— Мальчики и девочки! — объявила директриса. — Это ваша новая одноклассница. Зовут ее Катя Маслина.
— Ясно, маслина! — тут же подала голос с места местная красавица номер один Марго.
— А ты, Марго, затарься в тюбик — там прохладно, — окрысился вдруг Валерка.
То ли он вспомнил свой первый день в классе, то ли еще возникла какая-то ассоциация, только он вдруг встал на защиту этой девчонки. Мишка с удивлением посмотрел на друга и вдруг поймал себя на мысли, что он завидует Валерке, который вылез первый с такой благородной миссией.
Тем временем Катя, которая не стала ввязываться в словесный поединок с Марго, прошла на указанное ей место и, скромно опустив очи долу, принялась доставать из портфеля тетрадки. Естественно, что половина народа забыла про свои контрольные и, кто исподтишка, а кто и внаглую, рассматривала новенькую.
— Ути-пуси, девочка-Барби, — прошептала Марго своей подружке. — Она бы еще платьице с передничком надела!
— Ага, — хихикнула соседка, — и два банта на голову повязала!
— Ну — типичная маслина! — снова фыркнула Марго.
Мальчишки не были согласны с ее мнением. По крайней мере ни местный амбал по прозвищу Браток, в миру откликающийся на Сережу, ни Леша Иконников, записной клоун класса по кличке Икона, ни Мишка, ни Валерка не смотрели на новенькую с неприязнью, а скорее — с интересом. Каждому хотелось разгадать: в чем же секрет, почему они глаз не могут отвести от этой конопатой девчонки, которой впору пропеть знаменитую дразнилку «Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой!»? Минут пять Зинаида пыталась вразумить класс, выразительно показывая пальцем правой руки на запястье левой, мол, время-то идет, а вопросов в контрольной меньше не становится! Постепенно класс успокоился, каждый вернулся к своему едва начатому листку и принялся решать контрольную сообразно с возможностями. Кто-то, похитрее, положил заранее под стол учебник и теперь, рискуя сломать шею и вывихнуть глаза, косил вниз, чтобы подсмотреть нужные формулы. Кто-то, поспособнее, пытался вспомнить материал и прикидывал на черновике решение задачки. Кто-то, уже давно махнувший на науки рукой, спокойно ждал, когда отличники справятся со своей задачей и дадут списать, а пока усеивал тетрадку изображениями танков и роботов-трансформеров. Общая беда в виде контрольной сплотила класс, и то, что новенькая попала, как кур в ощип, принесло ей дополнительные очки.
Урок шел за уроком, учителя полностью оправдывали поговорку, что понедельник — день тяжелый, и загоняли класс до такого состояния, что к концу занятий все уже и думать забыли про какую-то новенькую. Она уже примелькалась и особых эмоций не вызывала. Забыли о Кате все, кроме Мишки. По окончании последнего урока он задумчивым взглядом проводил ее глазами до двери и неспешно принялся запихивать тетрадки и учебники в портфель.
— Да чего ты там копаешься! — поторопил его Валерка. — Тебе что, в сутках два лишних часа добавили? Смотри, Ёжиков тебе устроит переоркестровку с четырех четвертей на пять восьмых!
Да, Валерка был прав — стоило поторопиться. Нужно было еще зайти домой, перекусить и мчаться на репетицию оркестра.
Мишка и Валерка оказались одноклассниками не только в общеобразовательной школе, но и в музыкальной. И тот, и другой поступили учиться по классу трубы и теперь играли в одном оркестре под руководством бывшего полковника воздушно-десантных войск Виктора Сергеевича Ёжикова. Поскольку Виктор Сергеевич за долгие годы службы привык к дисциплине, ее он всякими доступными методами вколачивал и в своих оркестрантов. Опоздавший хотя бы на пять минут либо вовсе изгонялся с репетиции, либо, если его присутствие было крайне необходимо, разучивал потом до вечера сложные композиции или наяривал до одури гаммы.
— Ладно! — вздохнул Мишка, с трудом выбираясь из-за парты, будто он не штаны в школе просиживал, а разгружал вагоны с мешками цемента по пятьдесят кэгэ каждый. — Пошли, что ли!
Валерка подхватил свой потрепанный рюкзак и, насвистывая что-то легкомысленное, двинулся к выходу. Мишка поплелся за ним.
— И о чем они только думают в министерствах просвещения! — бухтел он всю дорогу, пока им с Валеркой было по пути. — По восемь уроков в день ставят! Куда это годится! Я, конечно, понимаю, ученье — свет, но не до таких же пределов, чтобы в глазах темно становилось!
— Ой, да ладно! — зевнул Валерка. — Сегодня отсидели, а завтра пять уроков будет. А там, глядишь, училка заболеет, может быть, один еще и отменят. А восемь уроков — это что! Ты, кстати, слышал, что нам новую реформу готовят?
— Какую еще? — скривился Мишка. — Опять рубли на копейки менять будем?
— Нет, как ее… Реформу языка! — вспомнил Валерка. — Хотят ввести для таких ленивых, как ты, свободное правописание.
— Это как? — не понял Мишка.
— Очень просто. Если сомневаешься, как писать — «козел» или «казел», то пиши, как тебе бог на душу положит. Ни одна училка к тебе не придерется!
— Да ты что? — поразился Мишка. — Это ты, наверное, вместо новостей «Смехопанораму» смотрел.
— Точно тебе говорю! — загорелся Валерка. — Хочешь «парашют» через «у» пиши, хочешь—через «ю». Хочешь «пароход» — через «д», а хочешь — через «т». Полная свобода и демократия.
— Дурдом это! — сплюнул Мишка. — И клиника имени собак профессора Павлова, а не демократия. Да ну их в конце концов всех! — махнул он рукой. — Пусть делают, что хотят, у меня о других проблемах голова болит.
Но о каких именно проблемах болела голова у Мишки, он уточнять не стал.
Дома Мишке не стало легче, как это обычно бывает после конца занятий. Шаркая ногами, будто столетний старец, он прошел на кухню, произвел археологические раскопки в кастрюле с борщом и вывалил оттуда на тарелку кусок мяса. Критически осмотрев его со всех сторон, он выудил из борща еще и пару картофелин и решил сделать на этом остановку.
— Ну что ж! — плюхнулся Мишка на уныло взвизгнувший под ним стул. — Это и будет мой «обед».
Мишка разрывал мясо зубами, как раненый лев поверженного гладиатора в Колизее, и косил одним глазом в книжку Ника Перумова. Книжка была толстая, зачитанная многими его одноклассниками. Вчера вечером Мишка с маху одолел первые сто страниц. Но сегодня истории о людях-полуэльфах и гномах почему-то в голову не лезли. Не лез и кусок мяса в горло, выражаясь, конечно, не буквально, а фигурально. Мясо было вкусное, и книжка интересная, но почему-то и есть, и читать Мишке расхотелось. Озадаченно посмотрев на обеденный стол, он встал, прошел к крану и принялся намыливать руки. Когда Мишка в следующий раз посмотрел на свои ладони, там вместо большого куска мыла лежал уже жалкий обмылочек.
— Что за черт! — вытаращил он глаза. — Я что тут, уже минут десять руки мою?
Покачав головой и сполоснув холодной водой лицо, Мишка побрел к себе в комнату. Определенно он заболел. Вот незадача! Придется теперь звонить Ёжикову и объясняться. А как же ребята? Замену они найти не смогут. И что за странное состояние! Температуры вроде нет, голова не болит, а в груди так тяжело, будто сжали ее тисками. И мысли прыгают с места на место, словно дрессированные блохи.
— Ладно! — решил Мишка. — Эту проблему следует залежать.
Как был, не переодеваясь, он упал лицом вниз на диван и уставился в стенку, которую видел, наверное, уже сто тысяч раз. Вот в стенке проколу пнутая им же, Мишкой, еще в возрасте пяти лет, небольшая пещерка. Тогда еще Мишку укладывали на послеобеденный сон, а он спать никак не хотел. И вот колупал из месяца в месяц эту дырку, будто заключенный, ковыряющий годами стенку тюрьмы. А вон несколько выбоин, куда Мишка попадал ножом. Приспичило ему один раз научиться во что бы то ни стало метать нож. Хорошо ума хватило не проделывать это, используя в качестве мишени дверь! Мишка нашел в кладовке ненужную, по его разумению, доску и всю ее истыкал. Конечно, попадал он не всегда в цель, поэтому и остались вот эти отметины на стене. Ох, и расшумелся тогда папа, увидя эту доску. Оказывается, он ее припрятал для того, чтобы сделать полку в ванной. Но сколько себя Мишка помнил, доска эта всегда пылилась в кладовке. Надо же было такому случиться, что он взял именно ее! Хотя Мишка сильно подозревал, что, не проведи он свои эксперименты по ножеметанию, эта доска еще лет десять благополучно провалялась бы в кладовке и никто бы о ней и не вспомнил.
А вот давнишние отметины на обоях, сделанные опять же им самим, Мишкой. Конечно, сам он этого не помнит, но мама уверяет, что это сделал именно он, когда ему было три года. Мишка тогда с лямзил у мамы жутко дефицитную помаду с перламутром, половину ее съел, а другой половиной стал рисовать на стене человечков. Человечки, надо сказать, у него не получились, но каля-маля вышла славная.
Еще одна аккуратная дырочка треугольной формы — живое напоминание о том, как они с Валеркой, насмотревшись фильмов про у-шу и другие восточные единоборства, стали рубиться на лыжных палках, как ниндзя. В результате разгорячившийся Валерка засветил острием палки прямо в стенку. Конечно же, он не хотел портить стену, и палка должна была остановиться в миллиметре от нее, демонстрируя ловкость и отменный глазомер нового ниндзя. Но глазомер, увы, тогда Валерку подвел.
А вот небольшие оспины — сюда врезались рикошетом пули, посланные Мишкой и Валеркой в цель из китайского духового ружья. Какое оно было по счету, Мишка не помнил. Покупал он их штук пять, то на свои деньги, то с Валеркой вскладчину. Каждый раз, купив китайскую игрушку, будь то пистолет или ружье, они тихо изумлялись умению китайских мастеров испортить хорошую вещь. Оружие работало ровно один день, после чего в нем ломалась какая-то пластмассовая деталь, и Мишка с Валеркой, засучив рукава, пытались ее отремонтировать. Бывало, что на это они убивали по две-три недели. Но китайские игрушки, как заговоренные, не желали ни работать, ни ремонтироваться. Самое удивительное состояло в том, что через два-три месяца друзья выклянчивали у родителей деньги, экономили на кино и на мороженом и покупали очередное чудо китайской легкой промышленности, каковое и ломалось с легким хрустом на следующий день. А еще через два месяца история повторялась…
Да, славные то были времена. Не было тогда у Мишки ни депрессии, ни этого странного стеснения в груди, ни плохого аппетита, из-за которого на кухне остаются недоеденными такие большие и сочные куски вареного мяса.
Наверное, Мишка еще долго мог бы предаваться сентиментальным воспоминаниям, но время поджимало и нужно было идти «на оркестр». Поднявшись рывком, Мишка сделал несколько приседаний, побоксировал, тыча кулаками в воздух, проверил, на месте ли его, купленная родителями за большие деньги, труба «Амати», влез в кеды и, хлопнув дверью так, что у соседей задребезжали стекла, ринулся на улицу.
Мишка успел как раз вовремя. Ребята уже рассаживались вокруг Ёжикова, доставали инструменты и раскладывали на пюпитрах ноты. Виктор Сергеевич, опоясанный бас-геликоном, взглянул поверх очков на Мишку, но ничего не сказал, потому как хоть тот и пришел в последнюю минуту, но фактически «уложился в норматив».
— Я уж думал, что ты не придешь, — склонился Валерка к другу.
— Почему это? — щелкнул Мишка замками кофра и вынул из него трубу.
— Да неважно ты как-то выглядел, — внимательно посмотрел на него Валерка. — Заболел, что ли?
— Наверное, — пожал плечами Мишка. Продолжить разговор ребятам не удалось, потому что Виктор Сергеевич взял пару нот на геликоне, что на его личном преподавательском языке означало — внимание, выходи, стройся! Оркестранты положили инструменты на колени.
— Начнем с «Чаттануги-чучи», — сказал Виктор Сергеевич. — Только умоляю: ударные играют без надрыва. Кларнет вперед не вылезает. Альты, в четвертом такте будьте внимательнее. Ну! Раз — и, два — и, три — и!
На непроизнесенные «четыре — и» оркестр грянул известную мелодию. Однако не успели музыканты оттарабанить хотя бы шестнадцать тактов, как геликон возмущенно хрюкнул, и Виктор Сергеевич, уже теперь сквозь очки, посмотрел на мальчишек.
— Я что-то не понял! Мы играем похоронный марш имени реквиема Моцарта или джазовую пьесу? Вы должны играть энергично, четко, а не растекаться, как сметана по маслу. Ну-ка, собрались! Еще разок! Раз — и, два — и, три — и!
На этот раз оркестр вступил более слаженно. Внушение помогло. Однако ближе к середине пьесы инструменты начали расходиться, ударные сбились, а кларнеты и вовсе замолчали, тупо уставившись в ноты, словно брошенные посредине незнакомого двора новорожденные щенята.
— Кларнеты! — возмущенно обратился Ёжиков к растерявшимся мальчишкам. — У вас что, в зобу дыханье сперло? Ты, Галкин, спишь на ходу! Ты что, влюбился или женился? Миша, ау-у!
По оркестру легкой волной пробежал смешок. Ребята, почуяв, что Виктор Сергеевич находится в хорошем расположении духа и шутит не для того, чтобы сорвать злость, а чтобы разрядить атмосферу, задвигали стульями, устраиваясь поудобнее, зашуршали нотами. Только Мишка сидел, обалдело глядя на пюпитр. Ну точно, Виктор Сергеевич, как в ноты смотрел! В ноты его, Мишкиной, жизни. Ну, конечно же, вся эта задумчивость, все это странное состояние объясняется одной простой вещью: он влюбился, втюрился, втрескался в новенькую!
ТАКТ 3 Прослушка большого театрала. Друг язвенников — убивбургер
Вообще-то директор Организации не часто баловал личными посещениями вверенный Владимиру Геннадьевичу объект. Директор или, может быть, специальный помощник-аналитик работал в основном либо напрямую с файлами, которые Владимир Геннадьевич пересылал с курьером, либо с их распечатками. Однако теперь не прошло и двух дней, как охранник доложил, что к дому подъехал Сам. Взмыленный Владимир Геннадьевич (весь день по какой-то причине сбоила техника — то ли из-за перегрева, то ли из-за колебаний напряжения в сети) выскочил в коридор и едва успел прошипеть в сторону охранника, чтобы он убрал свои недогрызенные бутерброды и недопитую минералку с глаз долой.
Директор, как всегда, был угрюм и малоразговорчив. Однако на этот раз он подал инженеру руку. Владимир Геннадьевич осторожно ответил на пресное рукопожатие шефа и, не дожидаясь приказа с его стороны, отворил дверь кабинета для переговоров. Директор вошел в комнату, но в кресло не сел. Он опирался на трость, инкрустированную слоновой костью и золотом, и о чем-то думал. Владимир Геннадьевич с тревогой поглядывал на тонкую палку, вот-вот готовую переломиться под напором начальственной мощи.
— Вот что, милейший… — наконец очнулся директор от своих дум и опять выдержал долгую паузу. — Расшифровки бесед, которые поступили вчера, оказались важными. Чрезвычайно важными. Но у нас есть подозрение, что объект ведет переговоры не только по данному номеру. Прослушка его городского номера телефона ничего не дала. Остается пейджер. Как быстро вы сможете наладить слежение за пейджером объекта?
— Аппаратура готова, никаких особых проблем, я думаю, не возникнет, — осторожно ответил Владимир Геннадьевич. — Потребуются машины и несколько опытных людей, поскольку мы вынуждены будем быть в непосредственной близости от владельца пейджера. Есть, конечно, и более простой вариант: попытаться договориться с пейджинговой компа…
Директор не дал инженеру закончить, прервав его взмахом руки:
— Пейджинговая компания принадлежит объекту, — пояснил он. — Соваться туда очень опасно. Если бы мы смогли договориться там, я не пришел бы к вам.
Владимир Геннадьевич осекся, сообразив, что сморозил глупость.
— Вы получите не одну, а четыре машины, — продолжал директор. — Данные, которые мы можем получить, настолько важны, что в расходах вас никто сдерживать не будет. В разумных пределах, конечно, — улыбнулся краешком губ директор, и Владимир Геннадьевич позволил робко улыбнуться в ответ. — Задача ясна?
— Конечно, — кивнул Владимир Геннадьевич. — Когда нужно приступать?
— Аппаратуру готовить немедленно. Вам позвонят и сообщат место, где объект будет через час. Думаю, скорее всего вы его перехватите у Большого театра. Наш с вами объект — большой театрал-с. Да-с, большой театрал и любит всякие неожиданные эффекты, так что будьте осторожны.
— Четырех машин нам вполне должно хватить, — успокоил шефа Владимир Геннадьевич. — Только нужно будет установить и четыре комплекта аппаратуры, чтобы не светиться, перегружая ее с машины на машину.