Из конституционного демократа Робеспьер после взятия Бастилии превращается в революционного демократа, демократа-революционера. Конечно, это не следует понимать упрощенно. Робеспьер не становится противником конституции или конституционного режима. Как и все революционные демократы того времени, он считает необходимым выработку конституции. Вопрос заключается лишь в том, какой будет эта конституция. Народной? Или антинародной?
Ему полностью чуждо то фетишизирование конституции, как таковой, ради нее самой, которое было свойственно буржуазно-либеральным депутатам Национального собрания. «…Пусть нам не говорят о конституции.
Это слово слишком долго нас усыпляло, Слишком долго держало нас погруженными в летаргию. Эта конституция будет лишь бесполезной книгой, и что толку в создании такой книги, если у пас похитят нашу свободу в колыбели»98.
Вот замечательный образец революционного мышления. Действительную свободу Робеспьер ставит выше формальной конститувдш. Заслуживает внимания, что это великолепное, подлинно революционное отношение к конституции было сформулировано Робеспьером в речи 21 октября 1789 года, т. е. всего три месяца спустя после начала революции.
Главной своей задачей и при обсуждении статей будущей конституции, и в оценке текущих событий, и при определении задач революции Робеспьер считает защиту интересов народа.
Он последовательно борется в Учредительном собрании против всех антидемократических проектов, против всех предложений, покушающихся на права народа. Идея суверенитета народа, верховенства народа во всей политической жизни, приоритета интересов и прав народа над всеми остальными интересами и правами становится ведущей темой во всех выступлениях Робеспьера в Учредительном собрании и за его пределами. «Следует помнить, что правительства, какие бы они ни были, установлены народом и для народа, что все, кто правит, следовательно и короли, являются лишь уполномоченными и представителями народа…»99 В этих словах очень четко сформулировано принципиальное отношение Робеспьера к конституции и ее назначению. Конституция должна выработать основные законы, обеспечивающие суверенитет народа.
С этих позиций Робеспьер последовательно выступал в Учредительном собрании против всех антидемократических проектов, которые постепенно, статья за статьей, буржуазно-либеральное большинство Собрания принимало как части будущей конституции. Робеспьер сражается против предложений о прямом или задерживающем вето короля, против предложений о введении имущественного ценза для избирателей и избираемых, против разделения граждан на активных и пассивных и т. д.
В своих выступлениях в Учредительном собрании Робеспьер разоблачал истинный смысл политики большинства Национального собрания. Он прямо говорил об антинародном характере этого законодательства, он раскрывал своекорыстные, узкоэгоистические мотивы, которыми руководствовалось большинство Собрания.
«Если одна часть нации самодержавна, а другую ее часть составляют ее подданные, то такой политический строй означает создание режима аристократии. И что же это за аристократия! Самая невыносимая из всех
Мы видим здесь не только сближение политических позиций Робеспьера и Марата, но и точное совпадение политических формулировок. Стоит ли производить изыскания, кто первый ввел в словарь революции термин «аристократия богатых» или кто первый выступил с призывом бороться против нее? Марат — он сам об »том писал — внимательно следил за выступлениями I обеспьера в Национальном собрании. Робеспьер, несомненно, должен был читать боевую газету Марата. Для более позднего времени это неоспоримо, так как Робеспьер об этом сам говорил. Но следует согласиться с М. Булуазо, который полагает, что Робеспьер и ранее регулярно читал «L'Ami du peuple»102.
Но едва ли нужно доискиваться, кому из этих двух политических деятелей должна быть отдана в этом вопросе пальма первенства. Их позиции по многим (хотя и не по всем) политическим вопросам в это время были весьма близки. Но и кроме Марата тогда уже — в 1789 —1790 годах — против антидемократической политики Учредительного собрания выступали, хотя и менее последовательно, и Камилл Демулен, и Жорж Дантон, некоторые кордельеры, газета «Rйvolutions de Paris» и др.
Здесь важно иное. Если не в стране, то в Национальном собрании Робеспьер был все-таки почти единственным депутатом, кто вел систематическую и последовательную борьбу против этой политики. В Собрании его поддерживало не более четырех-пяти депутатов: к нему были близки Петион, Грегуар; они тоже были ораторами крайне левой. Все остальные — подавляющее большинство — были по отношению к нему либо открыто враждебны, либо недоброжелательно нейтральны.
Каким замечательным мужеством, твердостью характера, какой убежденностью в своей правоте надо было обладать, чтобы изо дня в день идти против течения, выступать в атмосфере настороженно враждебного внимания, одному против всех или почти всех!
Конечно, были и такие решения Учредительного собрания, которые Робеспьер поддерживал и одобрял. Учредительное собрание, как известно, приняло ряд декретов, имевших антифеодальный и, следовательно, безусловно прогрессивный характер. Такова была знаменитая Декларация прав человека и гражданина — документ большого революционного значения, сильнее, чем какой-либо другой, отразивший могучий революционный порыв народных масс, поднявшихся на борьбу против феодализма. Таковы были декреты об уничтожении сословий, наследственных титулов, о ликвидации старого феодального административного деления Франции, расчленявшего ее на ряд чужеродных провинций, и создании нового единообразного департаментского административного деления, о секуляризации церковной собственности, о гражданском устройстве духовенства, об отмене регламентации, цеховых ограничений и других преград, тормозивших развитие промышленности и торговли, о свободе печати, свободе вероисповедания и т. п.
Однако, одобряя это прогрессивное законодательство, Робеспьер рассматривал его только как начало: одних этих законов было явно недостаточно. Либеральное же большинство Собрания считало, что этим законодательством исчерпаны задачи революции и что дальнейшая политика должна быть направлена не на развязывание и расширение революции, а, напротив, на сужение ее размаха, на торможение, ограничение инициативы масс.
В этой неравной борьбе, когда надо было использовать малейшую возможность, укреплявшую позиции, Робеспьер нередко опирался на прогрессивное начальное законодательство Учредительного собрания, чтобы противопоставить его реакционному законодательству позднейшего времени. Так, во время длительного обсуждения в Учредительном собрании вопроса о введении имущественного ценза для избирательного права, на чем настаивали и настояли буржуазно-либеральные депутаты Собрания, Робеспьер многократно противопоставлял этим реакционным предложениям принципы Декларации прав человека и гражданина, которые он называл «незыблемыми и священными».
«Вам говорят, что в общем одобряют принципы Декларации прав. Но добавляют, что эти принципы допускают различное применение. Это еще одно великое заблуждение. Речь идет о принципах справедливости, о принципах естественного права, и никакой человеческий закон не может их изменить… Как же мы могли бы их применить ложно?»103
Тактически этот метод борьбы был очень силен. Разоблачая антинародные, своекорыстные мотивы политики либералов-конституционалистов, навязывающих стране цензовую избирательную систему — конституцию для богатых, Робеспьер показывал, что этим самым они не только посягают на основные права народа, но и перечеркивают, кощунственно уничтожают те самые принципы Декларации прав человека и гражданина, которые тем же Учредительным собранием были провозглашены священными104.
Робеспьер не ограничивается только негативными выступлениями, критическим отрицанием политики большинства. Одна из замечательных черт его выступлений в Учредительном собрании в 1789-1791 годах состоит в том, что он с той же последовательностью и настойчивостью пропагандирует положительную программу демократических преобразований.
«Все люди рождаются и пребывают свободными и равными перед законом», — гласила Декларация. Цензовая конституция, разделение граждан на «активных» и «пассивных» являются прямым опровержением этого первого и важнейшего права, записанного в Декларации.
Но как осуществить это непререкаемое право на практике? Первым и необходимым условием для этого является всеобщее избирательное право. (Здесь нет надобности разъяснять, что Робеспьер, как и иные политические деятели того времени, не предусматривал распространение всеобщего избирательного права на женщин. В XVIII веке этот вопрос почти не стоял.) Во множестве выступлений — устных и печатных — Робеспьер отстаивал принцип всеобщего избирательного права. Народ — труженики, крестьяне, ремесленники — это самая ценная часть нации, тогда как богатые несут с собою порок и преступления. В критике проектов цензовой избирательной системы Робеспьер развертывает руссоистскую аргументацию: бедность — добродетельна, богатство — преступно. «…Где, собственно, источник крайнего неравенства имуществ, сосредоточивающего все богатства в немногих руках? Не находится ли он в дурных законах, в дурных правительствах, наконец, во всех пороках испорченных обществ?»105
Соперничество двух программ — цензовой избирательной системы и всеобщего избирательного права — Робеспьер раскрывает как столкновение двух разных линий: не в юридическом или даже политическом аспекте, а в самом глубоком, социальном.»
В чем сущность спора? Он проникает в самую суть его. «…Богатые претендуют на все, они хотят все захватить и над всем господствовать. Злоупотребление — дело и область богатых, они — бедствия для народа. Интерес народа есть общий интерес. Интерес богатых есть частный интерес. А вы хотите свести народ к ничтожеству, а богатых сделать всемогущими»106. Так снова Робеспьер разоблачает классовую сущность политических споров.
Не только в дебатах Учредительного собрания, но и во всей политической литературе первых лет Великой французской революции ото была самая глубокая критика цензовой избирательной системы и самое глубокое обоснование законных прав народа на всеобщее избирательное право.
Отправляясь от тех же исходных позиций, Робеспьер требует последовательного применения этого принципа — приоритета, примата народа на практике. Он ясно видит опасность: богатые хотят захватить и увековечить свою власть и подчинить себе народ. Этой цели служит и установление имущественного ценза для вступления в национальную гвардию. Робеспьер со всей решительностью возражает против этого. Национальная гвардия создана для защиты родины, для защиты свободы. «Быть вооруженным для защиты Родины — это право каждого гражданина». И бедные имеют на это не меньшее, а большее право, чем богатые. Национальная гвардия выполнит свою роль, свое назначение, если только она станет тем, чем, она должна быть: организациеи вооруженного народа107.
Демократическая программа Робеспьера предусматривает меры, создающие некоторые гарантии от опасного усиления исполнительной власти. В сентябре 1789 года он выдвигает предложение об ежегодном переизбрании депутатов. Позже он предлагает увеличить число депутатов Законодательного собрания до тысячи человек108. Он требует введения отчетности должностных лиц перед избирателями.
Почти все предложения демократического характера, вносимые Робеспьером в 1789-1791 годах, позднее были реализованы во второй республиканской конституции 1793 года.
Но имели ли эти предложения какой-либо успех в те годы, когда они впервые вносились в Учредительное собрание депутатом от Арраса? Никакого. Ни одно или почти ни одно из предложений, внесенных Робеспьером, не было принято Учредительны?.! собранием.
Его выслушивали: он заставил, он приучил себя слушать. Уже давно миновало время, когда самоуверенные, жаждущие острых ощущений депутаты бросали колкие реплики по адресу представителя города Арраса. Теперь они уже побаивались этого всегда тщательно одетого, в напудренном парике молодого человека, негромким, но твердым голосом высказывавшего свои убеждения, которого нельзя было ни подкупить, ни устрашить. Его слушали, слушали внимательно: надо было знать, чего он хочет, а затем единодушно голосовали против его предложений.
Но Робеспьера практическая безрезультатность его выступлений в Национальном собрании ничуть не смущала. На следующий день после того, как буржуазно-либеральное большинство Собрания отвергало его предложения, он готов был вновь выступать и новыми аргументами обосновывать отстаиваемые им принципы демократии.
Так что же, это был фанатик, слепой упрямец, не считавшийся с фактами, одержимый, находящийся во власти навязчивых идей?
Нет, конечно. Ни в характере, ни в душевном складе, ни в мышлении Робеспьера не было ничего от Дон-Кихота.
Этот молодой человек, непоколебимо уверенный в истинности своих убеждений и в необходимости, не щадя своих сил, отдавать все, до последнего дыхания, на благо своего народа, на благо революции, казалось, неожиданно совмещал в себе возвышенность мыслей и чувств с зоркостью орлиного взгляда, непреклонностью воли, трезвым расчетом острого и проницательного ума.
У этого ученика и последователя Руссо, восхищавшегося всеми добродетелями «апостола равенства и свободы», не было ни внутренней противоречивости, ни сомнений, ни мечтательности, которые были так свойственны «великому женевскому гражданину». Он всегда знал, чего он хочет и как достичь желаемого. Он был человеком действия.
Все то, что этим практичным буржуазным политикам, депутатам-дельцам казалось в речах депутата Арраса «отвлеченностями», «мудростью книжника» или опасными химерами, в действительности было точным выражением требований широчайших народных масс. Идея народного суверенитета, идея политического равенства, идея социального равенства — эгалитаризма — эти основные идеи, лежавшие в основе почти всех выступлений Робеспьера в Учредительном собрании и Якобинском клубе в 1789-1791 годах, и были опосредствованным выражением главных требований народа, т. е. прежде всего крестьянства, ремесленников, пролетариата, демократической — мелкой и части средней буржуазии. В той же опосредствованной форме эти идеи в главном отражали основные объективные задачи революции.
Речи Робеспьера не могли переубедить депутатов большинства Национального собрания, представлявшего крупную буржуазию, откровенно стремившуюся к власти и наживе. Он это знал. Но через головы депутатов Собрания он обращался к народу.
Его голос был услышан. Уже с 1790 года начинает быстро расти его популярность в народе. Депутат от Арраса, речи которого вынуждены перепечатывать газеты, выражал мысли, стремления, чаяния, бродившие в умах и сердцах многих в стране.
Юный Сен-Жюст писал ему в августе 1790 года из Блеранкура: «Я не знаю вас, но вы — большой человек, вы не только депутат одной провинции, вы депутат все-го человечества…»