Дядя Макс прочитал для всех лекцию о несовместимости наркотиков и алкоголя с образованием. Мы здесь для того, чтобы учиться, сказал он. Если кому-то нравится экспериментировать со своим здоровьем или мозгам и, то пусть делает это в другом месте. Возможно, если бы кто-то другой сказал эти слова, они прозвучали бы несколько банально, но дядя Макс говорил очень убедительно и искренне. Всем сразу стало понятно, насколько он действительно обеспокоен тем, что с нами будет, и как он на самом деле хочет, чтобы мы стали здоровыми, порядочными людьми.
Я вовсе не пытаюсь представить нашу школу как само совершенство, потому что это не так. Не все ребята готовы дружить с тобой, и не все учителя относились к нам доброжелательно. Как-то на второй неделе занятий один мрачный мальчишка, стоявший за мной в очереди на раздачу в столовой, пробурчал мне в затылок:
- Не вздумай взять тот последний тако. Возьмешь - я тебе руку отрублю!
В другой раз, в спортзале, девочка спросила, есть ли у меня расческа, и, когда я протянула ей свою, она немедленно сунула ее к себе в сумку и удалилась прочь.
Моего преподавателя естественных наук звали мистер Ку (дома тетя Сэнди называла его мистер Кукушка). На первом уроке он все сорок пять минут непрерывно внушал нам:
- Я не желаю слышать от вас, плакс, никаких жалоб, стонов и стенаний, и не вздумайте бегать со слезами к директору или родителям, чтобы рассказывать им, какой я нехороший и злой. За то долгое время, что я здесь работаю, директора приходили и уходили, и поверьте, если речь зайдет о выборе между мной и директором, я снова одержу победу. И не смейте играть с горелками Бунзена, если не хотите, чтобы я подвесил вас вверх ногами, а если что-нибудь разобьете, будете платить, а если…
И так далее, и так далее.
Так что не все были доброжелательными и не все вели себя дружелюбно, но большинство все же составляли хорошие люди. Но еще сильнее поражало то, что очень многие искренне хотели научить тебя разным вещам - не таким, как поджечь сарай, покурить травку или украсть велосипед, - а таким, как плавать, проявлять фотопленку, взбираться на гору.
Большую часть времени мой рот не закрывался от удивления.
13. Вал-Верцаска
Как-то в выходные я, Гутри, Белен и Кейсуки поехали в курортное местечко под названием Вал-Верцаска. Из взрослых нас сопровождала синьора Палермо, наша учительница итальянского языка, очень молодая женщина. На ней были джинсы и футболка с надписью Viva Italia!* Мне нравилось, как она произносила слово Viva: “Ви-и-ва!” и при этом дважды потрясала кулаком в воздухе: “Ви-и-ва!” - и кулаком: раз, два. “Ви-и-ва!” - и кулаком: раз, два.
______________
* Да здравствует Италия! (Итал.)
Был уже октябрь, но погода стояла неожиданно жаркая. Мы забирались на выгнутый аркой, построенный в романском стиле мост и прыгали с него в чистую, прохладную, зеленую воду. Гутри кричал:
- Viva Verzaska! Sono libero, libero, libero-o-o-o…
Кейсуки сначала не хотел прыгать.
- Это ту-по! - заявил он. Наверное, он хотел сказать “глупо”. Но все же прыгнул, заливаясь смехом, пока летел в воду. Однако, вынырнув в пузырях воздуха на поверхность, притворился, что ему не понравилось. - Это было ту-по.
Потом мы лазили по огромным наслоениям гладкого и прохладного гранита, образовавшим целые каменные поля с лужами воды в углублениях между скалами. Мы бродили по заросшему травой горному перевалу, а вокруг нас возвышались покрытые легкой дымкой острые вершины, цвет которых менялся от бежевого до фиолетового. На обратном пути в школьном микроавтобусе мы все время говорили по-итальянски, и, если кто-то делал ошибку, синьора Палермо смеялась:
- То, что ты сказал, ту-по!
Домой мы добирались целую вечность, потому что Гутри то и дело замечал интересные места, которые нам обязательно надо было получше рассмотреть.
- Signora! - обращался он к учительнице. - Ferma la macchina, perfavore! (Остановите машину, пожалуйста!) - И показывал на виноградник, расположившийся террасами по всему склону холма - ряд за рядом виноградные кусты, насколько хватал глаз. - Fantastical - восклицал Гутри. - Puramente fantastico! (Просто фантастика!)
Гутри попросил синьору Палермо свернуть на узкую дорогу, а затем остановиться на скалистом холме, возвышавшемся над чистой речкой. Потом вытащил нас всех из микроавтобуса на свежий воздух.
- Я - прозрачное око! - закричал он, и нам стало очень смешно в тот момент. - Это из Эмерсона, - пояснил Гутри.
Он очень серьезно занимался изучением природы и, когда приходил в лес, чувствовал себя так, словно становился совершенно прозрачным, невидимым, сливался с природой, но сам видел все, как один большой прозрачный глаз, - правда, здорово?
Потом Гутри уговорил синьору Палермо остановиться возле старинного замка в Беллинцоне и настоял, чтобы мы все прижали ладони к его древним каменным стенам. Следующая остановка по его просьбе была в Локарно, где мы съели по порции gelato, вкусного мягкого мороженого, приятно освежавшего горло. Мы ехали дальше, и Гутри кричал:
- Guardate! Смотри! - И показывал на узкую струю воды, стекавшую по скалистому утесу, или на пастуха со стадом коров, бредущих по холмам, или на высокую звонницу, или на деревню, примостившуюся на горном склоне.
Всю дорогу мое зрение словно раздваивалось. Я смотрела туда, куда показывал Гутри, и видела поверх пейзажа за окном микроавтобуса что-то еще, будто глядела через прозрачную фотографию. Швейцарские виноградники на склонах холмов сливались с похожими виноградниками, которые я помнила по Огайо, где ехала по такому же шоссе, извивающемуся вдоль берега озера. Вместо древнего замка маячила каменная башня, виденная мной в Виргинии. Даже gelato утонуло в вафельном рожке, который я ела в Висконсине, прогуливаясь по Стейт-стрит со Стеллой и Криком.
Получалось так, что я не расставалась со всеми местами, где жила раньше, и все, что я видела вокруг, не было тем, что есть, а всеми этими местами разом, вперемешку. К тому времени, как я добралась до дома, мой пузырь уже чуть не лопался от всего, что его переполняло.
14. Прыщ
В середине октября я наконец получила письмо от матери, в котором говорилось, между прочим, что она не слишком умеет и любит писать письма, но зато каждый день “излучает” в мой адрес хорошие мысли. В конверте лежала также нарисованная ею крошечная картина, на которой изображена девочка с удочкой на берегу реки. Этой девочкой была я.
Еще она сообщала, что моему отцу сейчас “предоставился новый шанс”, но не сказала, о чем именно шла речь. Стелла на собственном опыте начинала понимать, “как трудно быть матерью”, но ее малыш на самом деле “очень-очень-очень милый”.
Я носила мамино письмо с собой в кармане несколько недель, пока оно вместе с джинсами не очутилось в стиральной машине. Но даже после этого, хотя большая часть текста смылась, я высушила и разгладила письмо утюгом и положила в верхний ящик моего письменного стола, откуда могла доставать его каждый день.
В тот же самый день, когда пришло письмо от мамы, я получила почтовую открытку от Крика и еще по одной от тети Грейс и тети Тилли. В открытке Крика говорилось следующее:
“Привет, Динни, Маленький Прыщ!
Скучаю по тебе. Надеюсь, твои дела лучше, чем мои. Сколько стоит послать открытку в Швейцарию? Скоро узнаю, наверное.
С любовью от Крика, твоего брата,
Крутого Парня”.
Дальше - открытка от тети Грейс:
“Милая Динни,
судя по твоему последнему письму, ты уже не чувствуешь себя пленницей, не так ли? На рыбалке уже побывала?
Палец Лонни в порядке, спасибо, что спросила, только немного фиолетовый. Моя коленка совсем никудышная.
Сегодня вечером жду в гости Тилли. Хочу угостить ее курицей, фаршированной абрикосами. Очень вкусно!
Три бочки объятий!
С любовью,
твоя тетя Грейс”.
А вот открытка от тети Тилли:
“Милая Динни!
Твой папа беспокоится, потому что это твой папа. Он старается не подавать виду, но я-то знаю, когда он беспокоится.
Ты уже была на речке?
Мои зубы получились не такими, как у Мэрилин Монро, но все-таки довольно симпатичными. Береги свои зубки, хорошая моя!
Сейчас встану на свой самокат (ха-ха, у меня нет никакого самоката!) и поеду в гости к Грейс. Она сообщила, что готовит нечто с абрикосами. Господи помилуй!
Шлю тебе семь миллиардов поцелуев.
С любовью от твоей тети Тилли,
чемпионки по приготовлению творожного желе”.
15. Percorso*
______________
* Кросс (итал.).
В субботу к нам пришел Гутри и сказал:
- Надевай кроссовки! Мы отправляемся в экспедицию!
Я последовала за ним по тропинке через Монтаньолу, потом вниз по узкой дороге, и примерно через пять километров мы дошли до указателя, на котором было написано: “PERCORSO”. Отсюда в лес вела дорожка.
Гутри побежал по дорожке, бросив мне через плечо:
- Бежим! Здесь надо бежать! Не бойся, по дороге будут остановки.
Я побежала за ним в лес, где стояли золотистые деревья, и дорожка тоже была вся в золоте от опавших листьев. Примерно через полкилометра Гутри остановился возле высокой, похожей на лестницу конструкции, сооруженной из толстых ветвей. Возле нее стоял указатель.
- Вот, смотри, - сказал он. - Здесь написано, что делать. Надо преодолеть препятствие: новичкам - три раза, тренированным - шесть раз, опытным спортсменам - десять раз. Смотри! - Он взобрался по конструкции до другой лестницы, установленной горизонтально, повис на ней, потом, перебирая руками, добрался до конца и спрыгнул на землю. - Теперь твоя очередь!
Я перелезла через сооружение три раза, Гутри - десять раз. Мы побежали дальше. Через равные интервалы на дорожке были установлены различные препятствия. В одном месте надо было взбираться по трем пням, каждый выше предыдущего, в другом - идти по узкому бревну, установленному на высоте шестидесяти сантиметров над землей, в третьем - пересечь овраг по раскачивающемуся под ногами мосту.
Я в жизни не видела ничего подобного. Это было похоже на игровую площадку для взрослых, расположенную по всему лесу. Время от времени нам попадались другие любители percorso. To и дело слышался чей-то смех, визги, и, выбежав из-за поворота, мы могли наблюдать, как какая-нибудь супружеская пара или целое семейство цеплялись за ветки или на цыпочках ступали по бревну.
Мы бежали вверх и вниз по холмам, по дорожке, петлявшей между деревьев, вырывавшейся из леса на скалистые утесы и вновь прятавшейся в чаще. В одном месте мы обогнули большой валун, и прямо возле наших ног заплескалась речка, вода в которой была такой прозрачной, какой я не видела никогда в жизни. Она журчала и пенилась, перекатываясь через гладкие камни, и дно речки было видно как на ладони.
- Интересно, здесь рыба ловится? - спросила я.
- Наверняка ловится! - ответил Гутри.
Мы побежали дальше и, сделав полный круг, вернулись к тому месту, откуда начали.
- Ну разве не молодцы швейцарцы! - воскликнул Гутри. - Столько удовольствия, и вдобавок - бесплатно!
Среди пожитков, хранившихся в коробке, которую я перетаскивала за собой с места на место, имелась складная удочка - подарок папы на день рождения, когда мне исполнилось восемь лет. На следующее утро после пробежки с Гутри по percorso я с удочкой в руках в одиночку пошла на ту самую речку.
Сама не знаю, почему мне так нравилось ловить рыбу. На самом деле я получала удовольствие не оттого, что кто-то попадался на крючок, так как после этого мне приходилось вытаскивать его изо рта рыбы, извиняться перед ней и отпускать ее обратно в воду. Иногда я даже не брала с собой наживку. Настоящее наслаждение я испытывала, когда забрасывала удочку, а потом сидела и смотрела на воду.
Сначала я видела только воду, берега, дно реки, если она была такая же прозрачная, как эта, потом снова оглядывала деревья по берегам, и вдруг происходило нечто. Моему взгляду открывались вещи, которые были не снаружи, а внутри меня. В тот день, сидя на берегу швейцарской речки, я увидела отца, маму, Стеллу, ее маленького, Крика и даже тетю Тилли и тетю Грейс. Я увидела их всех, друг за другом. Конечно, они оставались у меня в сознании, не больше, но все же здесь, на реке, казались почти реальными, словно выплывая из воды прямо передо мной.
И в то время как они стояли у меня перед глазами, я испытывала два противоречивых чувства. С одной стороны, я была совершенно счастлива, будто снова находилась там, где мне хорошо и спокойно, с людьми, которых знаю и которые знают меня. Другим чувством была беспредельная, невыносимая тоска по дому. Оба эти ощущения возникали по очереди, словно боролись друг с другом, и я не знала, какое окажется в конце концов сильнее.
В итоге ни одно не победило. Оба остались со мной, спрятанные под оболочкой моего пузыря, и с ними я пошла домой.
16. Восхожий
Первые две недели я не могла произнести правильно имя Кейсуки. У меня получалось что-то вроде “Кисук”, пока он не объяснил мне, как его имя должно звучать на самом деле. Мы с Кейсуки занимались вместе по большинству предметов. Он постоянно всех удивлял. Это был худой и очень спокойный мальчик, в отличие от подвижного, разговорчивого и атлетически сложенного Гутри. Тем не менее оба подружились и как бы дополняли друг друга.
Когда Гутри придумывал что-нибудь, например, пойти в поход в лес, искупаться в быстрой речке, попробовать какую-нибудь новую еду, Кейсуки, как правило, делал вид, что ему не по душе эта затея. Но в итоге он всегда присоединялся к другу в походе или купании и пробовал вместе с ним новую еду, хоть и приговаривал, что это ту-по или от-вла-тительно. Однако улыбался так широко и радостно, что становилось понятно - ему понравилось.
Когда учительница в классе задавала Кейсуки вопрос, он, пожевав губами, говорил:
- Это вопрос хороший. Я думать о нем.
Сначала мне казалось, этой фразой он хочет скрыть, что не знает ответа или просто не желает разговаривать. Однако по прошествии десяти минут Кейсуки всегда поднимал руку и выдавал что-нибудь необычное и суперинтересное.
Как-то на уроке по истории искусства его спросили о Пикассо. Он сказал:
- Это вопрос хороший. Я думать о нем. - Через десять минут поднял руку и, показывая на репродукцию в учебнике, заявил: - Это как геометрия. - И стал делать пояснения по поводу пропорций и перспектив. Закончив, Кейсуки обратился к учителю: - Как вы думать?
И тот ответил:
- Я не смог бы объяснить лучше.
Кейсуки коверкал многие слова, но в итоге иногда придумывал выражения даже лучше, чем взаправдашные. Например, его изобретение пуфлый казалось более точным по сравнению со словом пухлый, а восхожий звучало гораздо интереснее, чем возможный. Как-то он сказал: “Бегут в моих ушах колокола”, - и мы все поняли, что он имел в виду, ведь именно так звон колоколов церкви Святого Аббондио эхом отдавался в голове даже после того, как они переставали раскачиваться.
Кейсуки и Белен никогда не разлучались. Открытая и легкоранимая. Белен была еще, по выражению Кейсуки, сотрясающе прекрасной. Когда она впервые пришла на танцы в школе - смуглая, с водопадом длинных черных волос, одетая в простое черное платье и с красной помадой на губах, - все мальчишки просто рты разинули. Ее никто не назвал бы тринадцатилетней девочкой, потому что выглядела она на все восемнадцать. Кейсуки сказал тогда: “Она ослепляет мои глаза!”