— Рыцарь! — сказал он. — Ты любишь мою дочь, и сейчас в твоем сердце отчаяние. Оно опасный спутник, ведущий к гибели. Возьми мой перстень, а мне подари свой. Кто знает, не изменит ли это нашу судьбу, предначертанную Небесами.
Менестрель повиновался. Они обнялись, и конь умчал позднего всадника в ночь.
Со дня разлуки с возлюбленным принцесса Илла замкнулась в одиночестве и отказалась видеть и принимать кого-либо, кроме своих слуг. Янна изнывала от злобы и зависти, радовалась затворничеству сестры и с нетерпением ожидала своего часа. О, она-то не станет ждать какого-нибудь единственного. Ее выбор будет быстрым. И тогда она наденет корону на своего жениха, а сама будет править страной!
В день совершеннолетия Янны умер Добрый король. Страна отпраздновала помолвку, и на следующее утро герольды возвестили, что у народа есть новый король, супруг Янны. Увы, этот брак не сделал младшую принцессу счастливой. Ведь она сама, испугавшись страданий, отреклась от любви. Вскоре ее интригами король был низложен, и новый брак возвел на престол нового короля. И снова все повторилось. Прельщенные Янной, один за другим менялись ее избранники, но сердце ее оставалось пустым, и браки не увенчались потомством. Раздражение и злоба все больше охватывали ее. Даже теперь, после смерти короля и отречения Иллы, она не чувствовала себя хозяйкой в королевстве. Ее негодование усиливало то, что она ощущала свою зависимость от сестры. В самом деле, настоящей принцессой была Илла, а она лишь подражала ей в жестах, мыслях, словах. Увы, это было отражение в кривом зеркале. Подданные искренне любили Иллу и смеялись над потугами младшей сестры играть самостоятельную роль.
Проходили годы, и все труднее становилось Янне скрывать свою сущность. Морщины избороздили ее лицо, хитрость и злоба проступали на нем все ярче, щучьи глаза выдавали хищность натуры. Уже никто не являлся искать ее руки, страх отталкивал даже самых корыстных. И вдруг во дворец явился из дальних стран юный шут. О, как могла Янна забыть его? Ведь в ту волшебную ночь именно он собирался осуществить ее месть. Да, это он, это его рыжие локоны, его низкий лоб с грязными поросячьими глазками. Она вспомнила также его желание получить трон, «конечно, с ней в придачу». Торопясь, она прогнала из памяти его кривляющийся голос. Важно лишь то, что она получила союзника. Теперь она не будет одинока в своей ненависти к сестре!
Страшен был этот последний союз принцессы Янны. Шут годился ей даже не в сыновья, а во внуки, но исполнял роль любящего супруга. Два хищника, они объединились против одной добычи, ибо народ хранил верность памяти Доброго короля и, пока оставалась жива принцесса Илла, во дворце еще жила музыка, люди еще гордились своим королевством.
Тяжкие дни наступили для Иллы. Шут придал храбрости злобной старухе. Тысячами мелочей они пытались извести принцессу. Они крали ее вещи, запрещали ей играть и петь, распускали о ней нелепые слухи, лгали ей в глаза. Они были единодушны в своих преследованиях, но, оставаясь одна, Янна начинала мучиться сомнениями. Ее торжество над сестрой было ее же поражением. Она внушала себе привязанность к шуту и панически боялась потерять его: ведь он был ее орудием. Неважно, что и в короне он выглядел шутом. Страшнее была его игра, ведь он тоже боялся потерять ее. Их отношения были сделкой, и оба понимали это.
Жизнь Иллы меж тем стала невыносимой, она все чаще стала думать о смерти. Но внутренний голос шептал ей: «Нет, не пора…» И он не обманул ее.
Однажды ранним утром звонкая песня разбудила город. Люди увидели юного всадника с лютней в руках. Он ехал к дворцу и, вынимая из корзины розы, разбрасывал их по улице. Вот он подъехал к дворцу, и голос его зазвенел под сводами, сгоняя ласточек. Янна выглянула из окна и побледнела. Это был рыцарь-менестрель. Годы не тронули его. Он был по-прежнему прекрасен.
— Что нужно тебе, рыцарь? — крикнула она срывающимся голосом.
— Я пришел просить руки наследницы Доброго короля! — ответил он.
— Я его наследница, — торопливо отозвалась старуха.
— В таком случае ты должна уметь воспламенить костер без огня, взлететь без крыльев, сдвинуть флюгер без ветра!
— Нет, я не могу этого сделать.
— Есть ли кто еще, чья душа способна на это? — спросил рыцарь.
— Есть! — раздался откуда-то сверху суровый, глухой голос.
Люди подняли головы. В год смерти Доброго короля на одной из башенок дворца было поставлено его изваяние. Каменная скульптура изображала короля в смиренной позе, склонившегося перед крестом. Одна рука его опиралась на щит, в другой были цветы. Раздавшийся голос мог принадлежать только ему.
Толпу охватил страх. Среди жуткого молчания один лишь шут осмелился открыть рот:
— Уж не Илла ли сможет?
— Будь невеста помоложе, и то вряд ли удались бы ей эти чудеса! — подхватила осмелевшая Янна.
Но, словно принимая вызов, распахнулось окно в покоях принцессы, на одно мгновение фигура Иллы, облаченная в сверкающее белое платье, застыла в воздухе, а затем плавно опустилась на землю. Ржаво заскрипел старый флюгер, и куча хвороста, лежавшая у дверей, вспыхнула ярким пламенем.
Но это было не последнее чудо, свершившееся на глазах толпы. Рыцарь, соскочив с коня, протянул к Илле руки. Прозрачная ткань, окутывающая ее голову, соскользнула, открыв лицо принцессы. На нем не оказалось и морщинки. Любовь вернула ей молодость и красоту.
— Это твое чудо, рыцарь? — шепнула принцесса, ощутив внезапное преображение.
— Так же, как и твое, Илла, — ответил он, целуя ее.
С криками торжества народ поднял их на руки, чтобы нести во дворец. Но дорогу им преградили Янна и шут. Они бесновались и кричали, пытаясь помешать толпе, но ни в ком не могли вызвать ни страха, ни сочувствия. И впрямь, кривляющийся шут в королевской короне и озлобленная старуха, изрыгающая ругань, являли собой зрелище, достойное базара, а не дворца. Внезапно Янна поскользнулась и упала. Рыжий гаер растерянно оглянулся и бросился бежать. В то же мгновение тело Янны странно свернулось и уменьшилось, и на глазах людей она превратилась в огромную щуку с выпученными глазами. Изгибаясь и шлепая по земле хвостом, она устремилась за шутом.
Дорога была свободна. Дивная музыка вновь зазвучала во дворце Доброго короля.
Колокол
Страшна любовь на Руси! Как звук колокола в предрассветной тишине, она будит сердца, зовет в синие дали, тревожит прекрасной мечтой… Но не найти покоя завороженному страннику, не узнать ни своей грезы, ни самого себя, если даже повезет ему достичь конца пути. Никогда никому не измерить темной пучины этой любви, что не знает света звезд, не подчиняется разуму и хоть зовется чудом, но улыбается скорее смерти, нежели счастью.
Граф Гольдмунд фон Инстер принял участие в походе Ливонского ордена на Русь. Нет, не было в его сердце корысти, когда он облачался в доспехи и садился на коня. Обширные владения, древний род — все имел гордый рыцарь. Лучшие дворы Европы раскрывали перед ним двери, но он быстро пресыщался великолепием и богатством. Слишком проста и понятна была окружающая жизнь, и с давних пор влекла его к себе тайной сокровенная красота Востока, что пряталась за необозримыми лесами и степями. И воплощала ее диковинная страна, протянувшаяся от южного моря до северного и сама похожая на море, не имеющее постоянных берегов. Не было в ней ни законов, ни порядка. Сокровища земли не делали ее богатой, победы не давали счастья, но, единственная среди многих, она прозывалась Святой Русью.
Еще в детстве граф слышал протяжные песни русских странников. Сладкой тоской будоражили они душу. А на торжищах взор его всегда притягивали их товары. Пестрота и строгость, чистота и прозрачность красок соединялись в изделиях славян. И сами они, в длинных кафтанах, с заросшими бородой лицами, со скорбной добротой в глазах и певучей речью, резко выделялись среди толпы приезжих купцов. Было в них что-то и очень близкое, и чужое. Непостижима была их внезапная удаль, когда все вырученное могли они в один миг швырнуть на ветер. Кто из людей Запада был способен попрать богатства, ради которых свершен тяжкий путь, отвернуться от плодов труда, рассеять смехом смысл своих деяний? Дивный народ! Какова же их страна? Вот и решил рыцарь вблизи разглядеть таинственный край.
Но не легкой прогулкой обернулся поход на Русь. Численность и мощь рыцарского воинства не давали преимуществ, ибо сама природа оказывалась жестоким противником. Не миловала она и русичей, но, привыкшие к лишениям, они не замечали ее препон. У стен Изборска стала и не могла продвинуться дальше Орденская рать. Ранняя зима отрезала пути назад, и вскоре рыцари почувствовали себя в осаде. Голод и мороз вцепились в войска, сея отчаяние и панику. Осажденные русичи же с бессмысленным упорством защищали стены, за которыми не было добра.
Гольдмунд проклинал день, когда, потворствовав своей блажи, отправился в поход. Теперь жестокая расплата грозила незваным пришельцам.
Как-то в поисках дичи граф отъехал от лагеря и завернул в лес. Внезапно услыхал он крики. Пришпорив коня, рыцарь помчался на шум. В крошечной деревушке с десяток ландскнехтов напали на крестьян, пытаясь отобрать у них скудное имущество и пропитание. Несколько стариков оборонялись вилами и топорами, женщины пытались тушить подожженные избы. Сам не зная почему, граф выхватил меч и ринулся на подмогу крестьянам. Неожиданное нападение рыцаря ошеломило воинов, и они, бросив добычу, побежали прочь. Гольдмунд остановился с тяжелым чувством. Теперь возвращение к своим грозило судом и смертью, а остаться у врагов значило предательство. Тронув поводья, он двинулся прочь по незнакомой дороге, которая сама ложилась под копыта коня. Она завела его в чащу. Началась пурга, и вскоре пришла ночь, чтобы навек закрыть ему глаза. Обессиленный, замерзший, рыцарь склонился к шее коня и погрузился в последний сон. Но срок для него еще не наступил, и судьба послала ему спасение. Конь его, не чуя воли хозяина, побрел в обратный путь и вскоре очутился в деревне. Услышав среди ночи ржание, крестьяне вышли и перенесли рыцаря в избу.
Долгую зиму провел граф среди русичей. Как-то занесло в деревню отряд русских воинов во главе с боярином Зосимой Печерским. Предложили они рыцарю идти с ними против Ордена, но он наотрез отказался. Желая испытать его, накинули ему веревку на шею и зацепили за сук. Ни слова о пощаде не вымолвил рыцарь. Тогда освободили его, и взял боярин Гольдмунда в свой терем. Там нашла его сердце печальная любовь к чужеземной красавице.
Хороша была дочь Зосимы Варенька! От весенних ручьев да тающего снега перешли белизна и прозрачность на ее лицо. В синеве ее глаз само небо зарю встречало. В русые волосы облачко запуталось. Только еще лучше был голос боярышни: будто волна из глубин морских рождалась и музыкой звучала. Все вокруг замирало, прислушивалось к ее голосу, а затем подпевать начинало. Садится Варенька за прялку — и тут же из печи огонь гудеть начинает, ветер в щелях посвистывает, половицы скрипят. Мало кто мог остаться равнодушным к ней, что ж говорить об одиноком графе. В чужой стране, среди незнакомых людей и обычаев лишь пение Вареньки делало тише его тоску по родине. Казалось ему, что он возвращается в детство и сквозь сон слышит колыбельные песни.
Чудной принцессой заморского царства являлась Варенька для Гольдмунда, но и он тронул ее сердце. Чуткое к чужому страданию, оно поначалу отозвалось жалостью, а потом и привязалось к рыцарю. Только не было радости в этой любви. Граф Гольдмунд не гостем на Русь пришел, но вместе с врагами ее. Тяжко бороться с сердцем, и лишь когда время разлуки наступило, не выдержала Варенька. Гордость свою сломила, сама к графу явилась, на шею бросилась:
— Увези меня с собой, рыцарь, нет мне без тебя жизни.
Слаще меда и пьяней вина были слова Вареньки для Гольдмунда, но разума его не затуманили.
— Кончится война, я приеду за тобой. Не на простом коне повезу в свой замок, а в золоченой карете.
— Не нужна мне ни карета, ни замок, только быть с тобой, сокол ясный.
Но рыцарь не мог понять ее и твердил лишь слова прощания.
Вышла провожать его Варенька, на высокую колокольню показала:
— День и ночь буду ждать тебя, с колокольни высматривать, о себе весточки подавать.
«Что за весточки? — подумал рыцарь. — Лягут меж нами леса и степи, горы и долины, реки и озера…»
Только ошибся Гольдмунд, когда не поверил боярышне. Не знал он, что для сердца нет преграды, коль проснулось оно.
Меж тем пошла Варенька к мастерам литейщикам и на свой голос велела отлить колокол, чтобы звон его летел вокруг земли. Вот раздули мехи мастера, бронзу с серебром в печи бросили. Стали формы лепить, звуки отстраивать. Лучшие наряды надела на себя молодая боярышня, золотой кокошник на голове засиял, и пришла она к литейщикам песни петь, чтобы колоколу придать звучание. Два дня и две ночи кипела работа, два раза отливали колокола, но не получали того звука, что Варенька хотела. Наконец на третью ночь позвали старого кузнеца, что в чародействе толк знал, и отлили чудо-колокол. В нем живой голос Вареньки зазвучал. Зато в тот самый миг лишилась сама боярышня своего дара прекрасного. Онемели уста ее, словно на грудь ее камень тяжкий лег. С понурыми головами разошлись мастера и за работу платы не взяли:
— В этот колокол хозяйка свою душу вложила. Нам-то чести здесь особой нет.
В далекой стране среди пиров и балов праздновал свое возвращение домой граф Гольдмунд фон Инстер, когда долетел до него звук колокола. Ни азартная охота, ни верные друзья, ни прекрасные дамы, мечтающие завоевать его сердце, не могли развлечь графа. День и ночь в ушах рыцаря раздавался дальний звук колокола, и ничто на свете не имело сил заглушить его.
«Я жду, я жду, я жду…» — звал голос Вареньки, и душа Гольдмунда откликалась на него тревогой и болью. Хоть и влекла его к себе красота молодой боярышни, но тайный страх удерживал. Чувствовал он в Вареньке силы, с которыми не справиться. С минуты их встречи другая жизнь вошла в его собственную и подчинила своей воле.
Прошел год, а на Руси, при дворе Зосимы Печерского, смутно текла жизнь его обитателей. Дочь боярина сжигал тайный недут, и не находилось лекаря, кто бы мог вернуть Вареньке ее дивный голос. И хоть красота ее не поубавилась и много женихов приходило сватать ее, но боярышня на все предложения молча качала головой да уходила на колокольню, где давала волю слезам. И несся над лесами и полями одинокий звон колокола, и люди крестились, думая, что он возвещает чью-то смерть.
В ту пору явился как-то к Зосиме бродячий гусляр по имени Федор. «Пусть развлечет дочку, — решил боярин, — коль вылечить ее не суждено». Долго играл и пел Вареньке странник, а затем стал ей сказки рассказывать. Впервые за долгое время улыбнулась боярышня, просветлело лицо ее, и не ушла она, сославшись на болезнь, в свои покои. Целый день слушала его как завороженная. Гусляр же пришел к боярину и просил его оставить на службе у себя. Внимательно посмотрел на него Зосима и только спросил, много ль за службу платить ему.
— За одну улыбку боярышни да за корку хлеба с вашего стола служить стану, — ответил Федор, тряхнув головой.
И опять зазвучала музыка и песни под сводами боярского терема, и от них мрак печали рассеивался больше, чем от солнечных лучей.
Второй год разлуки с графом подходил к концу, когда на двор Зосимы грянуло посольство. Граф Гольдмунд фон Инстер с богатой свитой прибыл сватать боярышню Вареньку. Хоть и не чаял души отец в дочери, но счастью ее не смел мешать. Три недели шел пир, и наконец пришел час прощания. В дальний край увозила Вареньку золоченая карета.
Больше всех горевал Федор. О землю разбил гусли: «Больше песни мне никому не петь. Коль ночь в душе, для солнца места не будет». Поднялся он на звонницу, положил крест, на четыре стороны поклонился и хотел уж ступить в проем. В последний момент случайно задел колокол. Зазвенел вдруг над ним голос Вареньки, и тоску его смертную как рукой сняло. «Я жду, я жду, я жду…» Схватил Федор все языки колокольные и ударил праздничным звоном. Отозвались ему леса дремучие, поля на него откликнулись, вся земля дивным гулом пошла. А в карете у Вареньки застучало быстрее сердце и слезы навернулись на глаза, когда она оглянулась назад, на родной дом.