Было решено прижать к ногтю и Запорожскую Сечь, центр притяжения всех недовольных и беглых. Ведь морские походы казаков провоцировали удары турок и татар. Пока они обрушивались на вольных малороссов, это не очень волновало магнатов. Но когда Украина превратилась в их владения, набеги сулили прямые убытки. Панам было выгоднее, чтобы Владислав покупал мир с ханом ежегодными “подарками”-данью — она выплачивалась из казны, а не из их кармана. А на войну пришлось бы раскошеливаться. И война гипотетически могла способствовать “усилению” короля. Поэтому на Днепре началось строительство крепости Кодак, перекрывавшей казакам выход к морю.
Запорожцы расценили это вполне правильно — как конец своих вольностей. Несколько раз хитрили, просачиваясь в море обходными маршрутами. А в 1635 г. гетман Сулима, возвращаясь из похода, неожиданно напал на Кодак, взял его и уничтожил весь гарнизон. Что послужило сигналом к восстанию по всей Украине. Но опять сказалась рознь между запорожцами и повстанцами с одной стороны — и реестровыми казаками. Все еще не терявшими надежд, что их уравняют в правах со шляхтой. Они схватили Сулиму и выдали полякам. Гетман был казнен. Лишившихся руководства повстанцев разгромили. А расчеты реестровых, что их верность оценят должным образом, не оправдались — их всего лишь похвалили. Дескать, исполнили долг, ну и ладно. И на Украине принялись закручивать гайки с новой силой…
В общем внешнеполитическая обстановка снова выглядела примерно так же, как перед Смоленской войной. Шведы и турки — “друзья”, в Польше разлад. Но из уроков войны правительство Черкасского сделало выводы. И курс России резко изменило. Шведам больше не верили. Знали, что Оксеншерна — враг русских. Что его цель — взаимное ослабление Москвы и Варшавы. Вероятно, знали и то, что он двурушничает, поддерживая связи не только с Францией и протестантами, но и с Габсбургами. Возникали серьезные опасения, что, не преуспев в Германии, он может перенацелить агрессию на русские северо-западные земли. И именно из-за этого солдатские полки было решено разместить на шведской границе. Отношения со Стокгольмом сохранялись по-прежнему вежливые, но в европейской войне правительство заняло строго нейтральную позицию и от попыток вовлечь Россию в новые конфликты уклонялось. Мало того, стало наводить контакты с Данией — противницей шведов на Балтике. И датчане, несмотря на прошлые взаимные трения, не преминули принять протянутую руку, последовал обмен посольствами.
Была пересмотрена и политика в отношении Турции. Имело ли смысл поддерживать “дружбу” с государством, договоры с которым ничего не стоили, и способным в критический момент вместо помощи ударить в спину? Или попустительствовать ударам со стороны своего вассала? А допускать на Северный Кавказ татарскую орду, которая вдобавок своим рейдом разорит закавказские регионы, важные для персидской торговли, и испортит отношения с шахом, было совершенно не в интересах русских. И Кантакузин на свои просьбы получил решительный и однозначный отказ. Правда, его тоже продолжали хорошо принимать, учтиво раскланиваться, но о прежней близости не могло быть и речи.
Поскольку главный вывод из событий 1632-34 гг татарам и туркам не очень понравился бы. Прежде, чем когда-либо в будущем вести войны с Польшей или, к примеру, со Швецией, следовало понадежнее укрепить слишком уж уязвимые южные рубежи. И правительство задумало грандиозную по своим масштабам операцию, способную дать политический и хозяйственный выигрыш, вполне сопоставимый с крупной победоносной войной. Старая система оборонительных “засечных черт” России проходила по линиям Болхова — Белева — Одоева — Крапивны — Тулы — Венева — Рязани. И Скопина — Ряжска — Шацка. Южнее располагались в основном города-крепости. Откуда можно было выслать войска на перехват небольших татарских отрядов и где можно было отбиться от крупной орды. А люди селились и земли распахивались только в непосредственной близости от крепостей, чтобы при первом же сигнале опасности укрыться за их стенами.
Теперь же возник план построить новые “засечные черты” на 200–400 км южнее прежних, по линии Ахтырка — Белгород — Новый Оскол — Ольшанск — Усмань — Козлов — Тамбов. На пути татарских набегов встала бы еще одна сильная преграда. Появлялась возможность освоить огромные площади плодородных земель, значительно увеличить производство зерна, а значит, и доходы казны. И усилить армию, “испоместив” новыми землями дополнительные контингенты дворян, детей боярских, казаков. И хотя формально Россия при этом оставалась в рамках своих границ, реально она переходила в наступление. Делала большой шаг на юг, в “Дикое Поле”. И уже сама создавала угрозу Крыму. В 1635 г. начал строиться г. Тамбов, которому предстояло стать узловым пунктом новых оборонительных систем.
37. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Представления о России XVII в. будет неполным, если не упомянуть бурную “деловую жизнь”. Швед Кильбургер писал, что русские “от самого знатного до самого простого любят коммерцию”. Действительно, в отличие от Франции или Испании, где дворянам запрещалось заниматься торговлей и промыслами, и от Голландии с Англией, где эти занятия монополизировала господствующая верхушка, на Руси торговали все. Крестьяне, посадские, служилые, духовенство, бояре и даже сам царь (хотя, конечно, знать делала это не лично, а через своих приказчиков). И если в западных странах действовали многочисленные таможенные барьеры на границах княжеств, епископств, городов, провинций, в нашей стране таковых тоже не было. А в результате в конце XVI — первой половине XVII в. сложился единый всероссийский рынок (до чего ох как далеко было, например, той же Франции, где внутренние таможенные тарифы составляли до 30 % стоимости товара).
Уже существовала товарная специализация различных областей, прочно связанных друг с другом. Москва поставляла изделия скорняков, сукноделов, оружейников, золотых дел мастеров, Подмосковье — овощи и мясо, масло шло из Среднего Поволжья, рыба — с Севера, из Астрахани и Ростова, изделия кузнецов — из Серпухова, Тулы, Тихвина, Галича, Устюжны, кожа — из Ярославля, Костромы, Суздаля, Казани, Мурома. На деревянных изделиях специализировалось Верхнее Поволжье, на каменном строительстве — артели из Пскова и Новгорода, на плотницкой работе — артели с Севера. Ткацкое производство развивалось в Москве и Ярославле, Псков поставлял продукцию из льна и пеньки, Вязьма — сани, Решма — рогожи. Из Сибири шли меха (доходы от Сибирского приказа составляли 12 % бюджета). А из Астрахани, кроме рыбы и икры, везли продукцию виноградарства, виноделия, садоводства, бахчеводства. Иностранцы восхищались тамошним виноградом, грецкими орехами, дынями, арбузами, айвой, гранатами, персиками, абрикосами — “лучших мы не находили даже в Персии”(Олеарий).
Крупнейшим центром торговли была, естественно, столица. Кильбургер писал, что “в городе Москве помещается больше торговых лавок, чем в Амстердаме или хотя бы в ином целом княжестве”. Функционировали обширные постоянные рынки в Китай-городе, Белом городе, Земляном городе. Свои рынки были во всех других городах, а их в России к середине XVII в. насчитывалось 923. Расцвела ярмарочная торговля. В XVI в. действовала ярмарка в Холопьем городке на Верхней Волге, а в 1620-х гг она переместилась в г. Макарьев, и возникла знаменитая Макарьевская ярмарка, существующая и поныне — переехав в Нижний Новгород. Оборот Макарьевской ярмарки достигал 80 тыс. руб. Весьма значительными ярмарками были Архангельская, Тихвинская, Свенская (под Брянском). Тихвин, например, вел торговлю с 45 городами. В Верхотурье была организована зимняя Ирбитская ярмарка, связанная с Макарьевской, на нее собирались до тысячи купцов. А летом сибиряки ездили на Ямышевскую ярмарку, возникшую у соляных промыслов.
Причем Павел Алеппский не без зависти сообщает, что “торговля московитов деспотичная, это торговля сытых людей” — в Османской империи, откуда он приехал, тоже было много базаров. Но там для мелких торговцев продать хоть что-нибудь означало обеспечить кусок хлеба себе и семье. Перед русскими проблема так не стояла, и “говорят они мало, как франки” — не нравится цена, ну и иди своей дорогой. Павел Алеппский передает и слова салоникского еврея, принявшего крещение и жившего в России, “что евреи превосходят все народы хитростью и изворотливостью, но что московиты и их превосходят и берут над ними верх в хитрости и ловкости”. Впрочем, иностранцы отмечали и высочайшую честность русских. Олеарий упоминает, как рыбаку на Волге по ошибке переплатили за улов 5 коп. Он пересчитал и вернул лишнее. Пораженные таким поведением немцы предложили ему взять сдачу себе, но он отказывался от не заработанных денег и взял только после неоднократных просьб.
В целом же российский рынок был куда более оживленным, чем в XVIII в., когда большинству крестьян стало просто нечем торговать. И хотя в той или иной мере в торговле участвовали все сословия, уже выделились профессионалы, ничуть не уступавшие по размаху деятельности западным воротилам. В первую очередь — “гости”, крупные купцы и промышленники, имевшие оборот не менее 20 тыс. руб в год. Но “гость” было не названием сословия, а чином, который персонально жаловался царем. И человек, получивший его, тем самым инкорпорировался в самую верхушку государственной структуры. Считалось, что раз он сумел нажить большое состояние и управлять им, то является ценным специалистом, и его опыт надо использовать. Все гости были приближены к царю, получали право непосредственного доступа к нему, освобождались от податей, им разрешалось покупать вотчины. И они выступали в качестве финансовых агентов и советников правительства. Через них казна вела заграничную торговлю, поручала им руководить сбором налогов, таможенных и кабацких пошлин, передавала подряды на крупное строительство, на поставки для армии, на ведение государственной монопольной торговли — пушной, винной, соляной. Для чего они, в свою очередь привлекали субподрядчиков из более мелких купцов. Шляхтич Немоевский называл гостей “крестьяне, которым наравне с боярами принадлежит заведование всяким управлением”.
Из подобных “крестьян” можно назвать Строгановых — за огромную финансовую помощь при освобождении страны от поляков и восстановлении после Смуты им было присвоено особое звание “именитых людей”. Гость Епифаний Светешников вел торговлю с Сибирью, эксплуатировал соляные промыслы в Усолье. Василий Шорин вел значитальную торговлю внутри России, с Персией, Средней Азией, был таможенным головой в Архангельске. На соляных промыслах разбогатели и гости Шустовы, а на внутренней и внешней торговле — Патокины, Филатьевы. Впоследствии один из приказчиков Филатьевых, крестьянин Гавриил Никитин, отделился от них, сколотил состояние на пушнине и тоже стал гостем. В сибирской торговле заправляли торговые семьи Босых, Ревякиных, Балезиных, Панкратьевых, Усовых. В Новгороде ворочали делами Стояновы, во Пскове — Емельянов.
В торгово-промышленной иерерхии за гостями следовали гостиная и суконная сотни. В них насчитывалось около 400 чел. Гостиная, в основном, вела торговлю с Востоком, суконная — с Западом. Входившие в них предприниматели тоже пользовались значительными привилегиями, занимали видное место в финансовых делах государства, имели свое самоуправление. Они становились выборными головами и старшинами на ярмарках, в городских и рыночных структурах. Ну а к низшему разряду предпринимателей относились выходцы из крестьян и жители черных слобод и сотен (так что набившее сейчас оскомину слово “черносотенцы” вовсе не носило нынешнего смысла — это были мелкие лавочники и ремесленники, платившие подати, оттого и “черные”).
Задолго до всяких “прорубаний окон” наша страна была крупнейшим центром международной торговли. Русские купцы постоянно бывали и вели дела в Копенгагене, Стокгольме, Риге, в городах Германии и Польши. Через Рязань на юг и далее по Дону каждую осень, когда идут дожди и в реке много воды, караваны купцов направлялись в Азов, Кафу, Стамбул. А через Астрахань добирались в Закавказье и Персию, в Шемахе существовала постоянная русская торговая колония. Кстати, в Персию и Турцию ездили и посредники, торговавшие от имени царя. В Иране — беспошлинно, как торговали и агенты шаха в России. Кроме того, на Руси и в Персии действовали одинаковые законы о беспошлинной торговле, если товары привезены с посольствами. Поэтому дипломаты, ежегодно ездившие туда-сюда, тоже торговали вовсю. (В Москве этим законом беспардонно пользовались англичане, возлагая посольские миссии на своих купцов).
Иностранцы с товарами ехали отовсюду. Меховский в “Трактате о двух Сарматиях” сообщал, что Русь “богата серебром”. Но своих серебряных приисков она тогда не имела, и Кампензе уточнял, что страна “богата монетою, добываемою более через попечительство государей, нежели через посредство рудников… Почти ежедневно привозится туда из всех концов Европы множество денег за товары”. В XVII в. северными “воротами” России являлся Архангельск, западными — Псков и Новгород, южными — Астрахань, восточными — Тобольск. Немец Айрман в Москве был удивлен, описывая множество “персиян, татар, киргизов, турок, поляков… лифляндцев, шведов, финнов, голландцев, англичан, французов, итальянцев, испанцев, португальцев, немцев из Гамбурга, Любека, Дании”, “которые частью поселились здесь же под защитой царя, частью проживают только ради наживы”. “Эти нации все имеют свои особые лавки, открытые ежедневно, там видны чудеса за чудесами, так что по непривычке к их странным обычаям или национальной внешности часто более обращаешь внимание на их персоны, нежели на их чудесные товары”. Любопытно и то, что если покупатель желал что-то у них выбрать и сторговаться, то он “в любое время найдет переводчика, который быстро сумеет навязать свои услуги”. Поскольку тут же околачивались “многие” русские, умеющие говорить по-шведски, по-польски, по-фински. Только знатоков немецкого было мало, в этом случае приходилось переходить на шведский.
В Архангельск каждый год приходили десятки кораблей, везших сукно, часы, зеркала, вина, трикотаж. В Астрахань привозили из Ирана сафьян, бархат, платки, ковры, безоар, бирюзу, индиго, ладан, нефть, а главное — шелк-сырец. Шелковой торговлей занимались в основном армяне. Их много осело в Астрахани, да и в Москве возникли армянское и грузинское земляческие колонии торговцев и ремесленников. Отчего и остались следы в названиях улиц — Малые и Большие Грузины, Армянский переулок. Татары и ногаи вели в Астрахани большую торговлю скотом, ежегодно пригоняли в Москву на продажу огромные табуны коней — в качестве пошлины с них брали 10 % лошадей для русской кавалерии. В 1635 г. монгольское посольство Алтан-хана привезло в подарок Михаилу Федоровичу 2 пуда чайного листа. И этот напиток понравился, стал завоевывать популярность (в те же годы, что в Европе).
Бухарские купцы везли хлопчатобумажные ткани, лучшую в мире бумагу, изготовлявшуюся в Самарканде, китайские товары — фарфор, шелковые изделия. Через Среднюю Азию торговали и индусы — в Бухаре был целый квартал купцов из Пенджаба и Раджпутаны. А в 1630-х гг. они поселились и в Астрахани. Им разрешили основать свой “Индийский двор”, он был обнесен стеной, внутри были построены дома, лавки, даже действующий храм Вишну, и в Россию потекли индийские драгоценности, благовония, пряности. У нас их называли “агрыжане” — от Агры, столицы Великого Могола. Они устраивались основательно, женились обычно на татарках, их представительства возникли в Москве и Нижнем Новгороде, они занялись торговлей не только своими, но и кавказскими товарами, заняв второе место после армян. (Лишь в XVIII в., когда связи с Индией прервались, “агрыжане” постепенно обратились в христианство и ассимилировались с русскими).
России международная торговля приносила тройную выгоду. Во-первых, обогащала казну. Так, в Архангельске и Астрахани таможенные пошлины составляли 5 %. В целом же среднегодовая прибыль от пошлин в Астрахани была около 12 тыс. руб. А в Архангельске рекордным считался год, когда она достигла 300 тыс. руб. (что составляло 6 тонн золота). Во-вторых, развивалось и богатело отечественное купечество. Потому что торговать напрямую друг с другом, “через голову” русских, иноземцам запрещалось. Да и вообще каких-либо особых преимуществ на Руси им не давали и садиться себе на шею не позволяли. Когда британец Марш не уплатил вовремя долг, у него запросто конфисковали товары. А могли в таких случаях и на правеж поставить, невзирая на подданство. Голландцы пробовали было хитрить и обманывать — самим же хуже пришлось. Сразу лишились полученных поначалу льгот.
Ну а в-третьих, пересечение в России потоков товаров со всех сторон света создавало картину того самого сказочного изобилия, которое поражало зарубежных наблюдетелей. Когда даже женщины из простонародья позволяли себе наряжаться в шелк и бархат. Когда дорогущие в Европе пряности оказывались простолюдинам тоже доступны, их добавляли в выпечку. А в состоятельных домах корицу за столом подавали прямо палочками в качестве лакомства — бери и грызи, и перец стоял в перечницах — насыпай себе, сколько хочешь. Чех Таннер ахал — дескать, в Москве “мелкие граненые рубины до того дешевы, что продаются на фунты — 20 московских или немецких флоринов за фунт”. Австриец Гейс насчет русского богатства замечал: “А в Германии, пожалуй, что и не поверили бы”. А француз Маржерет делал вывод: “Подобного богатства нет в Европе”.