Кошон. Вы все сказали и сказали лучше, чем мог бы я. Не представляю, чтобы кто-то в здравом уме не согласился с каждым вашим словом. Добавлю только одно. Грубые ереси, о которых вы говорили, отвратительны, но они подобны чуме: они свирепствуют какое-то время и затихают, потому что разумные люди ни под чьим влиянием не опустятся до наготы, многоженства и кровосмешения. Но сегодня в Европе ересь распространяется среди людей не скудоумных, не безумных. Наоборот, чем крепче ум, тем упорнее еретик. Ее не компрометируют ни дикие крайности, ни плотский разврат, но и она ставит личное мнение отдельного смертного выше мудрости и опыта церкви. Могучее здание католического мира не сотрясти ни голому безумцу, ни грехам Моава и Аммона. Но его может подорвать изнутри и низвергнуть в варварство архиересь, которую английский командующий называет протестантизмом.
Заседатели (шепотом). Протестантизм? Что это? О чем он? Новая ересь? Он сказал, английский командующий? (И т. д.).
Кошон. Какие меры принял граф Уорик для обеспечения порядка во время казни, на случай, если Дева не раскается, а народ возмутится из жалости к ней?
Капеллан. Можете не беспокоиться. У графа восемьсот вооруженных солдат – они охраняют ворота. Ей не ускользнуть из наших рук, даже если весь город будет на ее стороне.
Кошон (с отвращением). Не хотите прибавить: дай Бог, чтобы она раскаялась и очистилась от греха?
Капеллан. По-моему, это к делу не относится, но не буду спорить.
Кошон. Заседание суда объявляется открытым.
Инквизитор. Введите обвиняемую.
Ладвеню (кричит). Обвиняемую! Введите ее.
В сводчатую дверь позади места для подсудимой английская стража вводит Жанну. На ногах у нее кандалы. За стражей следуют палач и его подручные. Они подводят Жанну к табурету, снимают с нее кандалы и становятся за ее спиной. На Жанне черный костюм пажа. Долгое заключение и мучительные допросы оставили на ней след, но сила ее духа непоколебима: она предстает перед судом без смущения, без малейшего трепета, которого, казалось бы, требует от нее торжественная обстановка.
Инквизитор (ласково). Садись, Жанна. (Она садится на табурет.) Ты сегодня бледна. Тебе нездоровится?
Жанна. Благодарю вас, вообще-то я здорова. Но епископ прислал мне карпа, и мне от него стало нехорошо.
Кошон. Я приказал, чтобы рыба была свежей.
Жанна. Знаю, вы хотели мне добра, но я этой рыбы не перевариваю. А вот англичане думают, что вы хотели меня отравить…
Кошон, Капеллан (вместе). Что! Ничего подобного, ваше преосвященство!
Жанна (продолжая). Они-то сами решили сжечь меня, как ведьму; поэтому прислали врача. Лечить он меня не мог: ведьму ему лечить не дозволено, он все больше обзывал меня нехорошими словами. Зачем вы отдали меня в руки англичан? И почему меня приковали цепью к деревянной колоде? Вы боитесь, что я улечу?
Д’Эстивэ (резко). Женщина, тебе не положено задавать вопросов; вопросы будем задавать мы.
Курсель. Разве ты не пыталась бежать, когда не была закована, и не прыгала с башни высотой в шестьдесят футов? Как же ты осталась в живых, если не можешь летать, как ведьма?
Жанна. Тогда башня не была такой высокой. Она растет с каждым днем с тех пор, как вы меня об этом допрашиваете.
Д’Эстивэ. Зачем ты прыгнула с башни?
Жанна. Почем ты знаешь, что я прыгала?
Д’Эстивэ. Тебя нашли во рву. Почему ты хотела бежать?
Жанна. Почему люди бегут из тюрьмы, если им это удается?
Д’Эстивэ. Ты признаешь, что пыталась бежать?
Жанна. Конечно; и не в первый раз. Птица улетит, если оставить клетку открытой.
Д’Эстивэ (вставая). Она признается в ереси. Прошу суд обратить на это внимание.
Жанна. Какая же это ересь? Я – еретичка потому, что хочу бежать из тюрьмы?
Д’Эстивэ. Конечно. Если ты попала в руки церкви и хочешь самовольно из них вырваться, ты предаешь церковь. А это – ересь.
Жанна. Чепуха! Ну и дураком же надо быть, чтобы в это поверить!
Д’Эстивэ. Слышите, ваше преосвященство, как эта ведьма меня поносит за то, что я выполняю мой долг? (Садится в негодовании.)
Кошон. Я предупреждал тебя, Жанна: твоя дерзость тебе повредит.
Жанна. Но почему вы не хотите говорить со мной разумно? Тогда и я буду отвечать вам толком.
Инквизитор (прерывая). Процесс ведется неправильно. Допрос может быть начат лишь после того, как подсудимая поклянется на Священном Писании сказать всю правду.
Жанна. Вы требуете от меня этого который раз. А я повторяю снова и снова: я скажу только то, что относится к делу. Я не могу открыть вам всей правды. Вы ее и не поймете. Помните старую поговорку: тот, кто говорит слишком много правды, непременно будет повешен. И клясться вам я не стану.
Курсель. Ваше преосвященство, ее надо подвергнуть пытке.
Инквизитор. Слышишь, Жанна? Вот до чего доводит упрямство. Подумай, прежде чем отвечать. Ей показали орудия пытки?
Палач. Они готовы. Она их видела.
Жанна. Оторвите мне руки и ноги, оторвите душу от тела – больше, чем я сказала, я вам не скажу. Как еще вам объяснить? Я не выношу боли; если вы сделаете мне больно, я скажу все, что угодно. А потом от всего отрекусь; какая вам от этого польза?
Ладвеню. Пожалуй, она права. Лучше действовать милосердно.
Курсель. Но пытка у нас освящена обычаем!
Инквизитор. Не следует применять ее без разбору. Если обвиняемый кается добровольно, применение пытки не обязательно.
Курсель. Но это противоречит обычаям и нарушает порядок! Обвиняемая отказывается дать присягу.
Ладвеню (с отвращением). Вы хотите пытать эту девушку просто так, для своего удовольствия?
Курсель (сбитый с толку). Какое же это удовольствие? Таков обычай. Закон. Так всегда поступают.
Инквизитор. Так поступают те, кто не знает своего дела.
Кошон. Сегодня так не поступят, если в этом не появится необходимость. Пусть никто не посмеет сказать, будто мы судили ее на основе показаний, исторгнутых пыткой. Мы посылали к ней лучших проповедников и врачей, убеждали, умоляли ее спасти свою душу и тело от пламени. И не пошлем сейчас палача, чтобы он ее в это пламя бросил.
Курсель. Ваше преосвященство полны милосердия. Но какую ответственность вы на себя берете, отступая от обычной практики!
Жанна. Ну и балда же ты, магистр. Видать, у тебя один закон: делать все по старинке?
Курсель (вскакивая на ноги). Беспутная! Как ты смеешь называть меня балдой?
Инквизитор. Терпение, магистр, терпение: боюсь, что скоро вы будете отомщены, – и даже слишком сурово.
Курсель (бормочет про себя). Я тебе покажу балду! (Садится, расстроенный.)
Инквизитор. А пока что не надо обижаться на грубую речь этой пастушки.
Жанна. Вовсе я не пастушка, хоть и помогала пасти овец, как и все. Я могу потягаться в домашней работе с любой руанской дамой – я умею и прясть, и ткать…
Инквизитор. Не время тешить себя тщеславием, Жанна. Ты на краю гибели.
Жанна. Да разве я не наказана за тщеславие? Не будь я дурой и не носи в бою камзол из золотой парчи, тот бургундский солдат не стащил бы меня с коня, и я не сидела бы здесь перед вами.
Капеллан. Если ты так искусна в рукоделии – почему ты не сидела дома и не занималась им?
Жанна. Мало на свете женщин, чтобы заниматься рукоделием? Мое же дело могу сделать я одна.
Кошон. Довольно! Мы тратим время по пустякам. Жанна, я задам тебе очень важный вопрос. Не торопись с ответом: от него зависит твоя жизнь и спасение души. После всего, что ты сказала и сделала, дурного и хорошего, признаешь ли ты суд Божией церкви на земле? В особенности касательно тех слов и дел, которые вменяет тебе в вину обвинитель. Примешь ли вдохновленный свыше приговор над ними воинствующей церкви?
Жанна. Я верная дочь церкви. Я покорюсь ей…
Кошон (с надеждой). Покоришься?
Жанна. …если она не потребует невозможного.
Кошон с тяжелым вздохом откидывается в кресле. Инквизитор поджимает губы и хмурится. Ладвеню сокрушенно качает головой.
Д'Эстивэ. Она обвиняет церковь в безрассудстве, в том, что церковь требует невозможного.
Жанна. Если скажете: признай, что все твои слова и поступки, все твои видения и откровения – все они не от Бога, я не признаю этого ни за что на свете. Что повелел мне сделать Бог, от этого я не отрекусь. Что прикажет мне сделать еще, я сделаю вопреки любому и каждому. Вот про какую невозможность я говорю. Если церковь потребует, чтобы я пошла против Божьего веления, не покорюсь ни за что.
Заседатели (возмущенно). Церковь против воли Божией! Что ты городишь? Явная ересь. Это ни в какие ворота не лезет! (И т. д.)
Д'Эстивэ (бросив бумаги). Монсеньер, вам мало этого?
Кошон. Женщина, ты наговорила столько, что хватило бы на десять костров. Ты не слышишь наших предостережений? Не желаешь понять?
Инквизитор. Если воинствующая церковь говорит тебе, что твои видения и откровения посланы дьяволом, дабы обречь твою душу вечному проклятью, неужели не веришь, что церковь мудрее тебя?
Жанна. Верю, что Бог мудрее, и его веления исполню. И преступления мои, как вы их называете, я совершила по Его воле. Говорю вам: совершила по его приказу, и ничего другого сказать не могу.
Ладвеню (умоляюще). Ты не понимаешь, что говоришь. Хочешь погибнуть? Слушай. Ты веришь или нет, что должна подчиняться церкви Божией на земле?
Жанна. Да. Разве я это отрицала?
Ладвеню. Хорошо. Это значит или нет, что ты должна подчиняться нашему Господу, папе, кардиналам, архиепископам, епископам, которых здесь представляет его преосвященство?
Жанна. Да, но раньше всего Господу.
Д'Эстивэ. Так твои голоса велят тебе не покоряться воинствующей церкви?
Жанна. Они не велят ослушиваться церкви, но велят раньше всего служить Богу.
Кошон. И судить об этом не церкви, а тебе самой?
Жанна. А как мне еще судить, если не самой?
Заседатели (скандализованы, не находят слов). Ах!
Кошон. Ты осудила себя своими собственными устами. Мы стремились к твоему спасению, даже рискуя сами впасть в грех; мы снова и снова отворяли перед тобой двери, а ты захлопывала их перед лицом нашим и перед лицом самого Господа. Как смеешь ты притязать, будто находишься в состоянии благодати?
Жанна. Если нет, пусть Господь мне его ниспошлет, если да, пусть Он мне его сохранит.
Ладвеню. Это превосходный ответ, ваше преосвященство.
Курсель. Может быть, на тебя снизошла благодать, когда ты украла лошадь епископа?
Кошон (поднимаясь, в ярости). Черт бы побрал эту лошадь епископа! Мы должны рассудить дело о ереси, но стоит нам подойти к самой его сути, как нас отводят в сторону идиоты, которые не видят дальше лошадиного хвоста. (Дрожа от ярости, заставляет себя сесть.)
Инквизитор. Господа, господа! Цепляясь за мелочи, вы, не ведая того, становитесь защитниками Девы. Неудивительно, что его преосвященство потерял терпение… Что скажет прокурор?
Д’Эстивэ. Я почтительно позволю себе указать на сугубую важность двух страшных и богопротивных грехов, которых она и сама не отрицает. Во-первых, она общается со злым духом и потому является ведьмой. Во-вторых, она носит мужское платье, что непристойно и противоестественно; несмотря на все ваши уговоры, она не хочет сменить одежду, даже чтобы причаститься.
Жанна. Разве святая Екатерина – злой дух? А святая Маргарита? Или архангел Михаил?
Курсель. Почем ты знаешь, что дух, который являлся тебе, был архангелом? Разве он не являлся тебе нагим?
Жанна. Вы думаете, Богу не на что купить ему одежду?
Заседатели не в силах сдержать улыбок.
Ладвеню. Хорошо сказано, Жанна.
Инквизитор. Злой дух не настолько глуп, чтобы явиться молодой девушке в непотребном виде и тем себя выдать. Церковь говорит тебе, Жанна: эти духи были демонами – они хотели погубить твою душу. Признаешь ли ты слово церкви твоей?
Жанна. Я признаю слово посланцев Божьих.
Кошон. Несчастная, я снова спрашиваю: сознаешь ли ты, что говоришь?
Инквизитор. Напрасно вы боретесь за ее душу, ваше преосвященство: она сама отказывается от своего спасения. Перейдем к вопросу о мужской одежде. В последний раз: снимешь ты этот бесстыдный наряд и станешь одеваться, как подобает твоему полу?
Жанна. Не стану.
Д’Эстивэ. Это грех неповиновения, ваше преосвященство.
Жанна. Но голоса говорят мне, чтобы я одевалась как солдат.
Ладвеню. Жанна, Жанна, разве это не доказывает, что голоса твои – голоса злых духов? Да разве ангел Господень может дать такой бесстыдный совет?
Жанна. Ну конечно, это же говорит здравый смысл. Я была солдатом и жила среди солдат. Теперь я в плену, и меня стерегут солдаты. Если бы я одевалась как женщина, они бы и думали обо мне, как о женщине, и тогда что бы со мной стало? А когда я одеваюсь как солдат, они и видят во мне только солдата, и я могу жить с ними бок о бок, как жила дома со своими братьями. Вот почему Святая Екатерина говорит мне, чтобы я не одевалась в женское платье, пока она не разрешит.
Курсель. Когда же она разрешит?
Жанна. Когда вы заберете меня у английских солдат. Я должна быть в руках у церкви, а не сидеть день и ночь под охраной четырех солдат графа Уорика. Хотите, чтобы я в юбках перед ними щеголяла?
Ладвеню. Видит Бог, то, что говорит эта простушка, возмутительно, но в ее словах есть крупица здравого смысла.
Жанна. Если бы мы в деревне были такими же простаками, как вы в ваших дворцах, – скоро у вас не стало бы хлеба.
Кошон. Вот вам благодарность за то, что вы стараетесь спасти ее, брат Мартин.
Ладвеню. Жанна, мы все стараемся спасти тебя. Его преосвященство старается спасти тебя. Инквизитор не мог бы быть справедливее даже к родной дочери. Но ты ослеплена чудовищной гордыней и самомнением.
Жанна. Зачем вы так говорите? Не понимаю: разве я сказала что-нибудь дурное?
Инквизитор. Святой Афанасий сказал, что непонимающие обречены на вечные муки. Простоты мало. И даже доброты мало, такой, как ее понимают простаки. Простота помраченного не лучше простоты животных.
Жанна. В простоте животных, скажу вам, большая мудрость, а в ученой мудрости бывает большая глупость.
Ладвеню. Мы знаем это, мы не так глупы, как ты думаешь. Постарайся воздержаться от дерзких ответов. Видишь того, кто стоит у тебя за спиной? (Указывает на палача.)
Жанна (поворачивается и смотрит на палача). Палач? Но епископ сказал, что меня не станут пытать.
Ладвеню. Тебя не станут пытать – ведь ты призналась во всем, что нужно для твоего осуждения. А палач не только пытает: он исполняет смертный приговор. Палач, готово ли у тебя все для сожжения еретички?
Палач. Да, господин мой.
Ладвеню. Костер сложен?
Палач. Да. На рыночной площади. Англичане возвели его так высоко, что я не смогу приблизиться к ней и облегчить ей конец. Смерть будет мучительной.
Жанна (в ужасе). Вы хотите меня сжечь? Сейчас?
Инквизитор. Наконец-то ты это поняла.
Ладвеню. Восемьсот английских солдат дожидаются, чтобы отвести тебя на рыночную площадь, как только судьи произнесут приговор об отлучении тебя от церкви. Всего несколько мгновений отделяют тебя от твоей судьбы.
Жанна (озирается в отчаянии). О, Господи!
Ладвеню. Не отчаивайся, Жанна. Святая церковь милосердна. Ты еще можешь спастись.