— Это меня один миллионер попросил на его деньги заповедник сделать, — рассказывал Кумар. — И он хочет, чтобы там слоны были. А я ему сказал, что этот заповедник маленький, для слонов еще один купить надо и между ними коридор сделать. Поэтому меня очень проблема коридоров волнует.
— Молодец, Кум! — сказал Мриген. — Можно, я тебя просто Кум буду называть?
— Можно, — согласился он. — А «арагурубаран» вообще не говори.
— А тебя что волнует? — спросил меня Мриген. — Ты почему молчишь?
— Я не молчу. Меня гиббоны волнуют. Выучусь здесь и поеду гиббонов охранять, заповедник делать. Потом все туда будут приезжать, чтоб гиббонов послушать. Знаете, как гиббоны поют? Как соловьи! С коленцами, с раскатами!
— Мы к тебе обязательно приедем, — пообещал Мриген. — Ты только напиши, как добраться.
— Да меня там все знают! — почему-то сказал я. — В аэропорту спросите, где Стаса найти, вам покажут. Главное, страну запомните — Камбоджа.
— Я знаю, — сказал Кумар, — рядом с Индией, недалеко. Только я что-то ваших гиббонов у нас не слышал.
— Так там же горы, — объяснил я. — Мамонтов хребет. Он песне мешает. А вот во Вьетнаме гиббонов слышно.
В этот момент дорога перед нами взметнулась в небо, и мы стали подниматься по крутому склону.
Вдруг над нами кто-то крикнул:
— Край!
Мы остановились на склоне и оглянулись.
Весь остров лежал, развернувшись перед нами. Он был похож на невероятный кленовый лист, упавший с небесного дерева в озеро мирового океана. Между прожилками-дорогами лежало двенадцать зеленых парижей.
— Красивый край, — сказал Мриген. — Но кто это кричит?
Мы подняли головы и увидели два черных крыла, которые несли по воздуху белую чайку.
— Край! — орала она. — Край! Край!
— Неспроста она орет, — понял Кумар. — Надо идти поосторожнее.
Тут впереди послышался громкий плеск. Можно было подумать, за холмом отряд солдат полоскает в реке свое белье.
Внезапно мы выкатились на утес, который обрывался прямо в Ла-Манш. Мы стояли на краю острова.
Вода залива была похожа на серое картофельное поле, которое отчего-то шевелилось и поднималось волнами. Казалось, что это его толкает изнутри созревающая картошка. Далеко за картофельным полем виднелась темная полоса. Позже я узнал, что эта полоса — Франция.
— Удивительно, — размышлял я, — за спиной Англия, впереди Франция. Чего я здесь делаю — русский?
Но это я потом размышлял, а тогда мы сели на гранитные камни и стали смотреть на волны, совершенно бездумно.
Теперь я увидел, что и волны залива были гранитными. С каменным треском они стукались друг о друга и с хрустом наваливались на берег.
— Так остров и появился, — подумал я. — Навалило гранита из моря, и получился остров.
— Рай! — закричала чайка. — Рай!
— Рай это когда тепло, — не согласился Кумар. — Когда ветер хотя бы умеренный.
И верно, волосы на его голове метались как черное пламя, чего, конечно, не смогли бы делать при умеренном ветре. Пламя это то поворачивало на юго-восток, то вдруг отклонялось к северо-западу.
— Рай в Южной Индии, в Бомбее, — сказал Кумар, приглушая пламя рукой. А тут — север.
— Где север? — удивился я. — Здесь север? Не видали севера, не говорите! То же мне, север! Вот у нас в России — север! У нас белые медведи по городам ходят! А люди по избам сидят, изделия народных промыслов из березы режут и на улицу только через окно глядят.
— И на улицу не выходят? — испугался Мриген.
— Пошутил я, пошутил.
— Не до шуток теперь, — вдруг сказал Кумар, — думаю, нам следует обсудить положение охраны природы в мире.
И мы, сидя над Ла-Маншем, принялись обсуждать положение мировой охраны природы. Между прочим, очень много недочетов нашли.
А юго-восточный ветер летал над нами и удивлялся, откуда такие умные взялись? Сидят над обрывом, мировые проблемы обсуждают. Пейзажами совсем не любуются.
Нет, не любоваться мы сюда приехали, а Землю спасать.
Очень у нас на планете ситуация сложная. Такая тяжелая, что и любоваться, может быть, скоро нечем будет.
Но интересно, что многие люди этого не видят.
— А чего? — говорят они, срывая с булочки целлофан и кидая его в реку. — Нормально! Ты Клуб кинопутешествий смотришь? Знаешь, сколько у нас еще красот осталось!
— Сколько же?
— Да много.
А то, что все фильмы про Африку в одном и том же заповеднике снимаются, их не беспокоит. Такие люди покупают колбасу и не думают, что это — мясо существа, которое убили специально для них. Современный человек предпочитает не вникать. Потому что, если вникнуть, то нервы себе испортить можно. Зачем же их портить?
Современный человек, кажется, думает, что колбасы, как огурцы, на грядках растут, и что кожаные куртки из такого особенного кожаного растения делают. А кожу, между прочим, с убитых животных снимают.
Не хотелось нам про такое думать. Лучше было наблюдать небо, набитое чайками, и ловить лицом брызги моря, взлетающие с ветром на невиданную высоту.
Не хотелось, а приходилось.
— Кто виноват? — огорчался Кумар.
Мриген ставил вопрос более практично:
— Что делать?
Я предлагал кардинальное решение проблемы.
— За преступление — наказание!
Здесь наши мнения сошлись. Наказание за дикое отношение к планете должно быть суровым. Это дело пахло Армагеддоном.
Небо отвердело и потрескалось. Стали видны белые облачные прожилки.
— Что-то я скучаю, — сказал усталым голосом Мриген. — Домой хочу. На Родину.
— Гляди веселей, — посоветовал я. — Моргнуть не успеешь, как три месяца пройдет.
Мриген моргнул, но это, разумеется, не помогло. Грусть, поселившаяся в Мригене в этот момент, не покидала его до конца курсов. Иногда она доходила просто до неприличного состояния тоски. И тогда он становился похожим на Гамлета — принца Датского.
Совершенно счастливым я его видел лишь в день отлета.
— Смотри-ка, — сказал он тогда, — как три месяца быстро пролетели! Моргнуть не успел!
Серое небо темнело, темнело и превратилось в черное. Белые прожилки на нем погасли. Море, небо и земля окончательно слились в огромный черный шар. И где-то в середине этого шара, не разбирая, где небо, а где земля, мы возвращались в МЦОСРВ.
Слева и справа от нас вспыхнули и замерцали созвездия напоминающие Кассиопею, Волопаса и Гончих псов — это зажглись окна окрестных усадеб.
Поворот к усадьбе отмечало зеркало, которое блестело над шоссе как серебряная луна.
Спускаясь к МЦОСРВу мы уже не видели ни луга слева, ни кленов справа. Но они и в темноте, конечно же, продолжали помахивать своими листьями, похожими на ладони.
Вдруг в пустоте возник желтый прямоугольник — дверной проем. В нем стояла совершенно черная Олуэн.
— Опаздываем? — спросила она.
7
Нет, мы вовсе не опаздывали. У нас еще оставалось время для умыванья и еще кое для чего. Просто Олуэн не хотела, чтобы мы расслаблялись.
— Поволнуются, — думала она, — и опаздывать не будут.
— Правильно думает, — размышлял я, умываясь. — А-то мы от рук отобьемся и на голову сядем.
На ужин была цветная капуста, залитая сыром. Он облеплял капустные листья и стебли как свечной воск.
Вкус еды оказался странным. Он был знаком, но понять его я никак не мог. В этом вкусе, действительно, было что-то свечное.
— Брынза что ли? — думал я, пережевывая капусту, якобы политую сыром. — Есть тут что-то на брынзу похожее.
Мриген за своим столиком громко рыгнул, но смутиться и не подумал.
— Мриген, — сказал Кумар, — Ты бы смутился что ли?
— Что такое?
— Рыгнул же! Некрасиво!
— А все остальное на Земле красиво, да? — съехидничал Мриген. — Войны и миллионы голодающих — это хорошо… А вот то, что Мриген рыгнул, это плохо! Не то ты, Кум, замечаешь. Не туда смотришь. Ты бы в тарелку свою смотрел.
Прав был Мриген. Планета гибнет, а мы думаем прилично это — рыгать или нет?
Но Кумар все же смотрел в свою тарелку. И то, что он в ней видел, отражалось на его лице как в зеркале. На нем, понятно, была написана капуста с сыром.
Но, видимо, написана она была не теми, красками, какие ожидала Олуэн.
— Как ужин? — спросила она.
Кумар, испугавшись этого, не страшного в общем-то, вопроса, тут же заглотнул гигантскую порцию капусты.
С набитым ртом он умудрялся еще и нахваливать ужин.
— Ай, ай, ай какая капуста! — говорил Кумар.
Но вечером, проходя мимо его комнаты, я слышал совсем другие слова:
— Ой, ой, ой, какая капуста!
— Съешь «Смекту», — советовал Мриген. — «Смекта» — помощь для всей семьи!
А дело в том, что Кумар был джайном и поэтому — вегетарианцем. Джайнизм, вероятно, самая мирная религия на земле. Ее последователи ужасно боятся причинить вред какому-нибудь живому существу. Даже воду джайны пьют через марлю, чтобы не заглотнуть жучка или случайную водомерку.
Желудок вегетарианца Кумара прекрасно справился с капустой, но сыр, который растением никак не является, вызвал его бурный протест. И звук этого бурного протеста был хорошо слышен окружающим.
— Что же ты не извиняешься? — издевался над Кумаром Мриген, — Бурчать желудком — это некрасиво!
Пообедав, хотя правильнее все-таки сказать «поужинав», я отправился к себе. Неспешно я разобрал свой рюкзак, разложил одежду в небольшом гардеробчике. Затем взял щетку, полотенце, мыло и отправился в санузел.
Но она была занята. Кумар никак не мог оправиться от капусты с сыром.
Тогда я спустился на первый этаж.
Перед входом в ванную висела картина, которая называлась «Старый слон идет к национальному парку Нгоронгоро». Однако на картине не было изображено ничего кроме черного треугольника и желтого круга. Треугольник и круг соединялись голубой линией.
— Треугольник — это слон, — понял я. — Круг — это национальный парк. А линия? Линия — это путь, по которому слон идет к кратеру.
Я чистил зубы и радовался тому, что путь слона был прямым, без извилин. По такому пути он быстро дойдет до национального парка и будет там жить в безопасности.
Возвращаясь из ванной, я прошел мимо комнаты «Тасманский волк», где обитали Мриген и Кумар. Дверь туда была открыта, и я увидел, что Мриген сидит за столом, склонившись над руководством по сохранению редких видов. Издалека можно было подумать, что он внимательно изучает свою «библию», но я-то видел, что Мриген спал.
Подниматься по лестнице я пытался так, чтобы не скрипнула ни одна ступенька. Но последняя ступенька, тихо-тихо, а все же скрипнула. «Острич!» — сказала она с ударением на «о».
Я открыл дверь в свою комнату и хотел было зайти, но остановился на пороге. Оглянулся на лестницу.
В этой деревянной лестнице я пытался рассмотреть, чего же я достиг в своей жизни к сегодняшнему вечеру.
Короткой оказалась эта лестница, не на ту высоту поднималась, на какую хотелось бы.
А может, я чего-то не заметил? Может, были успехи и достижения?
Я попытался разглядеть какие-нибудь успехи, какие-нибудь достижения, но тут кто-то внизу, на первом этаже, сказал:
— Гашу свет!
И деревянная лестница ухнула в черную пропасть.
Следующее утро началось странно. Точно в семь тридцать утра я вскочил с постели и стал делать зарядку, хотя сроду этим не занимался.
Зарядившись энергией, я умылся и спустился к завтраку.
Весело распахнул двери столовой и улыбнулся, собираясь произнести бодрое приветствие и зарядить своей энергией товарищей. Но, шагнув в комнату, я захлебнулся. Энергия моя, с треском ушла в землю и где-то на огромной глубине ударила в подземный тоннель Лондон-Париж.
Посреди столовой сидел Мриген облаченный в белую пижаму и ел хлеб с маслом. Пижама эта была настолько белой, что осыпающиеся на нее крошки хлеба выглядели серыми. Она казалась светящейся.
На бутерброды, которые ел Мриген, тоже стоило посмотреть.
В своих размерах они могли бы сравниться с пирогами.
При этом Мриген умудрялся заглатывать их целиком, не кусая.
Шпагоглотание в сравнении с тем, что творил Мриген, могло бы показаться халтурой.
Пальцы его так глубоко забирались в рот вслед за бутербродом, что, казалось, Мриген кладет его сразу в желудок.
Заметив меня, он притормозил у рта очередной хлеб с маслом и вежливо поздоровался. Затем провел рукой по волосам, восстанавливая свою нарушенную за ночь красоту.
Я решил показать, что вовсе не удивляюсь тому, что в общественной столовой завтракает человек в пижаме, и, кивнув, хладнокровно прошел к своему столику.
Но на самом деле я удивлялся этому ужасно. Я попытался объяснить себе, что у каждого народа свои традиции, но пижама Мригена притягивала взгляд как магнит. В конце концов страшным усилием воли я обуздал свой взгляд. А когда через три дня за мой столик сел обедать африканец, одетый в национальный нигерийский костюм и тюбетейку, я даже бровью не повел.
Я достал из холодильника буханку хлеба и, странное дело, она оказалась нарезанной на ломти. Можно было подумать, что кто-то собрался сделать себе сразу десять бутербродов, но почему-то раздумал. На хлебном пакете был изображен французский мушкетер со шпагой. Мушкетер улыбался, намекая на то, что это он мог нарезать хлеб.
А ломти-то тонюсенькие! Когда я положил ломоть на руку, то увидел просвечивающую сквозь него ладонь. Тут действительно десять бутербродов слопаешь, пока наешься.
Для начала я намазал маслом пять ломтей.
Затем налил стакан молока и начал завтракать.
Бутерброды эти уж очень сильно прогибались под весом масла. И я решил укрепить каждый дополнительным ломтем хлеба.
Вскоре я понял, почему Мриген бутерброды не откусывает.
От малейшего резкого движения они разлетались в прах. И съесть их можно было только одним способом, положив в рот целиком.
Вот и получилось, что когда вошел Кумар, он увидел уже не одного, а двух человек, заглатывающих ломти, которые можно сравнить с пирогами.
Но нервная система у него, видимо, была покрепче моей.
Он не только энергично открыл дверь, но и затем бодро поздоровался.
И это, надо сказать, меня очень удивило. Не то, конечно, что он поздоровался. Что тут такого? Я тоже, стараюсь по утрам здороваться. «Доброе утро» сказать, или хотя бы просто «Салют».
Удивило меня то, что Кумар поздоровался с Мригеном по-английски. И Мриген по-английски ему ответил.
Как же так? Земляки, а говорят между собой на чужом языке?
Позже я узнал, что хотя они и земляки, и проживают оба в Индии, принадлежат все-таки к разным народам. А всего народов в Индии больше пятисот, и языков столько же. Мриген живет на севре Индии, в Ассаме, а Кумар на юге, в городе Бомбее. А между ними тысяча километров, где еще много кто живет и на разных языках разговаривает. Вот и получается, что хоть Индия одна страна, а в ней много разных других стран.
Разобраться во всем этом нелегко даже самими индийцам. Поэтому они подходят к этому вопросу философски. Паспортов, например, в Индии ни у кого нет. Их выдают, только когда человек за границу выезжает. А внутри страны все друг другу доверяют. Зачем же человеку паспорт, если ему все доверяют? Он и так скажет, как его зовут и сколько ему лет, по памяти.
— Какие у вас бутерброды! — удивился Кумар, — Зачем такие большие?
— А вот ты чем завтракать собираешься? — спросил Мриген.
— Да тем же, но только бутерброды поменьше сделаю.
— Давай, давай, — согласился Мриген. — А мы посмотрим.
— А чего тут смотреть? — ответил Кумар и достал из холодильника хлеб.
— Чего тут смотреть? — повторил он и стал намазывать ломоть сливочным маслом.
— Даже и нечего тут смотреть совсем.
Но посмотреть все-таки было на что. Бутерброд Кумара, не выдержав масла, стал медленно проваливаться в середине.
Тогда Кумар быстро выхватил из пакета еще ломоть и подложил под бутерброд. А затем добавил еще один сверху.
И бутербродец у него вышел побольше наших.
А тут-то пришла Ханна.
— Какие у вас бутерброды огромные!
— А мы сейчас посмотрим, какие у тебя маленькие будут.