Крокк отмахнулся от надоеды-пса сумкой, шмыгнул носом и уселся на траву. Вытащив грифельную доску, часть барсучьей челюсти с клыками, какую-то бесформенную деревяшку и кусок свинцового слитка, Крокк наконец обнаружил искомое. Одно стекло выпало из оправы и валялось где-то на дне сумки, а второе было наглухо перепачкано смолой, пролившейся из лопнувшего пузыря на дне сумки. Вскоре обе руки мальчика оказались в той же липкой жиже, которую он безуспешно пытался оттереть о штаны.
Дело в том, что научные эксперименты были его страстью. Путем жестоких войн и коварных интриг он отвоевал у братьев собственный маленький сарай в углу сада, в который имел право входить только он один. Право это поначалу оспаривалось, но затем братья нашли себе лучшее применение, чем препираться из-за рассохшейся развалюхи на заднем дворе. Все трое один за другим женились, работали вместе с отцом и, наверное, просто забыли про давний спор. Им было уже неинтересно разбираться, кто стащил алебастровые шарики из жестяной банки и почему почти новая еще удочка валяется сломанной на грядке с укропом. Это вполне устраивало Крокка, день и ночь проводившего в своем замке, смешивая, переливая и взбалтывая какие-то подозрительные смеси, большая часть которых пахла, как выгребная яма, и горела, как сухой хворост.
Сарай дважды чудом не сгорел от очередного опыта неутомимого обитателя, но взрослые успевали залить пожар и вытащить самого великого и ужасного Крокка с опаленными пальцами и бровями. Единственный, кому разрешалось присутствовать при этом колдовском действе, был его дед Хрумм от которого, говорили, Крокк и унаследовал свою пагубную страсть к чтению книг и поджогу взрывающихся порошков.
Мальчик всюду собирал, составлял и таскал с собой записи, а также пузырьки и мешочки с какими-то веществами, особую ценность в ряду которых представляла «малийская» смола, изготовленная и названная им самим. Из чего Крокк готовил ее, лучше было не знать. Самым ценным темной тягучей жидкости было то, что ни одним из известных способов ее невозможно было оттереть. В том числе (да, увы, это была она!) от новых очков, за которые ему прилично влетит дома сегодня вечером…
Рубб со вздохом сел у дороги, глядя на молодого хозяина с той терпеливой грустью, которая свойственна только большим добродушным псам по отношению к детям. Крокк погрозил ему кулаком, вызвав неодобрительный «гав!».
В конце концов, раздосадованный до глубины души, он бросил сумку и твердо решил отряхнуть с ног пыль родной деревни, отправившись странствовать по свету, чтобы узнать все, что можно узнать, и пережить все приключения, которые развеют скуку его жизни. Для этого оставалось только найти подходящую компанию. Жаль, невозможно взять с собой сарай и деда — обоих было не оторвать от насиженного места. Но однажды он таки соберется, взяв только главное, и тогда…
Проезжающий мимо пасечник Жжу посмотрел из-под шляпы на мальчишку, сидящего у обочины с собакой, и улыбнулся своему далекому детству.
Крокк сердито скользнул по нему взглядом: пасечник определенно не годился для приключений, разве что спасаться от распоясавшихся пчел на лугу или вылавливать из меда жуков.
Повозка, груженная ульями, медленно тащилась к перекрестку, чтобы, должным образом поскрипев и накренившись, въехать на луга за деревней и остановиться там на несколько дней, предоставив пчелам заняться своей работой.
«Ну и задаст трепку мать… А уж отец…» — вздохнул Крокк, глядя на испорченные очки, пса, дорогу и синее безбрежное небо, поднял сумку и поплелся вслед за повозкой, отгоняя веткой надоедливых насекомых и мечтая о дальних странах.
Глава 15
ПАСЕКА НА КОЛЕСАХ
Путь оказался неблизким, и Одд заночевал в лесу, устроившись, как научился у племени Хум, на дереве, обвязавшись веревкой вокруг пояса. Большинство хищников тебя не достанут, а если потеряешь во сне равновесие, то лишь повиснешь на ветке, как груша, а не свалишься вниз. Весьма полезный навык, всем рекомендую попробовать. По крайней мере, можно испытать этот способ ночевки на кошке, если у нее хватит характера записывать свои ощущения.
Клюпп по своей привычке предпочел ночевать на голых камнях, забравшись в какую-то расщелину на склоне. Все же головастик был по природе орком — пусть и самым необычным из всех. А у орков другие представления об уюте.
Как провел ночь медвежонок, история умалчивает. Известно достоверно лишь то, что он враз прикончил оставшиеся припасы своего покровителя и удалился в ближайший малинник.
Слезши на рассвете с дерева, Одд направился дальше, все чаще пересекая тропинки. Видно было, что здесь часто ходили люди. Только почему-то в этот раз на пути ему никто не встретился. Далеко за деревьями в деревнях раздавался привычный крик петухов и приглушенный лай просыпающихся собак.
Только выйдя к Железному столбу на развилке дорог, Одд еще раз убедился, что вернулся в свое время и в свое место. Более или менее, по крайней мере. Столб этот мог стоять с незапамятных времен и простоять еще миллион лет, что ему станет.
По одной из дорог к перекрестку медленно ползла запряженная волом повозка пасечника Жжу, заставленная ульями. Время о времени тот перебирался с места на место со своими пчелами, собиравшими нектар то на одном, то на другом лугу Яттерланда. Ульев было много, так что пасечник примостился на самом краю, почти уткнувшись коленями в зад неторопливого животного. В итоге большой медлительный вол, размахивая хвостом, отгонял мух сразу от них обоих. Над повозкой кружило живое жужжащее облако, не переставая охранять свое передвижное государство и кормиться на цветах у обочины.
Одд не раз видел пасечника в деревне, где тот торговал осенью свежим тягучим медом. Ровно так, как сейчас с ульями, он вставал среди деревни у груженой бочонками телеги и большей частью спал под полотняным навесом, поджидая клиентов. Весть о том, что Жжу приехал продавать свежий сбор, разносилась быстро. А ночевал он тут же под телегой или у своих многочисленных знакомых. Кто в Яттерланде не знает старика Жжу?
Конечно, сам пасечник ни за что бы не узнал чумазого мальчишку, когда-то приходившего вместе с матерью, покупавшей у него горшок-другой гречишного меда. В половине кухонь Яттерланда стояли его округлые аппетитные горшочки с выдавленной на боку неровной шестиугольной сотой — фирменный знак. Жители долины вообще обожали всякие клейма и фирменные знаки: когда мастер гордился своим делом, отчего же не отметиться лишний раз? Это и в торговле поможет, и прибавит чести человеку, живущему своим трудом. Старший сын Жжу был гончаром и снабжал родителя сотнями вощеных горшочков аппетитного цвета хлебной корочки. Когда они стояли в ряд на краю телеги, казалось, в воздухе пахло свежевыпеченным хлебом. С такой-то красотой торговля всегда шла бойко. Не запоминать же всех молодых мам с держащимися за подол детишками, только и ждущими, как бы поскорее запустить пальцы в это сладкое чудо.
Годы в орочьих подземельях и приключениях, прошедшие с тех времен, многое стерли из памяти. Возможно, поэтому старик Жжу показался моложе, чем запомнилось Одду: у него было меньше морщин и гораздо больше волос на голове. Пасечник едва посмотрел на мальчика и уже собирался снова впасть в дрему, но вдруг беззвучно открыл рот и чуть не свалился со своего насеста, глянув на второго члена компании. Вежливый Клюпп поспешил представиться:
— Привет, человек, глядящий на хвост большого животного! Я — Клюпп! Орк. И мне два дня, — пропищал он, отчего пасечник подавился влетевшей в рот мухой и хрипло закашлялся.
В целом маленький орк имел более или менее приличный вид: из куска выделанной шкуры и половины мешка Одд сделал для него что-то похожее на штаны и куртку. Удалось смастерить даже башмаки, подвязав их ремнями к щиколоткам.
Сообразительность маленького орка не знала пределов. Он не только быстро учился и свободно болтал на одном языке с Оддом, но и постоянно придумывал на ходу всякие штуки. Например, теперь они оба красовались в одинаковых зеленых пахнущих тиной шляпах из мягкого болотного тростника. Надо сказать, до шляп Клюпп оказался сам не свой. Он не меньше получаса простоял у воды, рассматривая свое отражение. При этом Одд не был уверен, что головастик рассматривает именно себя — все внимание, похоже, досталось головному убору. Да и тема разговора от леса и до самого перекрестка, пока Клюпп не отвлекся на вола, пасечника и телегу, была посвящена шляпам, шапкам и панамам всех мастей, о которых головастик хотел знать все.
Итак, прямо из ниоткуда (на самом деле из травы на обочине, которая была вровень с Клюппом) сбоку телеги выросло нечто крайне подозрительного вида и сказало тоненьким голоском:
— Привет, человек, глядящий на хвост большого животного! Я — Клюпп! Орк. И мне два дня.
— Насчет орка, это ты зря, парень… — пробурчал себе под нос Одд, но сказанного не воротишь.
Сзади ребят по обочине плелся и поскуливал недовольный ранним подъемом мишка, требующий свой завтрак. Одд взял его на руки. Прямо скажем, компания смотрелась очень и очень странно.
Этого нервы пасечника уже не выдержали, и он так стеганул вола плеткой, что получил совершенно обратную реакцию: животное встало как вкопанное, и уж тут-то возница не удержался и упал прямо в… то самое, что часто случается на дороге позади копытных. Сверху вол еще немного добавил на голову своему хозяину и неожиданно поплелся дальше, заставив старика лежать на дороге, пока над ним не проедет телега. Это заняло некоторое время, которого вполне хватило, чтобы Жжу разозлился, как самый безумный орк, и заорал, отряхивая голову и плечи:
— Что вы тут шляетесь! Совсем стыд потеряли! В школу идите! Или родителям помогайте! Ишь… — кажется, он уже забыл о том, что перед ним находятся не три деревенских мальчишки, а только один — плюс маленький подземный монстр и недотепа-медведь. — Бездельники! — наградил их пасечник напоследок и потрусил за удаляющейся повозкой, вытирая лицо рукавом.
Совсем недалеко позади разыгравшейся сцены в молочной утренней дымке кое-кто с трудом сдерживал огромного глухо рычащего пса, чтобы тот не кинулся на удивительное создание в широкополой зеленой в шляпе. Крокк совершенно забыл о своих бедах с очками и братьями. Все его внимание захватила эта загадочная компания путешественников, пришедших из ниоткуда и неизвестно куда направляющихся.
— Глупо получилось, — сказал Одд, не обращаясь ни к кому конкретно.
— Да, дядька совсем глупый. Как его пчелы! — радостно пропищал Клюпп.
— Я про нас.
— А мы — молодцы! Хороший Клюпп! — головастик сверкал синими глазами из-под зеленой шляпы, самодовольно сложив ручки на груди. Он выглядел бы величественно, как принц, если бы не был ростом с козу.
— Давай-ка лучше дождемся темноты, — сказал Одд с сомнением. — В деревне могут неправильно все понять. Знаешь, Клюпп, людям не очень нравятся орки. И на то есть причина. Если честно, целая куча причин.
— Я — орк. А ты — человек.
— Да.
Маленький орк склонил голову набок:
— Ты не любишь орков?
— Ну… — замялся Одд, не зная, как правильно ответить, чтобы не обидеть товарища.
— А я их терпеть не могу, — заявил Клюпп и пошел в сторону леса. — Идем ждать темноту.
Глава 16
ВСТРЕЧА, КОТОРОЙ НЕ БЫЛО
Когда долина сначала налилась оранжевым, а затем стала серо-голубой от опускающегося на землю вечера, друзья выдвинулись из своего укрытия на краю леса и начали полями пробираться к деревне, стараясь не привлекать внимания жителей. Впрочем, издалека они казались парой обычных мальчишек, возвращающихся с рыбалки. Для большего сходства с юными рыбаками на плече у каждого было по длинной ветке, похожей на удочку. Медвежонок вполне сошел за толстого неповоротливого щенка пастушьей собаки. А то, что он то и дело пытался забраться на дерево, можно было объяснить его беспримерной щенячьей глупостью.
Миновав какое-то число еще голых полей и огородов, засаженных в основном репой, они спустились вдоль реки к запущенному яблоневому саду, в большую часть которого вообще никто не заходил. Яблони здесь почти выродились и многие почти не плодоносили. Те же, что находились в ухоженной части сада, давали посредственный урожай бледно-зеленых мелких плодов, которые вымачивали в бочках или сбраживали для домашнего сидра. В доме родителей Одда всегда стоял бочонок того и другого. Моченые яблоки отлично пригождались для жарки гуся в зимние праздники, а сидр… о сидре Одд ничего не знал, потому что ему было строго запрещено его пробовать.
Так, пробравшись вдоль отвесного берега под яблонями соседского сада, они вышли к большому дощатому сараю, с которого начинались владения семьи Одда. Клюпп с медвежонком остались в высокой траве за сараем, а сам он медленно, как во сне, пошел к дому.
Наряд Одда сильно отличался от того, во что одевались люди в деревне, и хорошо было бы умыться… Но он шел к своей семье, которую не видел уже три года! Сердце колотилось в груди, как сумасшедшее.
Во дворе было пусто, только у крыльца под навесом сидела и тихо напевала колыбельную его мама, покачивая плетеную люльку. Она тоже, кажется, выглядела моложе, чем та печальная женщина, которую запомнил Одд после гибели отца и исчезновения брата.
У ее ног развалился в пыли огромный серый пес. «Это же Пепел! — пронеслось в голове мальчика. — Пепел, которого искалечили орки, утащившие Гладда!»
Старый трехлапый пес дни напролет лежал у сарая под навесом, поглядывая на людей единственным оставшимся после драки глазом. Пес казался Одду скучным, и он почти никогда не подходил к нему. А Пепел провожал его грустным собачьим взглядом, норовя вскочить и защищать от всех опасностей. Но, едва привстав, он скулил от боли и снова ложился, тяжело дыша. Из его груди так и не смогли достать глубоко засевший наконечник орочьей стрелы.
Большой серый пес поднял голову и сонно посмотрел на Одда. Оба его глаза были на месте, как и четыре лапы, вытянутые в теплой пыли двора. Шерсть вилась по бокам и лоснилась. Судя по всему, он был молод, доволен собой и не считал каких-то проходящих мимо мальчишек достойными своего внимания.
Мама Одда посмотрела на юного гостя и улыбнулась, не переставая напевать и покачивать прикрытую от мошек люльку.
Одд стоял посреди двора, не зная, что ему делать дальше. Это была его мама, его родной дом, и его пес. Но он чувствовал, что для них он сейчас чужой. Просто какой-то мальчишка, зашедший во двор со стороны соседского сада. Судя по одежде, они даже не считали его местным. Возможно, он приехал в деревню с родителями откуда-то издалека погостить летом у бабушки. Или отец взял сына помочь с работой — ведь Одд уже был подростком, совсем не малышом, которым помнил сам себя в этом доме. Наверное, родители не узнали бы его сразу, даже если бы он вернулся домой в тот день, когда покинул орочью шахту…
В люльке произошло какое-то движение и раздался плач. Сначала тихий, а потом громче и громче. Женщина приподняла покрывальце и покачала головой:
— Мы уже проснулись? — сказала она нараспев. — Ну, иди сюда, мой малыш. Гладд, мой мальчик. Проголодался? — Младенец продолжал кричать, и женщина взяла его на руки. — Ну, пойдем. Пойдем кушать! Не плачь, не плачь…
Его мама и старший брат скрылись в доме, зайти в который Одду так хотелось сейчас. Они даже не посмотрели на него! Гладду вообще было не больше полугода.
Пес приподнялся и устроился ближе к входной двери, чтобы никто не думал, будто можно проскочить в него незамеченным.
Что же делать? Для его родителей и ни для кого в мире Одда еще не существовало. Он едва не расплакался. Но плакать было нельзя. Нужно было жить и действовать дальше. Может быть, в другой раз все получится лучше…
В конце концов, это ужасно! Он потерял семью. Потерял дом. Потерял самого себя. И все это приключилось из-за мерзких, отвратительных орков! Вот ими-то он теперь и займется! По крайней мере, он был жив — а ведь еще недавно он сам бы не поставил хлебной корки на то, что продержится так долго.
«Не раскисай!» — накричал на себя Одд.
В эту секунду он перестал быть беглецом даже на малую каплю, еще где-то сочившуюся в глубине души. Он больше не спасался от чудовищ. Он превратился в охотника за ними, и пусть теперь они трясутся от ужаса перед ним.
Одд был настолько зол, что даже не запомнил, как вошел в сарай, взял там круг сыра, котелок, узкий мясной нож и рабочую одежду отца. Все это он сложил в мешок и направился к реке, совершенно забыв о друзьях. И только когда уже прошел шагов триста вдоль кромки черной быстрой воды, то вспомнил, что теперь он уже не один и должен заботиться о тех, кто был рядом с ним.