«Нет вопросов! — говорит кот Лаврентий. — Идем!»
Хвост трубой — и побрел не спеша. Я — за ним. Идем-идем мы по саду нашему, а сад никак не кончается. Долго шли. Вдруг вижу выходим во двор. Хата. Окна крест-накрест досками заколочены. О! Да это Липки! Третья от деда Коцюбы хата, где мы в войну играли. Я и не знал, что наш сад переходит в липкинские сады и что они словно один большой сад…
Кот Лаврентий превратился внезапно в ворона, захлопал крылья, поднялся в небо и исчез.
Скрип! — скрипнули неожиданно двери заколоченной хаты, и из-за двери из темноты послышался глухой скрипучий голос: «А иди-ка сюда…»
— Ой! Страшно как! — хрипло произнес Марусик.
— А я и не говорю… Страшно. И мне было. Но что поделаешь. Не отдавать же Тайфун Марусю Кащею.
Зажал я свой страх в кулак и вошел прямо в темноту сеней.
«Что тебе нужно?» — прозвучал из темноты тот же голос.
«Миг Мигович, это вы?» — спрашиваю.
«Миг Мигович сейчас откомандирован в Южное полушарие, на острова Мадагаскар. Будет завтра».
«Что же делать? А как же Тайфун Маруся? Я…»
«А-а! Ясно, — перебил меня голос из темноты. — Миг Мигович предупредил, как придет кто-нибудь и будет спрашивать Тайфун Марусю передать следующее. Надо весь бурьян, что во дворе, в саду и на огороде, вырвать, унести и сложить в овраге за липняком».
Хм… Ничего себе заданице! Вы же знаете сколько там этого бурьяна.
«А вы сами кто будете? — спрашиваю у темноты. — Покажитесь хоть. А то я и не знаю, чьи приказания должен выполнять».
В темноте кто-то задвигался, закряхтел:
«Я тетенька Незабудь — секретарь Мига Миговича по вопросам памяти. А показаться не могу, потому что я невидима с рождения. И приказы не мои, а Мига Миговича. Если хочешь помочь Тайфун Марусе, то не мешкай».
«Ну что же, — думаю, — в сказках и не такое бывает. Золушке вон приказывали за одну ночь столько сделать, что подумать страшно, и то ничего. А мне бурьян какой-то вырвать… Справлюсь!»
«Хорошо, — говорю. — Надо так надо. Иду».
Вышел во двор, взялся за работу. Если бы тяпка какая-нибудь была, или заступ, или нож по крайней мере, а то же голыми руками. А там и чертополох колючий, и крапива жгучая, и какого только бурьянища не повырастало! Рву изо всех сил, а сам едва не плачу. Руки болят отчаянно.
Во дворе все вызвал, в сад перешел. Рву и в кучу складываю (чтобы потом унести). Рву и складываю. И вдруг:
«Ох, бедняга! Ах, горемычный! Это же надо ребенку так мучиться! Ай-яй-яй!» — жалостливо-жалостливые голоса.
Поднял голову. Стоят под яблоней двое — он и она. Он — в обычном костюме. Рубашка в клетку, в арифметику, как у нас говорят. Она — в обычном цветастом платье. Вот только на головах маленькие золотые коровы. Глаза у обоих светло-серые, водянистые, в глазах слезы — так меня жалеют. И лица какие-то мягкие, будто из ваты.
«Что такое? Вы кто?» — спрашиваю удивленно.
Он глаза рукавом вытер.
«Я, — говорит, — царь Добрило. А это моя жена, царица Злагода. А ты кто такой, сынок?»
«Я, — говорю, — Сашка Непорожний, Цыган по-уличному. Пятиклассник».
«А кто же тебя, Сашка Непорожний, Цыган по-уличному, пятиклассник наш дорогой, заставил так тяжело работать?» — всплеснула руками царица Злагода.
«Никто, — говорю, — не заставлял. Я сам, так мне захотелось».
Не могу же я каким-то чужим царям правду говорить.
«Ой, не говори, сынок, неправду. Так не бывает, — покачал головой царь Добрило. — Чтобы пятиклассник, Цыган по-уличному, да сам себе такую работу придумал».
«Именно!» — подхватила царица Злагода.
«Ну, — говорю, — это ваш дело — можете верить, можете не верить!»
«Ну, почему ты такой?» — укоризненно склонила набок голову царица.
«Именно! — теперь уже царь подхватил. — Мы же тебе добра желаем. Хотим сделать так, чтобы ты был счастлив».
«Чего это вдруг?» — спрашиваю.
«Просто так. Потому что мы любим делать добро. Недаром же я царь Добрило».
«А я царица Злагода».
«Бросай к чертовой бабушке этот бурьян и говори быстрее, что ты хочешь. Все твои желания выполним. Хочешь мотоцикл, лодку моторную, джинсы импортные самые модные — все будет. Говори быстрее, не мучь, у меня даже руки чешутся, так хочу что-нибудь для тебя сделать».
На какой-то миг, честно говоря, заколебался. Да тут вспомнил волшебный талисман, лягушачью лапку, и словно меня кто-то холодной водою из колодца облил.
«Нет, — говорю, — спасибо, ничего мне не надо».
«Ну и поросенок ты, Сашка Непорожний, Цыган по-уличному, пятиклассник. К тебе всей душой, как к родному, а ты…»
Глаза у царя и у царицы сразу стали холодными, будто льдинки. И лица окаменели и стали уже не как из ваты, а как из мрамора.
«Знаете, — говорю, — вы лучше мне не мешайте, а то время идет, а мне еще надо вон сколько бурьянища вырывать».
И, не обращая на них внимания, снова взялся за работу.
Рву бурьян, а сам краем глаза на царя и на царицу поглядываю.
Вижу — шепчутся о чем-то, советуются. Потом, видно, к какому-то общему решению пришли. Царица рукою махнула: «Давай!» Царь Добрило, будто старая бабка-шептунья, пошептал себе под нос какое-то заклинание, сплюнул на четыре стороны, дунул, плюнул, на одной ноге крутанулся…
Я бурьян — дерг, а вместе с землей с корней золотые монеты как посыпятся. Тьфу! Я другой бурьян потянул, а он прямо в моих руках в хоккейную клюшку превратилась. С автографами чемпионов мира, игроков нашей сборной… Вот!
«Да не надо! — кричу. — Что вы как дети! Все равно ничего не возьму. Сказал — значит, все!»
Клюшку в бурьян закинул, золотые монеты землей присыпал.
А царь с царицей улыбаются медово.
«Не горячись, сынок. Ты еще сам себя не знаешь», — говорит царь.
«Так уж человек создан, что не в силах отказаться от благ земных, — говорит царица. — Да еще и бесплатно…»
«Нет, — говорю, — это только к людям вашего царского режима относится. А я совсем из другого общества».
«Вот упрямый, осел!» — ругнулся царь.
«А ругаться, — говорю, — не красиво. А еще в короне!»
«Он меня поучает, ну!» — плаксиво скривился царь.
«Не волнуйся, любимый! — обняла и приласкала его царица. — Ничего-ничего. Он еще пожалеет, он еще поплачет, он еще у нас в ногах валяться будет, когда что-то захочет, а достать не сможет».
«Не дождетесь!» — хотел я крикнуть, но неожиданно захлопали крылья, откуда-то появился и сел возле меня черный ворон, превратился в кота Лаврентия и говорит:
«Идем быстрее! Там в селе такое случилось… такое случилось…»
И я проснулся.
Глава пятая, в которой вы узнаете о секретном деле. «Пить-пить-пить! Тех-тех-тех!..» А звезды так далеки… Как мечты!
— Ну артист! — улыбнулся Марусик. — Понавыдумывал такого.
— Да ничего я не выдумывал! Снилось все точно, как я рассказывал, — ударил себя в грудь Сашка Цыган.
— А я верю. Могло сниться. Сны — это… — Журавль поднял палец.
— Сначала один понакручивал, теперь другой. Так я и поверил. Таких снов не бывает. Чтобы все так, как в кино, одно за другое последовательно цеплялось. Во сне всегда какая-то каша — все путается и скачет.
— Это от головы зависит. У кого в голове не того… беспорядок, у того и во снах каша, ничего не разберешь. Правда, Журавль?
Журавль молча улыбнулся.
— У самих у вас каша. К доктору вам надо. Галлюцинации у вас какие-то, — обиделся Марусик.
— Ну, хорошо, — примирительно сказал Журавль. — Идем в Липки. Глянем, что там и как.
…У ворот деда Коцюбы стоял «бобик». Ребята сначала подумали, что это снова Бобинец и Бобешко. Но увидели, что из-за хаты, из сада вместе с дедом Коцюбой и Сергеем вышел стройный человек — новый председатель колхоза Максим Богданович Танасиенко.
— Да, наверно, вы правы, Иван Иванович, — улыбнулся председатель деду.
Ребята переглянулись. Они и не знали, что деда звать Иван Иванович. Все в селе звали его просто дед Коцюба.
И вам, Сергей Петрович, спасибо, — председатель положил руку Сергею на плечо. — За своевременную информацию. И если вы уже тут, то поехали, кое-что обговорим. До свидания, Иван Иванович!
Председатель сел за руль «бобика», Сергей умостился на переднем сидении возле него, и они поехали.
Дед, приложив руку козырьком к глазам, смотрел им вслед. Потом улыбнулся, покачал головою, и побрел к ульям.
Мальчишки не успели обменяться впечатлениями об этом разговоре, не успели даже слова сказать, как вдруг услышали рядом приглушенные голоса.
Они притаились с одной стороны кустов, что росли у дедова тына, а с другой стороны, оказывается…
— Да-а… Наверно, ты таки правду говорил, — узнали ребята хриплый голос Бобешко.
— Именно, — это уже был Бобинец.
— Просто так председатель не стал бы…
— Нет вопросов.
— И кто же его, хитреца старого, знал… Тьфу! — Бобешко сплюнул, ругнулся, и ребята увидели, как бригадир, а за ним и шофер вылезли из кустов и пригнувшись подались прочь. Это было очень комичное зрелище, потому что бригадир был толстый, а шофер высокий и обоим пригибаться было неудобно.
Только теперь ребята заметили, что далеко, аж за пятой от деда хаты, так, чтобы не было видно с дедова двора, стоял на обочине бригадирский «бобик».
Ребята захихикали. Чудеса! Взрослые дядьки, будто школяры, подглядывали и подслушивали из-за кустов. И теперь они убегали, оглядываясь, чтобы их никто не увидел.
— Ну так что? Что скажите? — сразу посерьезнел Сашка Цыган.
— А? — спросил Журавль.
— Нет вопросов, — сказал Марусик.
— Как раз вопросы есть! — с нажимом сказал Сашка Цыган.
— Именно! Я же и говорю! — подхватил Марусик. Журавль промолчал.
— Ты что молчишь? — набросился на него Сашка Цыган. — Может, ты понимаешь, что тут делается? Что это за секрет у деда Коцюбы… Ивана Ивановича? Что так взволновало бригадира Бобешко? Почему это новый председатель такой любезный с дедом? И кто такой — Сергей Петрович? Третий день толчется у деда и, похоже, не собирается отсюда уходить. Турист! Если ты понимаешь, то объясни нам. А? Ты же у нас, кажется, самый сообразительный.
— Ничего я не могу объяснить, — пожал плечами. — Знаю только, что новый председатель мне почему-то нравится. Тот, Михайлович, не улыбался никогда, всегда только кричал и ругался, а этот улыбается!
— Точно, — кивнул Марусик.
— Ну, это еще ничего не означает, — прищурил один глаз Сашка Цыган. — Может улыбается-улыбается, а потом ка-ак даст! Поживем — увидим…
Ребята еще немного покрутились в Липках, послонялись по безлюдным дворам и пошли к себе в Бамбуры. В Липках уже ничего интересного не происходило, дед работал на пасеке, а играть сегодня не было настроения.
Навстречу им ехал колхозный грузовик. Из кузова торчали доски, на которых сидел тот Вася, который целовался с комсомолкой Клавою в липовой роще. А в кабине рядом с шофером сидела улыбающаяся Тайфун Маруся.
Грузовик уже миновал ребят и вдруг остановился. Хлопнули, открываясь дверцы, и послышался звонкий голос Тайфун Маруси:
— Эй, ребята!
Они обернулись. Девушка махнула им рукой. Они подбежали.
— Вы куда? По делу или просто так?
— А что? — басом спросил Сашка Цыган.
У Маруси и Журавля от растерянности пропал голос.
— Так если… это, может, помогли бы? А? У нас перебои с кадрами.
Все трое сразу покраснели.
Что это она спрашивает?!
Да если бы они даже были очень-очень заняты какими-нибудь самыми важными делами — они бы все бросили и пошли за ней на край света. Разве она не знает?! Разве она не видит?!
— А что, можно — словно сомневаясь, снова-таки басом сказал Сашка Цыган.
— Можно, — не своим голосом подтвердил Журавль.
— Нет вопросов, — петушком прокукарекал Марусик (он тоже очень хотел сказать басом, но голос у него сорвался).
— Ну так лезьте быстренько! — расцвела улыбкой Тайфун Маруся.
Хорошо Журавлю! С его «циркулями» он взлетел в кузов.
Сашке Цыгану пришлось несколько раз подпрыгнуть, пока, ухватившись за борт, вскарабкался наконец и он вверх.
А Марусик беспомощно подскакивал у колеса и не мог, бедолага, никак ухватится за борт.
Шофер не видел этого и уже надавил на газ.
Если бы Журавль в этот момент не наклонился и не подал Марусику руку, тот остался бы на дороге.
Миновав подворье деда Коцюбы, грузовик подъехал к липняку и остановился.
Тайфун Маруся первая выскочила из машины:
— Приехали!
Ребята спрыгнули на землю. Причем Марусик не удержался на ногах и упал, зарывшись носом в песок. Еще чуть-чуть, и он бы заплакал. Но Тайфун Маруся не улыбнулась даже, притворилась, будто ничего не видит. Он с благодарностью глянул на нею. Вот девушка! Ну как ее не любить после этого!
Вася вдвоем с рыжеусым шофером дядькой Миколой уже скидывали на землю длинные доски, и они трещали, как выстрелы.
— Что это будет? — спросил Сашка Цыган.
— Секрет! — лукаво улыбнулась и приложила палец к губам Тайфун Маруся. — Никому-никому!
— Нет! Серьезно, — сказал Журавль.
— А я серьезно, — ответила Тайфун Маруся. — В селе пока что никто не должен знать. Так просил председатель. Ну, кроме тех, конечно, кто будет это делать. И я надеюсь, что вы… Я вас очень, ребята, прошу! Потерпите хотя бы до завтра, хорошо?
— Ни гугу, — сказал Сашка цыган.
— Могила! — подтвердил Журавль.
— Нет вопросов! — Марусик сказал и уже потом подумал: «Вот прицепилось это бобинцовское «нет вопросов»! Повторяю, как попугай».
Вася и дядя Микола сбросили доски, потом с полсотни метровых и полуметровых столбиков, достали из кузова плотницкий инструмент: пилы, топоры, молотки, клещи, ящик с гвоздями, а также несколько заступов.
Тайфун Маруся раздала заступы ребятам, один взяла сама.
— Мы с вами будем копать ямки. Это наше первое задание. — И весело закричала шоферу: — Дядя Микола, размечайте быстрее! Не видите — ребятам не терпится.
Ребята дружно засмеялись. Они готовы были смеяться каждому ее шутливому слову. Она еще и не скажет, а они уже губы растягивают.
И что за чары были у этой девушки!
Дядька Микола взял заступ, широко шагая вдоль липовой рощи, начал размечать. Копнет, два шага сделает, снова копнет… Наконец разметил — длинные три ряда ямок вдоль рощи.
— Копать вглубь на полметра, не меньше. Вот так, — он на каждом заступе, на ручке, сделал карандашом отметку. — И чем уже, тем лучше. Так, чтобы столбик влез. Ясно?
— Ясно! — хором ответили ребята.
— Ну, тогда начали! — скомандовала Тайфун Маруся и воткнула заступ в первую ямку.
Ребята торопливо, будто кто их в шею гнал, и сами вгрызлись в землю. Даже заступы заскрипели.
— Ой да всходит солнышко
Из-за горы, из-за горы,
Загудели в чистом поле
Трактора, трактора, —
затянула Тайфун Маруся и вдруг, без всякого перехода, запела припев совсем другой песни:
— Пить-пить-пить!..
Тех-тех-тех!..
Ай-я-я! Ох-ох-ох!
Там соловей щебетал!..
И Вася, и дядька Микола, а за ними и ребята дружно и громко подхватили как один:
— Пить-пить-пить!..
Тех-тех-тех!..
Ай-я-я! Ох-ох-ох!
Там соловей щебетал!..
И так им в этот момент прекрасно копалось, что, кажется, еще немного — сердца повыскакивают из груди от радости.
Какое же счастье такие минуты! Что может сравниться с ними? Все тело звенит от бодрости, силы и радости, и сама эта радость вырывается в небо песней.