Расположившись на некотором расстоянии от особняка, возле которого прохаживались переодетые охранники, пан Дыля и Гонзасек стали дожидаться условных сигналов.
Однако ночью ни в одном из окон не засветилась свеча, огарочек которой вместе с плоскими спичками прятал в кармане Чосек.
— Что-то случилось, — предположил Гонзасек, — боюсь, коварный мэр мог выкинуть какую-либо подлость.
— Подождем, — сказал пан Дыля. — Кажется, что все просто. Но Чосеку сейчас, может, гораздо труднее, нежели разведчику в штабе вражеской армии…
Чосеку, действительно, приходилось не сладко.
Альфонсику так понравился Бабуба, что он пожелал немедленно выкупать его в горячей ванне. Операции грозил полный провал, потому что Альфонсика постоянно сопровождал дюжий слуга из тех, которые усердно прислуживают власти — независимо от того, что она творит.
Все же Чосек улучил момент, когда слуга набирал воду и готовил мочалку, и шепнул мальчишке:
— Прогони этого человека, я открою тебе великую тайну!
— Ой, Бабуба со мной говорит! Он собирается открыть мне великую тайну!
— А ну, дай сюда игрушку, — подозрительно сощурясь, слуга протянул руку, нетерпеливо пошевеливая толстыми пальцами.
— Укуси за руку, злодей хочет поломать меня! — подсказал Чосек.
И Альфонсик тотчас впился зубами в протянутую руку, а после завопил:
— Не прикасайся к моему Бабубе, я дедушке пожалуюсь!
Такой оборот вполне устраивал Чосека, приготовившегося уже к борьбе за жизнь в горячей воде.
Альфонсик отнес Бабубу в детскую комнату и там попытался переодеть его в костюмчик, снятый с клоуна.
Чосек оттаскал за ухо шалуна и строго сказал:
— Никогда не пытайся менять Бабубе одежду, иначе навлечешь на себя беду! Я волшебный и умею творить чудеса, но об этом не должна знать ни одна живая душа, кроме тебя. Если кто-либо узнает, я тотчас превращусь в пар и исчезну!
Чосек несколько раз повторил эту мысль и в заключение показал фокус. Альфонсик был вне себя от радости, но как всякий барчонок посчитал себя тем не менее полным собственником Бабубы и на ночь спрятал его в железный ящик.
Это произошло в присутствии слуги, потому Чосек не решился выдать себя, когда над его головой хлопнула крышка и повернулся ключ, который Альфонсик положил под подушку.
Пан Дыля и Гонзасек еще одну ночь провели в карауле напротив дома мэра, надеясь получить от Чосека какое-либо известие. Но и в эту ночь не дождались его.
Перед рассветом продрогший Гонзасек сказал:
— Случилась, конечно, беда.
Пан Дыля держался того же мнения.
— Если Чосек и завтра не объявится, придется идти на любой риск, но выручать его… В домах богачей страшнее, чем в джунглях. В джунглях еще можно рассчитывать на определенные правила игры, а в этих домах и купят, и продадут не за понюшку табаку…
Если бы у Чосека не нашлось самообладания и если бы он не умел погружать себя в состояние особого сна, при котором почти не расходуется кислорода, ночь могла бы оказаться для него последней. Но этого, к счастью, не случилось: едва заснув, Альфонсик проснулся от страшного сна, расплакался и оставался безутешным, пока не достал из ящика Бабубу.
Едва отдышавшись, Бабуба в знак благодарности рассказал мальчишке трогательную историю про Бабубу, который искал своего потерянного друга и, в конце концов, нашел его.
Чосек настолько подружился с Альфонсиком, что уже запросто просил его об оказании разных услуг. Мальчишка выполнял их с превеликим усердием.
Чосек разведал план дома, схему охраны и собирался уже связаться со своими друзьями, когда неожиданно все переменилось. Пришла служанка и сказала, что на ночь Альфонсик поедет с дедушкой и бабушкой на дачу. Мальчишка, обычно с восторгом встречавший подобные известия, на этот раз огорчился.
Когда вышла служанка, он спросил:
— Бабуба хочет на дачу?
— Не знаю, что такое дача, но поеду с тобой, куда захочешь, — Чосек понимал, что капризы Альфонсика могут только осложнить дело.
В машине, кроме шофера, Альфонсика, мэра и его жены, находился незнакомый политик, скорее всего иностранец. Было видно, что мэр всячески заискивает перед ним:
— Вы правы, дорогой коллега! О, йес! Мы сделаем все, как определено. Нам до слез нравится закон, принятый в лучшей из цивилизованных стран эпохи, — я имею в виду закон о содержании под стражей без предъявления обвинения в течение шести месяцев. Как мудро и тонко! Мы будем хватать злоумышленников, на которых укажут ваши резиденты, или неугодных, из-за слабоумия рассуждающих слишком опасно на темы о законности власти. Если через полгода они не образумятся, мы будем выпускать их за ворота тюрьмы и тут же арестовывать на новые полгода… Мы сделаем такую же свободу, как и в настоящих свободных государствах: полное отсутствие политических заключенных при полной свободе действий властей!
— Да, да, — кивал компаньон мэра, — наш общий успех придет, когда мы заведем весь этот сброд в лабиринт, из которого нет выхода, и позволим отдельным дурачкам кричать и бегать, повсюду натыкаясь лбом на камни!..
Чосеку были противны эти люди вместе с их напыщенной болтовней. Видимо, его настроение передалось и Альфонсику.
Зевнув, мальчик сказал:
— А я разговариваю со своим Бабубой.
— Вот как, — на миг отвлекся мэр. — Да, да, все куклы теперь умеют говорить и даже дают неплохие интервью!..
И еще одна ночь прошла — бессонная для пана Дыли и Гонзасека.
— Все ясно. До середины дня спим, а потом действуем, — сказал пан Дыля.
Утром Альфонсик выбежал на лужайку, держа Бабубу на своей спине.
Чосек увидел мэра. Маленький, волосатый, с ножницами в руках, он напоминал жука: словно пожирал, методично срезал розы, куст за кустом. У раскрытых настежь ворот стояла машина мэра, — шофер обнес какой-то прибор вокруг нее и направился в гараж, где стучали уже молотки и зудела дрель.
«Теперь или никогда, — вдруг решил Чосек. — Такой великолепный шанс вряд ли повторится!»
И он сказал Альфонсику:
— Я побегу, спрячусь в машину, а ты скажи деду, чтоб нашел меня и принес назад! А сам спрячься вон за ту бочку!
И пулей помчался к машине. Между тем Альфонсик подбежал к деду и стал просить его принести из машины Бабубу.
Желая потрафить внуку, мэр с розами и ножницами подошел к машине и наклонился к сиденью.
Мгновенье — и Чосек, завладев ножницами, приставил их к холеному горлу.
— Ни звука, мэр! В машину, живей, иначе лишишься жизни!.. Наверно, это глупо — добровольно расстаться с дачей, розами и положением бесконтрольного диктатора? Ну?
— Глупо, конечно.
— Трогай! Едем по этой дороге!.. Быстрей!..
Машина выкатилась из ворот. И поскольку все совершилось неожиданно, никому из дежуривших полицейских даже в голову не пришло, что за рулем мэр.
— Партизан? — спросил мафиози, несколько оправившись от шока. — Нас все равно остановят у ближайшего поста. Таков порядок.
— Я тебе покажу порядок! — прикрикнул Чосек и ткнул ножницами в жирную шею. — Дави на газ!..
Показался пост. У поста дежурил наряд. Однако машина на большой скорости проскочила мимо, — полицейские привычно козырнули, увидев за рулем мэра и подле — букет великолепных роз. «Торопится поздравить кого-то из более влиятельных», — подумали они.
Машину бросили на окраине города, в глухом переулке. Опасаясь погони и случайной встречи с полицией, Чосек дворами вывел мэра к пустырю за школьным стадионом, где собирались, видимо, что-то строить, выкопали котлован, поставили сарай для складирования инструментов, да оставили затею, как обычно и бывает в государствах, захваченных мошенниками или неприятелем.
Пан Дыля и Гонзасек крепко спали, когда Чосек постучал в двери сарая:
— Эй, разбойники, вставайте! Принимайте канарейку для вашей клетки!
— Разбойники? — переспросил мэр, радостно заулыбавшись. — Так вы не политические? Ну, тогда мы поладим! В вашем уважаемом мире у меня немало уважаемых знакомых!..
Открыл пан Дыля. Подтянутый и бодрый, как обычно, он мигом оценил обстановку, но не подал при постороннем и виду, что удивлен и обрадован необыкновенным успехом Чосека.
Он взял в руки найденный в лесу автомат, тщательно вычищенный, но неисправный, и приказал:
— Ввести преступника для допроса!
Перетрухнув, мэр, всячески унижаясь и заискивая, — обыкновение тех, кто привык унижать, когда сильнее, — подробно ответил на все вопросы.
Друзья услыхали об одной из бесчисленных трагедий, навсегда сокрытых от общественности: провидец, действительно, был схвачен наймитами Шмельца, однако наотрез отказался прислуживать насильникам.
От слепца потребовали прогноза о будущем Лямзеля и Слямзеля. «Будущего у грабительского и лживого режима нет, — ответил он. — Режим держится на репрессиях и фальсификациях неслыханных масштабов… Это режим очередных негодяев, правда о нем скоро станет известна всему обманутому и забитому народу. Режим падет, никакая поддержка из-за границы его не спасет, потому что режим не выражает потребности национального существования. Эти потребности объективны, переменить их нельзя, если даже всю страну наводнить оккупационными войсками и магами самых высоких степеней».
После этих откровенных слов калеку расстреляли, труп его сожгли и пепел вывезли на городскую свалку.
— Лично я не виноват, — заключил мэр. — Это все наши крохоборы и иностранные советники. Что я мог сделать?
— Так говорят все негодяи: «Я лично не виноват, я только поднес маленькое полено, не зная, что собираются разложить костер и на нем сжечь людей,» — хмуро сказал пан Дыля. — Какая близорукость и какая гнусность! Эгоисты никогда не смогут постичь подлинной мудрости бытия!.. Я готов расстрелять тебя, и это было бы справедливо. Но это не принесет пока облегчения несчастному народу, продавшему себя и свое будущее. Ставить тебе какие-либо условия — бесполезно, потому что клоп не перестанет пить кровь, пока останется клопом… Ты привел его сюда, — обратился он к Чосеку, — ты и решай его судьбу!
— Не требуй от меня слишком многого, — смешался Чосек. — Все уже сказано, что можно добавить? Не хочется, чтобы подонки внушали маленькому и еще, пожалуй, не испорченному вконец человечку, будто Бабуба виноват в том, что преступного деда заставили заплатить за одну тысячную своих преступлений!
— Все равно это представят именно таким образом, разве не понятно? — вмешался Гонзасек. — Что за странное безразличие к собственным судьбам? Или в каждом течет кровь Пенька Пельмешковича? Если бы кто-либо из нас попался в лапы этого человека, сгноили бы в застенке без сожалений!.. Нельзя отпускать негодяя без суда. Человек, не поступивший по требованиям правды, — пособник лжи. Не наказать его, — значит, быть недостойным справедливости. Я предлагаю: отвести преступника на городскую свалку и заставить съесть четыре горсти мусора. А если откажется, расстрелять.
— Пожалуй, — кивнул пан Дыля. — Но почему четыре горсти?
— Одну — за убитого провидца, три — за каждого из нас как напоминание, что мы имеем право на возмездие, что неотвратим час, когда всем паразитам придется ответить за свой паразитизм.
— Ну, самоназначенец, что скажешь? Пан Дыля клацнул затвором автомата.
— Я согласен с решением суда, господа партизаны!
— Он надеется, что по дороге как-либо ускользнет, — сказал Гонзасек. — Но мы поведем его ночью и ночью исполним приговор…
Чосек и коза
Когда стало совсем невмоготу, Чосек сказал: «Ну, ладно, я им покажу, где раки зимуют!» И вышел из шалаша, где жила вся компания.
Через день возвращается — приводит с собой козу. Серенькую, с сережками и большим выменем.
Гонзасек, конечно, сразу стал выяснять, дойная ли козочка. Короче, надоил больше литра. Молоко было тут же поделено и выпито до последней капли.
— Пирога бы еще сладкого, — облизнувшись, сказал Чосек.
— Я бы и от блинов не отказался, — подал голос Гонзасек. — Однако славненько получилось у меня с дойкой.
— Что-то вы разболтались, — ворчливо заметил пан Дыля. — Лучше бы подумали о том, что коза краденая, а за кражу нынче полагается смертная казнь. Забыли, какими законами нас осчастливили Лямзель и Слямзель?
— Я как раз их и ожидаю, — туманно заметил Чосек. — Этих мерзких типов пора проучить, и я придумал, как это сделать.
— Что ты опять затеял? — обеспокоился пан Дыля. — Не хватит ли приключений на нашу голову?..
Не успел он закончить свою мысль, как возле шалаша раздались голоса. Появились Лямзель и Слямзель, которые временами слагали с себя власть в пользу какого-либо родственника, а сами пускались на новые авантюры, чтобы прикарманить последнее, что оставалось у людей.
— Что за строение? — закричал Слямзель, тыча тростью в шалаш. — По-моему, эта халупа еще не куплена мною!
— Никакого монополизма! — подхватил Лямзель, вставляя в глаз монокль. — Всю недвижимость мы решили продавать на альтернативной основе: либо тебе, либо мне! Плачу за это ветхое строение копейку. Кто больше?
— Господа, господа, — выйдя из шалаша, воскликнул Чосек. — Конечно, если вы хорошо заплатите, я уступлю вам дом, в котором проживаю с братьями еще с тех печальных времен, когда глупый Дундук Дундукович отказался взять в наставники выдающихся ученых-демократов!
— О да, мы выдающиеся ученые! — закивали Лямзель и Слямзель. — Однако ты, неумытая рожа, не имеешь права даже рассуждать об этом!
— Я и не рассуждаю, господа! Просто, я хотел напомнить, что вы пришли посмотреть на козу, не так ли? Вот, перед вами это чудо. И, между прочим, дает молоко.
— Аборигенам молоко противопоказано, — сказал Лямзель. — У них от этого грыжа развивается. Или ишиас. А мы человеколюбы, мы допустить того не имеем права.
Чосек подтащил козу, которая пощипывала траву, и Слямзель всплеснул руками:
— Какая же это коза, дурак? Это самая обыкновенная вошь! Так и быть, беру ее у тебя ради гигиены за пять копеек!
— Вы с ума сошли, милейший, — сказал Чосек. — Я не знаю, видели ли вы вошь, но я убежден в том, что вы никогда ее не доили!
— Не груби, балбашка, — одернул Слямзель. — Если это не вошь, то козявка. Я плачу за нее три копейки. А больше тебе никто не даст, потому что других покупателей теперь уже нет во всем королевстве.
— Тогда, господа, ищите себе других балбашек, — сказал Чосек. — Козочку я оставлю себе и буду попивать молочко.
— Молочка ты попивать не будешь, рвань, — сказал Лямзель. — Вся земля принадлежит нам, стало быть, и все, что лежит и стоит на ней, наше. Это во-первых и во-вторых. А в-третьих: под страхом смерти аборигены обязаны соблюдать закон об обязательных продажах. Хочешь ты продавать или не хочешь, меня не касается, если я положил глаз на твой товар… Итак, получай копейку за халупу и три копейки за рогатую козявку. Итого две копейки… И учись работать по-заморски! Сто лет учись, тысячу лет!..
В эту минуту возле шалаша появился бывший король Дундук Дундукович. Он был босой, в простой крестьянской рубашке. Глаза его сверкали от гнева, кулаки сжимались.
— Эй, Чосек, — громко спросил он, — где коза, которую я просил попасти, пока я схожу к деревенскому зубодеру?
— Вот она, ваше бывшее величество, — показал Чосек. — Но эти господа пристали ко мне и хотят забрать козу по цене блохи или козявки!
— Неужели? — бывший король достал из-под рубашки дубину. — Мало того, что они грабят моих подданных, они хотят лишить меня последнего средства к существованию! Но я не спущу негодяям, зная, что они боятся меня укокошить! — И Дундук Дундукович грозно вскинул дубину.
— Он врет! — Лямзель указал на Чосека.
— Он нагло клевещет, — поддержал брата Слямзель. — Он сам предложил нам купить животное. Причем за бесценок!
— Ну и господа, — присвистнул Чосек. — И как это удалось им пробраться в королевский дворец? Таким отъявленным лгунам нужно было укоротить языки!
— Сожалею, что этого не сделал, околпаченный моими помощниками, — сказал Дундук Дундукович. — Впрочем, проучить нахалов никогда не поздно!