короля тут же решили, что выйдут на поединок. Вот только об одном не могли договориться — как им сражаться: верховыми или пешими? Матьяш твердил, что королям не пристало единоборствовать пешими. А дородный Подебрад не желал драться верхом. Но, так как сама по себе прекрасная идея поединка исходила от придворного дурака, августейшие особы в конце концов порешили, что в бой должны вступить королевские шуты и, стало быть, им, дуракам, решать судьбы мира и войны. Муйко скис — не ожидал он такого исхода. Зато Буйко сиял и в душе похохатывал, потешаясь над попавшим впросак злосчастным дурнем. Ведь придворный дурак чешского короля был парень дюжий.
И вот схватились два дурака. Борьба шла не на жизнь, а на смерть. Шуты кувыркались, кружились, метались, катались по залу вдоль и поперёк. Вкатились на стол, опрокинули вина, перевернули супы, мясные соусы да изысканные подливы. Но ни тот, ни другой взять верх не мог. От крика и воплей впору было оглохнуть. Противные стороны подбадривали единоборцев, разумеется, каждая — своего. Час, а то и больше шёл уже поединок. И тут стало казаться, что Муйко, быть может, одержит верх. Дурак чешского короля зацепился за ножку буфета. Вот-вот более увёртливый шут положит его на лопатки. Один из чешских вельмож не выдержал и бросился к своему дураку на выручку. Ну и мадьяры не лыком шиты — в обиду своего дурака не дадут.
Один из младших военачальников короля Матьяша, по имени Зденко, родом, как видно, тоже с севера, схватил горячего чеха за доломан…
И началась баталия.
Все, кто был на пиру, выхватили мечи, и пиршественный зал вмиг огласился звоном стали. Наверно, там, где минуту назад рекой лилось огненное вино, пролилась бы кровь. Но в тот момент, когда в воздухе уже запахло кровью, дверь распахнулась, и вошёл Балаж Мадьяр, выполнявший какое-то поручение короля и потому опоздавший к началу пира. Балаж Мадьяр вошёл не один. Услыхав грозный шум, он прихватил с собой своего верного помощника — Пала Кинижи.
Через открытую дверь в зал ворвался поток солнечного света, но исполинская фигура Кинижи заслонила собою солнце.
— За дело, сынок, помоги навести порядок! — крикнул Балаж Мадьяр.
Миг — и Пал уже в гуще боя. Удары двух гигантских мечей, каждый из которых иному человеку даже двумя руками удержать не под силу, обрушились на скрестившиеся клинки, разбивали, дробили их так, что одни осколки летели. Внезапное появление Геркулеса[9] вмиг охладило разгорячённые головы, и от неожиданности все разом шарахнулись назад. Побоище прекратилось, и чешский король вместе со свитой в крайнем раздражении покинул пиршественный зал. Лишь тогда спохватились венгерские аристократы, что случилось неладное. Где это слыхано, чтоб простой солдат явился рассудить королевских военачальников. Больше всех трещал о позоре Голубан. Ещё минута — и вся свора разъярённых господ накинулась бы на Пала.
Но король Матьяш вовремя заговорил и водворил тишину:
— Остановитесь, господа. Правильно поступил парень. Представьте себе, как пострадала бы слава двора, если б нашим гостям было нанесено оскорбление. Сами видите, что один простой трезвый воин стоит больше, чем три десятка хмельных господ! Хотя среди пьяных имеются короли…
Угомонились знатные господа, зато вспыхнула и всерьёз разгорелась война. Битва следовала за битвой, и крепости Подебрада сдавались одна за другой. Вскоре венгерское войско уже стояло под городом Брюнном.
Каждое новое сражение приносило всё большую славу Палу Кинижи. Его отвага, ловкость и сила приводили всех в изумление. Вскоре о Кинижи говорил уже весь лагерь. И все без исключения знали, что славного воина ждёт великая награда. Однако король Матьяш, видно по всему, с подобными делами не торопился. Но в конце концов и для этого пришёл черёд.
Только сей знаменательный день едва не стоил жизни Палу Кинижи.
IX. В дозоре
Была ясная ночь, вызвездило. Необозримый чешский лес безмолвствовал, лишь изредка то здесь, то там заливалась трелью беспокойная птица да без умолку стрекотали кузнечики, но их однообразное стрекотание сливалось с ночной тишиной. Вблизи и вдали пылали огни сторожевых костров. Над долиной навис крутой каменистый, поросший кустарником склон холма. По ту сторону долины горели неприятельские сторожевые костры. Одни из них мерцали так далеко, что неопытный глаз едва отличил бы их от небесных светил. Другие же находились на таком близком расстоянии, что казалось, до них долетит стрела.
У слабо тлеющего, уже угасающего костра в тени деревьев, росших с краю холма, стоял старый воин. Позади виднелась сторожевая палатка, небольшая и тесная даже для одного человека, которому пришлось бы укрыться от дождя. Старый воин, поглаживая усы, зорко поглядывал по сторонам — наступало время смены дозора. Но вот за спиной часового послышался шум. Воин повернулся и, натянув тетиву, поднял лук.
— Стой! Кто идёт? — крикнул он.
— Пал Кинижи, дозорный, — последовал ответ.
— Здорoво, сынок! Лёгок на помине… На днях я видел тебя в бою, когда ты бок о бок сражался с Балажем Мадьяром. Да-а, попали вы в крепкую переделку. Сдаётся мне, наш боевой старый конь (так меж собой называли солдаты седоусого полководца) одному тебе обязан жизнью. Наступила ли полночь, сынок?
— Полночь наступила, дядюшка Гергей. Долгой ли казалась служба?
— Служба была прекрасной, — отвечал ветеран. — Даже в пору военных действий отрадно стоять в дозоре в такую ночь. Какое безбрежье, какой покой! Слушаешь пение птиц. Глядишь на мигающие огни в неприятельском лагере. А вон там, далеко, виден свет из города Брюнна. Хорошо не спать ночь перед победой!
— Ещё день-два, — восторженно откликнулся Пал, — и мы разобьём неприятельские войска перед воротами королевского замка!
Побольше бы дарил народ королю Матьяшу таких витязей, как ты: тогда быстрёхонько убрались бы от наших границ и немец, и турок. — Старый воин поправил на себе плащ и двинулся в путь. — Доброй ночи тебе, сынок.
«Лучше пройти сквозь горнило двух битв, чем раз стоять в ночном дозоре», — мысленно произнёс Пал и принялся подбрасывать сучья в костёр, чтобы чем-нибудь себя занять. Потом положил у огня четыре больших камня и уселся на один из них. Пал не любил бывать в дозоре, потому что одиночество и ночное безмолвие помимо воли навевали думы о Йоланке. Рано или поздно от этих дум он приходил в такое отчаяние, что исцелить его могла только новая битва. И не мудрено, что душу такого несокрушимого воина терзала глубокая печаль: перед ним, совсем простым парнем, нежданно-негаданно появляется прелестная фея; она сходит со своего белоснежного коня, кружит ему голову, заковывает в цепи сердце, а потом, словно по волшебству, исчезает. Правда, он может издали любоваться ею, глядеть, как гуляет она в окружении знатных господ. А она изредка одарит улыбкой, иногда тайком махнёт рукой. Да, хоть он и незнатный и бедный парень, но гордости у него хватает, и он поскорей отводит глаза, потому что не нуждается в улыбке, которую ему бросают как милостыню.
Наконец, чтоб ещё сильней ранить сердце Кинижи, Йоланка вместе с отцом приехала в лагерь. Живёт неподалёку, в крепости Шпильберг, на расстоянии полёта стрелы. Стрела, конечно, долетит до её жилища, но вздоху влюблённого юноши не проникнуть сквозь толстые стены замка… «Если б можно было поговорить с ней один-единственный раз, сказать ей правду прямо в глаза: «Ты одна виновата во всём — ты начала со мной эту жестокую игру».
Шорох, раздавшийся среди ветвей, вывел Пала из глубокой задумчивости. Он вскочил. Выхватил меч. И вот из тьмы выступила завёрнутая в плащ человеческая фигура. Плащ распахнулся, скользнул на землю, и в изменчивом свете костра перед Палом явилась Йоланка.
Она стоит перед ним. Это не сон: она действительно здесь, и он может осыпать её упрёками. Но Пал не мог вымолвить ни единого слова, с его уст лишь тихо слетело её имя:
— Йоланка…
— Вот и я… Я пришла, — сказала она. — Я же знаю, что ко мне ты прийти не можешь. Поэтому я пришла к тебе.
Пал, потрясённый, только сейчас пришёл в себя.
— Ночью? Одна? Ведь неприятель совсем близко.
Йоланка улыбнулась.
— А я не трусиха. Мне не раз представлялась возможность выучиться храбрости у своего отца.
— Так ты меня не забыла?
— Как мне забыть тебя, когда в лагере столько о тебе говорят! Я затем и беседую с другими витязями, чтобы услышать твоё имя.
Пал долго молча смотрел ей в глаза, словно в них пытался прочесть, правду ли она говорит.
— Как ты узнала, что я здесь? — спросил он наконец.
— Мне сказал Буйко — лежебока короля.
— Буйко? — засмеявшись, воскликнул Пал. — Ведь он не смеет и рта раскрыть.
— С другими не смеет, зато со мной тайком беседует часто. И очень много рассказывает о тебе!
— Верный Буйко! Хорошо бы нам быть всегда вместе.
Тут Йоланка вынула из кармана разукрашенную камешками серебряную подковку.
— Вот что он тебе посылает. Узнаёшь?
— Как не узнать! Ведь тётушка Оршик хранила её в память о моей бедной матери.
— Она послала эту подкову с вербовщиками Буйко, чтобы он передал её тебе. Старая кормилица послала её затем, чтоб она приносила тебе счастье в бою.
— Милая, добрая тётушка Оршик… Увижу ли я её когда-нибудь?..
Пал спрятал в карман серебряную подкову, усадил Йоланку на один из камней, а сам сел на другой. Сперва разговор у них часто обрывался, но мало-помалу тихая ночь, приветливый огонь костра настроили обоих на задушевный лад. Обоим казалось, что их согревает тепло домашнего очага… Их общего домашнего очага. И тогда Пал и Йоланка принялись мечтать и строить планы на будущее, как повелось от сотворения мира и как будет во веки веков у всех влюблённых на свете…
Но вот звук далёкой трубы оторвал Пала от тихой беседы. Этот сигнал означал, что дозорный должен подняться на вершину холма и с помощью огня дать знать своим, грозит ли опасность или ночь тиха и всё кругом замерло в сонном покое и неподвижности. Пал вынес из палатки тонкий длинноязыкий факел и зажёг его от костра…
— Пойдём со мной, — сказал он Йоланке. — Оттуда хорошо видно до самого Брюнна. Погляди вон туда: как высоко горят неприятельские костры! Возможно, завтра начнётся великая битва. Твоя любовь будет мне путеводной звездой и удесятерит мои силы… Вот увидишь, скоро отец твой сочтёт меня достойным своей прекрасной дочери.
X. Йоланка засыпает
Едва отзвучал голос далёкой трубы, как неподалёку в чаще что-то захрустело и из тени кустов выскользнули две тёмные фигуры. Они прокрались к месту, где лес редел и куда проникал слабый свет звёзд.
— Вот повезло, что в эту минуту его нет на посту, — прошептал один из двух. Это был Тит.
— Ступай же скорей, — сказал второй, в котором нетрудно было узнать мстительного Голубана. — Нет, постой!.. Ты уверен, что этот турецкий яд не смертелен?
— Да, уверен. Тот человек клялся всеми святыми, что от этого яда только крепко спят. Он сидит в твоём лагере как заложник. К тому же сюда он пришёл не за смертью, а за щедрой наградой.
— Тогда иди, но смотри не шуми. А если заметят, знай: венчаться тебе со смертью, — сказал Голубан и пропустил Тита вперёд. — Иди же. Если тебе повезёт, награда себя ждать не заставит.
И Тит пошёл, хотя знал, что ввязывается в опасное приключение. Но у этого труса жажда мести и богатой наживы оказались сильнее, чем инстинкт самосохранения. Он подкрался к костру и высыпал из кожаного мешочка в огонь горстку чёрного порошка. Костёр вспыхнул синеватым пламенем, потом потемнел. Когда Тит вернулся к хозяину, из костра поднимались лёгкие струйки беловатого дыма. Но пламя не разгоралось, не вспыхивало, костёр издавал лишь слабое шипение.
А через несколько минут к костру подбежала Йоланка.
— Странная ночь — внезапно похолодало, — сказала она и наклонилась над костром, стараясь раздуть огонь.
Спустя минуту она выпрямилась и глубоко вздохнула:
— Ох, как хочется спать… Уже поздно, Пал. Я ухожу…
Но Йоланка не смогла ступить и шагу. В следующее мгновение она бессильно опустилась на руки подоспевшего Пала. Пал перенёс её к палатке и уложил на недавно сброшенный плащ. Вдруг он тоже почувствовал, что его веки тяжелеют, но могучий организм поборол действие яда. Он взглянул на костёр, увидел странный померанцевый цвет огня и сразу понял, откуда опасность. К счастью, он уже знал о существовании турецкого яда, добываемого у змей, обитающих в пустыне. Этот яд, попав на огонь, усыпляет всё живое вокруг. Пал поднял с земли громадный камень, который с места не сдвинули бы и трое силачей, и швырнул в костёр. Огонь сразу погас, и костёр исчез, словно каменная громада вогнала его в землю.
В это время над холмами по ту сторону долины взошла луна. Сперва она, будто горящий стог сена, затерялась среди неприятельских сторожевых костров; потом раскалилась и стала румяной. И казалось, будто огонь одного из этих далеких костров взмыл к ночному небу; ещё мгновение — и полная, круглая луна залила белесоватым светом лесную опушку. Пал зорко вглядывался в ночь, освещённую бледным светом луны, чутко прислушивался к затаившейся тишине, но ночь безмолвствовала: ни шороха, ни звука. Тогда он снова наклонился над Йоланкой.
«Яд не смертелен, он лишь навеял на неё сон… Но кто этот подлый, коварный злодей?» Внезапно в мозгу его блеснула какая-то мысль. Он уселся на камень, опустил голову на руки и сидел не шевелясь, как будто заснул. «Может, удастся обнаружить преступника?» — думал он.
При свете луны, поднимавшейся всё выше, Тит и Голубан хорошо разглядели фигуру неподвижно сидящего парня и девушки в белом платье, лежавшей на земле.
— Спят, — сказал Голубан, — покончим с ним!
— Хозяин! Может, не стоит?.. — вдруг перетрусил Тит.
— Не бойся. Балаж Мадьяр нам только спасибо скажет, узнав, что мы расправились с похитителем его дочери.
И Тит снова двинулся вперёд, но сейчас ему было куда страшней, чем в первый раз.
— Погоди, — остановил его Голубан. — Лев опасен даже тогда, когда спит. С ним надо ухо держать востро. Мы по дойдём к нему с двух сторон, выставив вперёд мечи. Если он проснётся и повернётся к одному из нас, второй заколет его сзади. А теперь в путь, да гляди не шуми.
С разных сторон заговорщики шаг за шагом подкрадывались к Палу. Они подошли уже так близко, что почти касались его остриями мечей. И в этот момент Пал вскочил.
— Подходите же, гнусные убийцы! — крикнул он, держа в каждой руке по обнажённому мечу. Он дрался сразу двумя мечами, молниеносно нанося удары влево и вправо, и мечи его звенели в жаркой схватке.
Этот странный, неравный поединок продолжался недолго. Вскоре меч Тита разлетелся пополам, и в руке его остался лишь короткий обломок. Тит похолодел, повернулся и побежал. Но Пал одним прыжком догнал труса и, подцепив его остриём меча, швырнул под ноги Голубану, которого близко к себе не подпускал, всё время угрожая вторым мечом.