Явно не пользуясь любовью горожан, завел себе телохранителей. При этом заигрывал с чужеземцами, в частности с латинами. После долгих уговоров и интриг, а также с устранением тех, кто ему мешал, Тарквинию удалось и это племя сделать римлянами.
Миролюбием царь тоже не отличался. Войны Тарквиний вел с переменным успехом. Впоследствии ему ставилось в вину, что он действовал «совсем не по-римски», а хитростью и обманом, как писал Тит Ливий. Много времени спустя почти такие же обвинения были выдвинуты против Юлия Цезаря, и последствия могли быть весьма серьезными.
Вообще-то достаточно приглядеться к делам нескольких правителей или военачальников, чтобы заметить, как из века в век тянется довольно-таки монотонная цепь дворцовых интриг и внутрисемейных кровопусканий, игры честолюбий и жестоких расправ… У слабых умов может возникнуть — и, увы, возникает — соблазн «сжать» историю, объявить похожие события тождественными, одинаковыми, которые, мол, из-за разных переписчиков стали восприниматься как отличающиеся друг от друга.
Мысль о том, что человек в общем-то за последние тысячелетия не изменился и что одинаковые внешние условия порождают одинаковые поведенческие реакции, почему-то не приходит в их головы. Но не будем судить их…
Так вот, попытки захватить город Габию не удались, и тогда он пошел на хитрость. Его младший сын Секст перебегает к противнику, жалуясь на жестокосердного отца, уговаривает их начать боевые действия против римлян и сам принимает участие в набегах. Вскоре Секст настолько входит в доверие к властной верхушке, что легко устраивает междоусобицу, в результате которой старейшины города были почти все истреблены и Габия досталась Тарквинию без боя.
Секст был многообещающим молодым человеком. Возможно, ему удалось бы переплюнуть со временем своего отца, если бы довелось сесть в царское кресло. Хоть перед ним и властью находились старшие братья, младший сын с такими навыками и умениями легко избавился бы от этой досадной помехи. Но случилось так, что именно Сексту предстояло поставить точку на царском периоде римской истории.
В один из дней зловещее предзнаменование ввергло в панику царский двор: из деревянной колонны выползла змея. Сам Тарквиний к приметам относился довольно-таки цинично, но, чтобы успокоить домочадцев, отправил делегацию в Дельфы, к знаменитому Дельфийскому оракулу. И чтобы предотвратить ненужные слухи и сплетни, запечатанные таблички с ответами оракула должны были везти его сыновья, Тит и Аррунт. Самым примечательным для нас в их свите был племянник Тарквиния, неприметный Люций Юний Брут. Юноша себе на уме — пережив расправу над родственниками, он затаился и мудро решил притвориться тупым.
«С твердо обдуманным намерением он стал изображать глупца, предоставляя распоряжаться собой и своим имуществом царскому произволу, и даже принял прозвище Брута — Тупицы».[8]
Кстати, не исключено, что именно Брут впоследствии вдохновил Шекспира на создание Гамлета, вынужденного придуриваться перед убийцами своего отца. Шекспир вообще-то интересовался римской историей, а его произведение «Лукреция» в должное время вдохновило Пушкина…
Об этом чуть позже.
Получив ответы оракула, царские сыновья поинтересовались, кому из них достанется власть после Тарквиния. Ответ, как и полагается профессиональному оракулу, был расплывчатым и гласил, что тот, кто первым поцелует свою мать, тому и власть. Поскольку в Риме оставался еще третий брат — отчаянный Секст, то Аррунт и Тит решили вернуться домой как можно скорее и кинуть жребий, кому из них целоваться с матерью.
Предание гласит, что Брут, искусно скрывающий свои способности, догадался, что на самом деле пифия имела в виду землю — мать всех тварей, ее населяющих. Поэтому, дождавшись удобного момента, Брут как бы спотыкается, падает и касается губами земли.
Римляне же начали очередную войну и осадили город Ардеи, принадлежащий народу рутулов. Осада затянулась, и царские сыновья все больше времени уделяли возлияниям в своих шатрах в кругу друзей. Во время одной из вечерних пьянок у Секста Тарквиния разговор зашел о женах, и некто Коллатин, слушая пьяную похвальбу, заявил, что его жена лучше всех. И добавил, что можно прямо сейчас в этом убедиться, поскольку Рим недалеко. Разгоряченные вином юноши оседлали коней и ночью прибыли в город. И обнаружили, что царские невестки в отсутствие мужей пируют со своими подружками, а вот Лукреция, жена Коллатина, прядет шерсть.
То, что случилось далее, впоследствии составило сюжет сказок у разных народов, в которых рассказывается о бахвальстве мужа, коварстве друга и верной жене. Трудно сказать, Лукреция ли была прототипом таких историй, или же бытовая коллизия насколько типична, что воспроизводится в веках и странах с удручающей регулярностью. Да это и не важно. Но если в сказках логика сюжета ведет лишь к посрамлению злодея, в римской истории ситуация развивалась более масштабно и последствия имела глобальные.
Часть вторая
S.P.Q.R
Установление Республики
В 1830 году Александр Сергеевич Пушкин в записках о «Графе Нулине» написал следующее: «В конце 1825 года находился я в деревне. Перечитывая «Лукрецию», довольно слабую поэму Шекспира, я подумал: что, если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощечину Тарквинию? Быть может, это охладило б его предприимчивость и он со стыдом принужден был отступить? Лукреция б не зарезалась, Публикола не взбесился бы, Брут не изгнал бы царей, и мир и история мира были бы не те. Итак, республикою, консулами, диктаторами, Катонами, Кесарем мы обязаны соблазнительному происшествию, подобному тому, которое случилось недавно в моем соседстве, в Новоржевском уезде».
Пушкин точно подметил один из ключевых моментов человеческой истории. Хоть он и перепутал Валерия Попликолу (Публиколу) с мужем Лукреции Коллатином, его вопросы бьют в одну точку — существует ли историческая предопределенность, или бесконечное множество вариантов составляют пестрый узор, сливающийся в серую ткань будней? Мы уже говорили об историческом детерминизме и, наверное, еще не раз будем возвращаться к этой проблеме.
Прав ли Александр Сергеевич и если бы в 509 году до P. X. не изгнали бы Тарквиния Гордого, то цари правили бы Римом не двести двадцать четыре года, а дольше? Вполне возможно.
Появились бы деятели, равные Сципиону, Катону, Гракхам, Сулле, Цицерону, Помпею, Крассу, Цезарю и другим… Неизбежно! Возникновение Империи было заложено в механизме функционирования Рима.
Грубые и невежественные пастухи, основав Рим, создали новую общность, представители которой отличались прагматизмом, экспансивностью, честолюбием, и при этом верностью традициям и готовностью стать «плавильным котлом» для любого чужеземца. Пассионарность, то есть одержимость, римлян неизбежно делала их силой, перед которой трудно было устоять разобщенным племенам и городам Италии. Другое дело, что одержимость является качеством сомнительным, опасным, особенно если она «осложнена» этрусским менталитетом, склонным к жесткости и даже жестокости.
Итак, что же привело к падению царской власти?
Секст Тарквиний, буйный и похотливый сынок Тарквиния Гордого, после ночной поездки в Рим воспылал страстью к Лукреции. И вот он тайком от всех еще раз посещает дом Коллатина. Секста, разумеется, принимают как дорогого гостя и устраивают на ночь. Дождавшись, когда все заснули, он пробирается в спальню Лукреции и, угрожая мечом, требует, чтобы она отдалась ему. Лукреция сопротивляется, она готова умереть, но сохранить верность мужу. Секст намекает, что убьет сначала ее, а потом какого-нибудь раба и подложит его тело к ней в кровать. Представив себе такой позор, Лукреция сломалась и уступила насильнику. Добившись своего, Секст покидает дом.
Скорее всего, Лукреция понимала, что царский сынок не будет держать язык за зубами, и правда рано или поздно всплывет. И еще неизвестно, как ее преподнесет Секст. Поэтому она пишет письма мужу и отцу о том, что случилось страшное несчастье, и просит срочно вернуться домой. Коллатин возвращается в Рим вместе с приятелем — Публием Валерием, который скоро получит прозвище Попликола. А Спурий Лукреций, отец Лукреции, возвращаясь, по пути случайно встретил Брута, поэтому с ним вместе и явился в дом.
Далее все происходит, как в трагической пьесе. Собственно говоря, эта грустная история становится сюжетом для картин, пьес, поэм и прочих произведений искусства.
Лукреция рассказывает о злодеянии и требует отмщения. Все присутствующие клянутся отомстить и пытаются успокоить ее, говоря, что душой она чиста. Но Лукреция говорит, что от кары ей все равно нельзя уйти, достает из-под одежды спрятанный нож и вонзает себе в сердце.
Коллатин и Спурий безутешны.
«Пока те предавались скорби, Брут, держа пред собою вытащенный из тела Лукреции окровавленный нож, говорит: «Этой чистейшей прежде, до царского преступления, кровью клянусь — и вас, боги, беру в свидетели, — что отныне огнем, мечом и чем только сумею буду преследовать Луция Тарквиния с его преступной супругой и всем потомством, что не потерплю ни их, ни кого другого на царстве в Риме». Затем он передает нож Коллатину, потом Лукрецию и Валерию, которые оцепенели, недоумевая, откуда это в Брутовой груди незнаемый прежде дух. Они повторяют слова клятвы, и общая скорбь обращается в гнев, а Брут, призывающий всех немедленно идти войною на царскую власть, становится вождем».[9]
Мертвую Лукрецию выносят на городскую площадь и созывают народ. Брут произносит зажигательные речи и призывает римлян к оружию.
Здесь, возможно, следует отстраненно взглянуть на ситуацию. В наши циничные времена любое мало-мальски объективное следствие в первую очередь заподозрило бы эту «банду четырех» в умышленном убийстве с целью совершения переворота.
Во-первых, подозрительно уже то, что муж и отец прихватили с собой по свидетелю, хотя в письме Лукреции явно указывалось, что дело семейное.
Во-вторых, сколь ни велико было преступление Секста, но прежде, чем обвинять царя, можно было бы потребовать суда над его сыном. Но заговорщикам не хотелось спугнуть правителя, и поэтому они сразу вышли на площадь. Какой-нибудь матерый адвокат в наши дни спокойно выдвинул бы предположение, что Секста специально заманили в ловушку и что Лукреция, возможно, была его любовницей. А ее родня и Брут одним махом решили две проблемы — расправились с неверной женой, а заодно обрушили царскую власть. Перекрестный допрос Брута мог бы выяснить, как давно он лелеял планы свержения Тарквиния, каким образом повстречался с отцом Лукреции и почему сопровождал его…
Но, повторюсь, совершенно не имеет значения, какой была ситуация на самом деле. Предание о Лукреции живет своей жизнью, все остальное — инсинуации.
Брут увлекает за собой разгоряченных слушателей, и толпа направляется на форум, собирая по пути все больше и больше народу. На форуме Брут произносит еще одну речь, припоминая Тарквинию все дурные дела, а также неблаговидные поступки его домочадцев. Досталось и Туллии, переехавшей мертвое тело своего отца, досталось Сексту, и даже строительные работы, затеянные царем, были вменены ему в вину, поскольку римлянам, как уверял оратор, не подобало быть каменотесами и чернорабочими.
Возмущенный народ решил, что хватит с них царей, и объявил Тарквиния низложенным. И присягает не позволять никому более царствовать над ним, ущемляя его, народа, свободу.
Туллия бежит в лагерь мужа, осаждающего Ардию.
Как сложилась бы ситуация, если бы Тарквиний в это время находился в Риме, а не воевал? Можно предположить, что заговорщики выбрали именно такой подходящий момент, чтобы не иметь дело с царскими телохранителями и его сторонниками.
С другой стороны, присутствие Тарквиния могло подвигнуть их на более решительные меры. Как в случае с Цезарем. Так что от судьбы не уйдешь.
Тарквиний, узнав о делах в Риме, возвращается, дабы навести порядок. Брут, в свою очередь, узнав о передвижениях свергнутого царя, со своим на скорую руку набранным отрядом совершает хитроумный маневр — идет на Ардию и берет лагерь под свой контроль, прогнав царских сыновей. Между тем Тарквиний так и не смог попасть в Рим — ворота перед ним не открыли.
Свободные римляне тем не менее нуждались в предводителе.
Как пишет Плутарх,«…народу было ненавистно самое слово «единовластие», и, полагая, что разделенную власть терпеть будет не столь тягостно, он захотел поставить у кормила правления двоих…»[10]
Так устанавливалась Республика, которой суждено было просуществовать почти пять веков, так возникла система двух консулов — ежегодно сменяемых соправителей города и государства.
S.P.Q.R. — девиз, который римляне пронесли сквозь века и страны, — гласил: «Сенат и народ Рима «(есть также прочтение «Сенат и свободный народ Рима»). Эта надпись была начертана на значках легионов, а в наши дни украшает герб современной столицы Италии.
Ко времени изгнания Тарквиния в Средиземноморском бассейне бурно развивалась морская торговля. Римляне уже основали в устье Тибра порт Остию. И через год после установления республики, в 509 году до P. X., Рим заключил торговый договор с одной из самых могущественных морских держав того времени — с Карфагеном. Через несколько веков торговые партнеры станут непримиримыми врагами, и это серьезно повлияет на ход мировой истории.
Консулы
Публий Валерий, принимавший вместе с Брутом активное участие в перевороте, рассчитывал, что они оба заслужили быть консулами. Однако граждане Рима Бруту в напарники избирают Коллатина как особо пострадавшего, тогда как Валерию намекают, что он в общем-то при Тарквинии не очень и страдал. Обиженный Валерий покидает сенат и перестает заниматься государственными делами. Но честолюбие уже тогда было одним из «основных инстинктов» свободного римлянина, и мысли о консульстве не покидают его. Надо лишь дождаться подходящего момента.
Бывший царь не оставляет надежд вернуться в Рим. Он присылает послов, которые должны были убедить народ в том, что Тарквиний нынче не тот, что был раньше, и готов снова послужить городу. Сперва консулы разрешили послам выступить перед народом, но тут Валерий не упустил возможности указать им на оплошность такого решения и категорически выступил против, опасаясь, по словам Плутарха, «как бы у бедняков, для которых война тяжелее тирании, не появились причина и повод к перевороту». Признав его доводы резонными, консулы прогнали послов. Но прибыли другие, якобы для решения имущественных проблем. Будто бы Тарквиний готов уйти в добровольное изгнание, но для этого ему нужны средства на жизнь.
Консул Коллатин решил, что в этом нет ничего плохого, но Брут устроил грандиозный скандал, обвинив его прилюдно на форуме в предательстве. Все же после долгих препирательств граждане Рима решили вернуть деньги Тарквинию и больше о нем не вспоминать. Такое благодушие сейчас кажется несколько наивным, поскольку наша историческая память подсказывает, что за революциями, как правило, следуют конфискации. Но не будем забывать, что римскую элиту пугали крайние меры, которые могли стать прецедентом и когда-нибудь обрушиться на их головы или головы их потомков. Тем более что они находились в тесном родстве друг с другом. Так, например, жена Брута была из рода Вителлиев, которые являлись сторонниками Тарквиния. К Вителлиям, кстати, и обратились послы, вовлекая их в заговор против Республики. Те, в свою очередь, привлекли родню — двоих взрослых сыновей Брута, как писал Плутарх, «внушив им надежду, что, избавившись от тупости и жестокости своего отца, они породнятся с великим домом Тарквиниев и, быть может, сами достигнут царской власти». Но если Брут лишь прикидывался тупым, то Тит и Тиберий явно не отличались большим умом, решив играть в эти опасные игры.
Новоявленные заговорщики для успеха своего предприятия решили устроить человеческое жертвоприношение — вполне в традициях этрусков, к которым принадлежал род Тарквиниев. Чей-то раб случайно оказался свидетелем сборища. Подслушав разговоры послов и римлян, раб бежит к Валерию и сообщает ему о том, что консулов собираются убить, а царю снова вернуть власть. Валерий действует решительно и хватает заговорщиков. В вещах послов обнаруживается переписка, где названы имена. Все улики налицо.