Тут изумленным очам внезапно чудо явилось:
Веприцу между стволов увидали белую тевкры,
С выводком белым она на траве лежала прибрежной.
Тотчас справляет обряд дарданский вождь и приносит
85 В жертву свинью и приплод на алтарь твой, царица бессмертных.
Воды Тибр укротил, всю ночь бурлившие грозно,
Ток свой быстрый сдержал и смирил шумливые волны,
Тихая, словно в пруду иль в стоячем топком болоте,
Гладь простерлась реки, не противясь весел усильям.
90 Мчатся быстрей корабли, и рокочут приветливо струи,
Плавно скользит смоленая ель, и волны дивятся,
Берег дивится лесной небывалому зрелищу, видя,
Как на корме расписной сверкает медью оружье.
Веслами влагу гребцы и днем и ночью тревожат.
95 Скрыты стеною лесов, плывут вдоль долгих излучин
И рассекают ладьи в реке отраженную зелень.
Солнца огненный круг с вершины неба спускался
В час, когда тевкры вдали увидали твердыню и стены,
Редкие кровли домов, что теперь до неба возносит
100 Гордый Рим; а тогда владел небогатым наделом
Царь Эвандр. И к нему корабли повернули дарданцы.
Праздничным был этот день: приносил владыка аркадцев
Сыну Алкмены[812] и всем богам торжественно жертвы
В роще у стен городских. Паллант с родителем рядом,
105 Граждан цвет молодых и сенаторы в бедных одеждах
Ладан жгли, и алтарь дымился теплою кровью.
Вдруг сквозь чащу они увидали: мчатся все ближе
Стройные два корабля, и бесшумно работают весла.
Смотрят со страхом на них и срываются с места аркадцы,
110 Бросив столы. Но отважный Паллант прерывать запрещает
Им священный обряд и, с копьем к реке устремившись,
Издали кличет с холма: "Какая нужда, о пришельцы,
Вас погнала в неизведанный путь? Куда вы плывете?
Кто вы? Откуда ваш род? Нам войну или мир принесли вы?"
115 Молвил в ответ родитель Эней и с кормы корабельной
К юноше руку простер с миротворной ветвью оливы:
"В Трое мы рождены, и враждебны латинянам наши
Копья: на нас, беглецов, нападает надменное племя.
Мы к Эвандру плывем. Так скажите ж ему, что явились
120 Войска дарданцев вожди о подмоге просить и союзе".
Замер Паллант, поражен незнакомцев именем славным:
"Кто бы ты ни был, сойди на берег скорей и поведай
Сам отцу обо всем и гостем будь в нашем доме!"
Юноша долго в руке сжимает руку героя,
125 Вместе берег они покидают и в рощу вступают.
Дружеской речью Эней царя приветствовал, молвив:
"Лучший из греков, из всех, к кому по воле Фортуны
Я обращался с мольбой, простирая увитые ветви!
Не устрашило меня, что данайцев ты вождь и аркадец,
130 Связанный кровным родством с Агамемноном и Менелаем.[813]
Вера в доблесть мою и богов прорицанья святые,
Громкая слава твоя и наши общие предки, —
Все заставляло меня стремиться к тебе и с охотой
Выполнить волю судьбы. Ведь был среди тевкров пришельцем
135 Трои создатель Дардан, Атлантидой Электрой рожденный
(Греки так говорят). А отцом прекрасной Электры
Был многомощный Атлант, подпирающий небо плечами.
Вам же Меркурий – отец, а он на студеной Киллене
В горных лесах был зачат и рожден Юпитеру Майей;
140 Майи родителем был, если верить можно преданьям,
Тот же Атлант, подъемлющий свод многозвездного неба.
Значит, вырос твой род из того же корня, что род мой.
Помня об этом, к тебе я послов не слал, не старался
Ловко тебя испытать, но, судьбу и жизнь тебе вверив,
145 Сам я пришел и с мольбой к твоему явился порогу.
Давново племя[814] на нас, как на вас, ополчилось войною;
Рутулы мнят, что, тевкров изгнав, уж не встретят преграды
И Гесперийскую всю повергнув землю под иго,
Оба себе подчинив ее омывающих моря.
150 Клятву мне дай и прими! Ведь средь нас немало отважных
В битвах сердец, немало бойцов, испытанных в деле".
Так Эней говорил. А царь собеседнику в очи
Пристальным взором смотрел и разглядывал долго героя.
Кратко он молвил в ответ: "О как, храбрейший из тевкров,
155 Рад я тебя принять и узнать! Как счастлив я вспомнить
Облик Анхиза-отца и голос друга услышать!
Помню я: некогда сын владыки Лаомедонта,
Ехал к сестре Гесионе Приам в Саламинское царство[815]
И по пути посетил холодной Аркадии землю.
160 Юность первым пушком мне щеки тогда одевала,
Всем я дивился гостям – и троянским вождям, и Приаму, —
Но выделялся Анхиз и средь них красотою и ростом.
Юной любовью к нему загорелось в груди моей сердце,
Жаждал я с ним в беседу вступить, пожать ему руку.
165 Вот почему я к нему подошел и увел за собою
В дом Финея. И он на прощанье плащ златотканый
Мне подарил, и колчан, ликийскими стрелами полный,
И золотую узду, – я теперь ее отдал Палланту.
Тот, что ты просишь, союз уж давно заключен между нами,
170 Вам и припасов я дам, и завтра, чуть загорится
Новый рассвет, вы пуститесь в путь, подкрепленьем довольны.
Ныне же, если пришли вы на праздник наш ежегодный,
С нами справьте его (отложить мне не вправе обряды),
К новым союзникам вы привыкайте за трапезой общей!"
175 Вымолвив так, повелел он снова кубки расставить,
Яства подать и гостей усадил на сиденья из дерна;
Только Энея Эвандр отличил, пригласив его рядом
Сесть на кленовый престол, на мохнатую львиную шкуру.
Юноши тут во главе с жрецом приносят проворно
180 Бычьи туши с огня и корзины с дарами Цереры,
Тяжкие ставят на стол кувшины с Вакховой влагой.
Мясо с бычьих хребтов вкушают Эней и троянцы,
Также и части берут, что для жертв очистительных нужны.[816]
Только лишь голод гостей утолен был лакомой пищей,
185 Начал владыка Эвандр: "Не пустым суеверьем, забывшим
Древних деянья богов, нам навязаны эти обряды:
Чтим мы обычай пиров и алтарь великого бога
В память о том, как все мы спаслись от страшной напасти,
И по заслугам дары избавителю снова приносим.
190 Прежде, троянский мой гость, погляди на утес тот нависший:
Видишь, – отброшены вдаль обломки скал, и покинут
Дом на склоне горы, и с откоса осыпались камни.
Там пещера была, и в глубинах ее недоступных
Прятался Как-полузверь и скрывал от света дневного
195 Гнусный свой лик. У пещеры его увлажненная теплой
Кровью дымилась земля, и прибиты над дверью надменной
Головы были мужей, оскверненные гноем кровавым.
Чудище это Вулкан породил, – потому-то из пасти
Черное пламя и дым изрыгал, великан кровожадный.
200 Время, однако, и нам принесло желанную помощь,
Бога к нам привело. Появился мститель великий:
Подвигом гордый, сразив Гериона трехтелого в битве,
Прибыл в наш край победитель Алкид и добычу, ликуя, —
Стадо огромных быков – вдоль реки он гнал по долине.
205 Кака неистовый дух соблазняло любое злодейство,
Хитрость любая; не мог он и тут удержаться от козней:
Самых прекрасных быков четырех увел он из стада,
Столько же телок украл, отобравши самых красивых.
Но, чтобы след их прямой похитителя тотчас не выдал,
210 Чтобы указывал он в обратную сторону, – вел их
Дерзкий разбойник за хвост, и упрятал в недрах пещеры.
Ищущим путь указать не могли никакие приметы.
С пастбища тою порой погнал Юпитера отпрыск
Сытое стадо свое, чтобы дальше в дорогу пуститься.
215 Тут замычали быки, огласив призывом протяжным
Рощи окрест, и с холмов побрели они с жалобным ревом.
Голос в ответ подала из пещеры глубокой корова,
Сделав напрасным вмиг сторожившего Кака надежды.
Гневом вспыхнул Алкид, разлилась от обиды по жилам
220 Черная желчь; узловатую он хватает дубину,
Мчится по склонам крутым к поднебесной горной вершине.
Тут-то впервые мы все увидали испуганным Кака:
Бросился тотчас бежать в испуге он прямо к пещере,
Эвра быстрей полетел, словно выросли крылья от страха.
225 Цепи железные он оборвал, на которых над входом
Камень тяжелый висел, прилаженный отчим искусством,
Глыбою дверь завалил и в пещере заперся прочно.
Но приближался уже, скрежеща зубами свирепо,
Славный тиринфский герой и рыскал яростным взором
230 В поисках входа везде. Обежал он, гневом пылая,
Трижды весь Авентин, понапрасну трижды пытался
Камень-затвор отвалить и садился трижды, усталый.
Глыба кремня на хребте над пещерой Кака стояла,
Между утесов крутых выдаваясь острой вершиной;
235 Там, как в удобном дому, гнездились гнусные птицы.
Влево клонилась она, над рекой нависая высоко, —
Справа налег Геркулес и скалу расшатал, обрывая
Корни в недрах горы, и, со склона обрушившись, глыба
Пала; паденье ее отдалось словно громом в эфире,
240 Дрогнули берег и дол, и поток отхлынул в испуге.
Кака подземный чертог открылся взору Алкида,
Новый провал обнажил глубины темной пещеры, —
Так разверзает порой напор неведомой силы
Пропасть в толще земной, и богам ненавистное царство
245 Взору является вдруг в глубине зияющей бездны,
И от проникших лучей трепещут бледные маны.
Вор, застигнут врасплох внезапно хлынувшим светом,
Заперт в полой скале, метался с воем истошным;
Стрелами сверху его осыпал Геркулес и любое
250 В ход оружье пускал – и огромные камни, и сучья.
Видит Как, что ему от погибели некуда скрыться;
Начал он дым изрыгать из пасти, – дивное дело! —
Все свое логово мглой непроглядной наполнил поспешно.
Зренья героя лишив, сгустилась под сводом пещеры
255 Дымная тьма – лишь порой прорезал ее пламени отблеск.
Тут не стерпел Геркулес и в провал, огнем полыхавший,
Прыгнул стремглав – туда, где сильней колыхался волнами
Дым, где черный туман по пещере бурно клубился.
Кака во тьме он настиг, изрыгавшего дым бесполезный,
260 Крепко руками обвил, и прижал, и сдавил его, так что
Вылезли тотчас глаза, пересохло бескровное горло.
Двери сорвав, отворил Геркулес пещеру злодея,
Небо увидело вновь похищенный скот (отпирался
Вор понапрасну) и труп безобразный, который Алкидом
265 За ноги вытащен был. А мы, наглядеться не в силах,
Страшным дивимся глазам и мохнатой груди полузверя,
Смотрим в раскрытую пасть, из которой не бьет уже пламя.
С той поры Геркулеса мы чтим, и потомки охотно
Праздник этот блюдут. А Потиций – его учредитель,
270 С ним Пинариев дом хранит Геркулеса святыни.
Этот алтарь, что у нас будет зваться Великим вовеки,
Бог воздвиг, чтобы он был для нас великим вовеки.[817]
Юноши! С нами и вы почтите подвиг столь славный,
Свежей листвой увенчайте чело и, кубки подъемля,
275 К общему богу воззвав, возлиянье вином сотворите".
Молвил – и в кудри себе Геркулесова тополя ветви
Вплел он, и пали ему на чело двухцветные листья.
Кубок священный своей он наполнил рукой – и немедля
Гости, взывая к богам, над столом творят возлиянье.
280 Ниже Веспер меж тем спустился по склону Олимпа.
Вот подходят жрецы во главе с Потицием ближе,
Факелы держат они, по обычаю в шкуры одеты.
Вновь накрывают на стол: те, что после пира приятны,
Яства несут и алтарь отягчают блюдами щедро.
285 Салии[818] с песней меж тем окружают жертвенник дымный, —
Тополя ветви у всех вкруг висков обвиваются мягко.
Слева – юношей хор, а справа – старцев, и песней
Подвиги бога они прославляют: как задушил он
Змей, что ему в колыбель были посланы мачехой[819] злобной,
290 Как Эхалии[820] он и Трои могучие стены
Приступом взял и сколько трудов он вынес суровых,
Отданный в рабство царю Эврисфею по воле Юноны.
"Ты, кто стрелами настиг, необорный, Гилея и Фола —
Тучи двувидных сынов, ты, сразивший критское диво[821]
295 И под Немейской скалой[822] исполинского льва победивший!
Страшен и Стиксу ты был, и псу, что Орк охраняет,
Лежа на груде костей обглоданных в гроте кровавом, —
Ты же страха не знал: ни чудовищ вид, ни Тифея[823]
Поднятый меч не пугали тебя, был ясен твой разум
300 В час, когда Лерны змея тебе сотней жал угрожала.
Праздник свой посети, громовержца истинный отпрыск,
К нам благосклонен пребудь, Олимпа новая гордость![824]"
Бога песней такой прославляли они, прибавляя
Повесть о Каке, о том, как наполнил он дымом пещеру.
305 Роща вторила им, и эхом холмы отвечали.
Праздничный был закончен обряд, и в город обратно
Двинулись все. Впереди шел Эвандр, удрученный годами,
Рядом с собой удержал Энея он и Палланта
И, чтобы путь скоротать, о многом беседовал с ними.
310 Смотрит Эней, проворный свой взор обращая повсюду:
Место ему по душе. Обо всем расспросить он стремится,
Радостно слушает все, что о древних мужах повествует
Царственный старец Эвандр, основатель римской твердыни:
"Жили в этих лесах только здешние нимфы и фавны;
315 Племя первых людей из дубовых стволов тут возникло.
Дикие нравом, они ни быков запрягать не умели,
Ни запасаться ничем, ни беречь того, что добыто:
Ветви давали порой да охота им скудную пищу.
Первым пришел к ним Сатурн с высот эфирных Олимпа,
320 Царства лишен своего, устрашен оружием сына.
Он дикарей, что по горным лесам в одиночку скитались,
Слил в единый народ, и законы им дал, и Латинской
Землю назвал, в которой он встарь укрылся надежно.[825]
Век, когда правил Сатурн, золотым именуется ныне:
325 Мирно и кротко царил над народами бог, – но на смену
Худший век наступил, и людское испортилось племя,
Яростной жаждой войны одержимо и страстью к наживе.
Вскоре явились сюда авзонийская рать и сиканы,
Стали менять имена[826] все чаще Сатурновы пашни.
330 Много здесь было царей и средь них – суровый и мощный
Тибр, – в честь него нарекли и реку италийскую Тибром,
И потеряла она старинное Альбулы имя.
Так же меня, когда я, из родного изгнанный края,
В море бежал, всемогущая власть Фортуны и рока
335 В эти места привела, где и матерью, нимфой Карментой,[827]