Девушка задержалась на верхней ступеньке вагона, чтобы понаблюдать за взбирающимся в поезд стариком.
— Бедный старичок! — сказала она. — Он выглядит таким старым и больным! Негоже было так с ним обращаться. Мне очень жаль... — Но в этот момент до меня дошло, что её слова вовсе не были предназначены для моих ушей — она просто рассуждала вслух, сама того не замечая. Я прошёл в вагон и подождал, пока она присоединится ко мне. Тогда я возобновил нашу беседу.
— Шекспир, должно быть, ездил по железной дороге, пусть даже только в мечтах: «Разгорячённый Дух» — такое удачное выражение!
— Ну в нас-то, — подхватила девушка, — «горячность» происходит по большей части от этих чувствительных брошюр для чтения в поездах. Если бы даже Пар ни на что больше не годился, он, по крайней мере, добавил к Английской Литературе совершенно новые Жанры!
— Верно, — откликнулся я. — Вот откуда происхождение этих медицинских книг — и всех наших поваренных книг тоже...
— Да нет же, нет, — весело прервала она. — Я не имела в виду наши книги! Мы-то с вами совершенно ненормальны. Но вот эти брошюры — эти небольшие дразнящие романы, где на пятнадцатой странице Убийство, а на сороковой — Свадьба — они-то, несомненно, рождены Паром!
— А когда мы будем путешествовать при помощи Электричества — если мне позволительно развить вашу теорию, — то вместо брошюр у нас будут просто листовки, где Убийство и Свадьба окажутся на одной и той же странице.
— Развитие в духе Дарвина! — с энтузиазмом воскликнула девушка. — Только вы перевернули его теорию. Вместо развития мыши в слона вы пророчествуете о развитии слона в мышь! — Но тут мы нырнули в туннель, поэтому я откинулся на спинку сиденья и на время прикрыл глаза, пытаясь припомнить отдельные эпизоды моего недавнего сна.
— Кажется, я видел... — пробормотал я сонно, но моя фраза тут же обрела собственную жизнь и дальше потекла самостоятельно: — Кажется, вы сказали... Кажется, он думал... — И внезапно преобразовалась в песенку:
«Он думал — это просто Слон
Дудит в свою трубу.
Он присмотрелся — нет, жена
Долдонит: “Бу-бу-бу!”
Сказал он: “Что ж, и я узнал
Коварную Судьбу!”»
Что за идиот спел такую дурацкую песню? Похоже, то был Садовник, только несомненно спятивший: он остервенело размахивал над головой своими граблями; и вправду сумасшедший: он то и дело принимался отплясывать неистовую жигу; да просто бешеный: надо же так пронзительно прореветь последние слова своей песни!
В песне, кстати, содержался намёк на него самого, ибо ноги у него были слоновые, а верхняя часть тела — один скелет, обтянутый кожей, и колючие клочья соломы, разбросанные вокруг, наводили на мысль, что он каким-то чудным образом первоначально был весь набит соломой, только набивка выше пояса отчего-то повылазила.
Сильвия и Бруно терпеливо ожидали окончания первого куплета. Затем Сильвия сама по себе (Бруно неожиданно заробел) подошла к Садовнику и застенчиво представилась следующими словами:
— Будьте добры, я Сильвия!
— А то другое существо — оно кто? — сказал Садовник.
— Какое существо? — спросила Сильвия, поглядев вокруг. — Ах, это Бруно. Он мой брат.
— А вчера он был твоим братом? — беспокойно спросил Садовник.
— Конечно, был! — крикнул подкравшийся поближе Бруно. Мальчик обиделся, что его обсуждают, а в разговор не зовут.
— Ну-ну, — проговорил Садовник с глубоким вздохом. — А то ведь у нас тут глазом моргнуть не успеешь, как то, что было — уже не то. Стоит ещё раз повнимательнее приглядеться — и всё уже по-другому! Но у меня, знаете ли, дел по горло! Я начинаю корячиться с шести утра.
— Если бы я был садовником, — сказал Бруно, — я не стал бы корячиться так рано. Это похуже, чем быть змеяком, — добавил он полушёпотом, обращаясь к Сильвии.
— Но ты не должен лениться по утрам, Бруно, — сказала Сильвия. — Помни, что ранняя пташка червячка клюёт!
— Ну и пусть клюёт, если хочет! — сказал Бруно с лёгким зевком. — Мне змеяки не нравятся. Я буду лежать в кровати, пока ранняя пташка не переклюёт их всех!
— И ты нам в глаза говоришь такие вещи? — вскричал Садовник.
На что Бруно со знанием дела ответил:
— Я говорю вам не в глаза, а в уши.
Сильвия благоразумно сменила тему.
— А это вы посадили все эти цветы? — спросила она. — Какой чудесный садик вы сделали! Вы знаете, я бы хотела жить здесь всегда!
— Зимними ночами... — начал было Садовник.
— Но я совсем забыла, что мы собрались сделать! — перебила его Сильвия. — Не будете ли вы так любезны вывести нас на дорогу? Туда только что пошёл нищий старик — он был очень голоден, и Бруно хотел отдать ему свой пирог!
— Моё место его стоит, — проворчал Садовник, вынимая из кармана ключ и отпирая калитку в стене, огораживающей садик.
— А сколько стоит ваше место? — невинно спросил Бруно.
Садовник в ответ лишь усмехнулся.
— Секрет! — сказал он. — Возвращайтесь побыстрее, — крикнул он вдогонку детям, выбежавшим на дорогу. Я едва успел проскочить вслед за ними, прежде чем калитка вновь оказалась заперта.
Мы поспешили по дороге, и вскоре, приметив старика-нищего примерно в четверти мили впереди нас, дети бросились к нему со всех ног. Они неслись невесомо и быстро, совсем не касаясь земли, да и я сам перестал понимать, как это мне так легко удаётся не отстать от них ни на шаг. В любое другое время эта нерешённая проблема не давала бы мне покоя, но здесь и без того происходило так много занятного!
Старик-нищий был, вероятно, весьма туг на ухо, ибо не обращал никакого внимания на громкие крики, которыми Бруно пытался привлечь его внимание. Старик продолжал устало брести и остановился только тогда, когда мальчик забежал ему вперёд и протянул свой пирог. Бедный малютка никак не мог отдышаться и выдавил из себя всего одно слово: «Пирог!» — но зато оно получилось у него отнюдь не такое грубое и угрюмое, как недавно у Её Превосходительства, но по-детски мягкое и непосредственное.
Старик выхватил у мальчика пирог и жадно его проглотил, точно голодный зверь, но ни словом благодарности не одарил он своего маленького благодетеля — только прорычал: «Ещё, ещё!» — и уставился на перепуганных детей.
— Больше нету, — произнесла Сильвия со слезам на глазах. — Я свой съела. Стыдно, конечно, что вас так грубо прогнали. Мне очень жаль...
Конца фразы я не расслышал, ибо мысли мои переметнулись (чему я и сам несказанно удивился) к леди Мюриел Орм, которая так недавно произнесла эти же самые слова — да, и тем же Сильвиным голосом, и с тем же блеском нежно печалящихся Сильвиных глаз!
— Ступайте за мной! — таковы были слова, которые пробудили меня от раздумий; произнеся их, старик с величавой грацией, так мало соответствовавшей его ветхому платью, взмахнул рукой над придорожными кустами, и они тут же начали никнуть к земле. В другое время я бы глазам своим не поверил или, на худой конец, почувствовал бы сильное изумление, но на этом странном представлении всё моё существо оказалось поглощено сильнейшим любопытством: что же дальше-то будет?
Когда кусты совершенно выстелились по земле, прямо за ними мы увидели мраморные ступени, ведущие куда-то вниз и во мрак. Старик первым двинулся по ним, а мы заспешили следом.
Лестница поначалу была столь тёмной, что я мог разглядеть только силуэты детей, которые, держась за руки, ощупью продвигались за своим ведущим; но с каждой секундой становилось всё светлее и светлее благодаря какому-то странному серебристому сиянию, разлитому, казалось, в самом воздухе, так как ни одной лампы не было приметно; и когда мы, наконец, достигли ровной площадки, то оказались в помещении, где было светло, как днём.
Помещение было восьмиугольным, и в каждом углу стояло по стройной колонне, обёрнутой шёлковой тканью. Стены меж колоннами были сплошь покрыты на высоту шести-семи футов вьющимися растениями, так густо увешанными гроздьями спелых плодов, что за ними и листьев-то было не увидать. В одном месте моё удивлённое внимание привлёкли плоды и цветы на одном и том же побеге — дело в том, что ни таких плодов, ни таких цветов я в жизнь свою не встречал. Выше этой поросли в каждой стене было проделано по круглому окну цветного стекла, а ещё выше находились арочные перекрытия, сплошь усыпанные драгоценным каменьями.
С неуменьшающимся изумлением обращал я свой взор то туда, то сюда, пытаясь постичь, как же мы здесь оказались, ибо дверей не было вовсе, а каждая стена густо заросла живописными вьюнами.
— Здесь нас никто не потревожит, дорогие мои! — произнёс старик, кладя руку на плечо Сильвии и наклоняясь, чтобы поцеловать её. Сильвия с отвращением отпрянула, но в следующее же мгновение раздался её радостный крик:
— Ой, это же отец! — и она кинулась в его объятья.
— Отец! Отец! — повторил за ней Бруно; и в то время как счастливое семейство обменивалось объятьями и поцелуями, я только и мог, что утирать свои глаза и приговаривать:
— Хорошо, а куда же подевались лохмотья? — ибо теперь старик был одет в королевское платье, мерцавшее драгоценностями и золотым шитьём, а голову его украшал золотой обруч.
ГЛАВА VI. Волшебный Медальон
— Но где же мы, отец? — прошептала Сильвия, крепко обхватив ручонками шею старика и своей розовой щёчкой прижимаясь к его щеке.
— В Эльфийском королевстве, милая. Это одна из провинций Сказочной страны.
— А я думала, что Эльфийское королевство далеко-далеко от Запределья, а сейчас мы прошли такой короткий путь!
— Вы прошли Королевским путём, радость моя. Только особы королевской крови могут по нему ходить; а вы стали особами королевской крови с тех пор, как меня избрали Королём эльфов — примерно месяц назад. Они отправили сразу двух послов — убедиться, что я получил их приглашение стать новым Королём. Один из послов был Принцем, так что он тоже мог пройти по Королевской дороге и оставаться невидимым для всех, кроме меня. Другой был Бароном; ему пришлось путешествовать по обычной дороге, и я думаю, что он даже ещё не прибыл к нам в Запределье.
— А мы сейчас далеко от дома? — спросила Сильвия.
— Всего за тысячу миль, моя радость, считая от той калитки, которую вам отпер Садовник.
— За тысячу миль! — повторил Бруно. — А можно мне одну съесть?
— Что-что, маленький проказник? Съесть милю?
— Да нет, — сказал Бруно, — я хочу съесть одну... ягоду.
— Хорошо, малыш, — сказал отец. — Съешь, и ты узнаешь, что значит получить Удовольствие — то самое Удовольствие, которого все мы добиваемся так неистово, чтобы вкусить с такой горечью!
Бруно мигом подбежал к стене и сорвал какой-то плод, по форме напоминающий банан, а по цвету — клубнику. С сияющим видом мальчик принялся его уплетать, однако по мере исчезновения фрукта у него во рту выражение радости странным образом сходило с его лица; и когда от плода совсем ничего не осталось, выглядел Бруно совершенно расстроенным.
— У него совсем нет вкуса! — пожаловался он, садясь на колено к отцу. — Я ничего не почувствовал во рту! Это просто... Как это называется, Сильвия?
— Это облом, — мрачно ответила Сильвия. — Неужели, отец, они все такие?
— Они все такие для вас, дорогие мои, потому что вы пока ещё не жители Эльфийского королевства. Но для меня они все настоящие.
Бруно страшно заинтересовался.
— Я попробую другой, — сказал он, спрыгнув с колена Короля. — Там что-то такое красивое, полосатое, как радуга! — И он побежал туда.
Тем временем Сказочный король и Сильвия беседовали друг с другом, но такими тихими голосами, что до меня не долетало ни слова. Поэтому я пошёл с Бруно, который срывал и поедал плод за плодом, один краше другого, в тщетной надежде обнаружить такой, который имел бы вкус. Я и сам попытался нечто сорвать — но это было всё равно что хватать жменями воздух, и вскоре я оставил попытки и вернулся к Сильвии.
— Погляди-ка хорошенько вот на это, моя дорогая, — говорил старик, — и скажи мне, нравится ли тебе.
— Очень-очень нравится, — восхищённо воскликнула Сильвия. — Бруно, иди сюда, посмотри!
И она подняла руку, в которой держала это, чтобы показать Бруно на свет — медальон в форме сердца, выточенный, казалось, из цельного драгоценного камня глубокого синего цвета, висящий на тонкой золотой цепочке.
— Красиво, — сдержанно отметил Бруно и тут же начал вслух читать какие-то слова, выгравированные на Медальоне. — Все... будут... любить... Сильвию, — вот что у него в конце концов получилось. — Это и так ясно! — воскликнул он, обхватив руками Сильвию за шею. — Все любят Сильвию!
— Но мы-то любим её больше всех, правда, Бруно? — сказал старый Король, убирая Медальон. — А теперь, Сильвия, взгляни сюда. — И он показал ей свою ладонь, на которой лежал медальон малинового цвета и точно такой же формы, как предыдущий синий, тоже нанизанный на тонкую золотую цепочку.
— Ещё красивее! — воскликнула Сильвия, в умилении всплеснув ручками. — Смотри, Бруно!
— И на этом что-то написано, — сказал Бруно. — Сильвия... будет... всех... любить.
— Видишь разницу? — сказал отец. — Разные цвета и разные надписи. Выбери один из них, дорогая моя. Какой тебе понравился больше, тот я тебе и отдам.
Задумчиво улыбаясь, Сильвия несколько раз прошептала про себя прочитанные слова и, наконец, решилась.
— Очень приятно, когда все тебя любят, — сказала она, — но любить других самой — ещё лучше! Можно мне взять красный медальон, папочка?
Отец не сказал ничего, однако я видел, что его глаза увлажнились слезами, когда он склонил голову и прижался губами к её лобику в долгом прочувственном поцелуе. Затем он разъединил концы цепочки и показал дочери, как крепить Медальон на шее и скрывать цепочку под воротничком.
— Медальон ты должна беречь, — наставлял он, понизив голос, — а другим не показывать. Запомнила, как это делается? — И Сильвия кивнула в ответ.
— А теперь, дорогие мои, вам настало время возвращаться, а то они хватятся вас, и у бедного Садовника будут неприятности!
И снова всего меня заполонило чувство чудесного, когда я попытался представить, как же это мы ухитримся отсюда выйти — а ведь я счёл само собой разумеющимся, что где пройдут дети, там и я смогу пройти — но их-то головки не посетило ни тени замешательства, пока они обнимали и целовали отца, вновь и вновь повторяя:
— До свиданья, милый папочка!
А затем, неожиданно и быстро, на нас словно бы надвинулась темнота полуночи, и сквозь мрак резко прорвалась дикая бессмысленная песня:
«Он думал — это на камин
Зачем-то влез Бычок.
Он присмотрелся — нет, зашёл
Сестры кумы сынок.
Сказал он: “Парень, для тебя
Всегда готов пинок!”»
— Это был я! — воскликнул Садовник, выглянув из полуоткрытой калитки и уставившись на нас, ожидающих на дороге, когда кто-нибудь впустит. — И я не знаю, что я бы сделал, если бы он не убрался!
Говоря так, Садовник полностью распахнул дверь, и мы, слегка ослеплённые и сбитые с толку (по крайней мере, я) резким переходом из полумрака вагона к яркому дневному свету, вышли на железнодорожную платформу станции Эльфстон.
Облачённый в изысканную ливрею лакей выступил вперёд и почтительно прикоснулся рукой к своей шляпе.