– Ничего нет в этом худого. Пью все сладкое да вкусное. А платья у меня какие!
Жили малолетние феи и их кавалеры-карманники здесь же, на чердаках по Лиговскому проспекту. После какой-то из облав милиционеры тщательно переписали в протокол их кликухи: Старуха, Цыганок, Корявый, Цыпленок, Малышка, Сынок-Шмурат. Один из задержанных (возраст 12 лет) рассказывал:
3
Жизнь постепенно налаживалась. В городе снова появлялись зажиточные граждане. А уж там, где появились богачи, как было не появиться тем, кто станет этих богачей грабить?
Самым известным ленинградским криминалом 1920-х был Ленька Пантелеев. Слава его была такова, что грабить горожан он мог совсем без оружия. Фраза: «Я – Пантелеев, сдавайте денюжки» – действовала убийственнее револьвера.
На самом деле фамилия у него была не Пантелеев, а всего лишь Пантелкин. Просто подлинная фамилия юному романтику не нравилась. Отрочество Ленька провел, как и положено, на заводских окраинах. И оттуда же он вынес правило, которым потом руководствовался всю недолгую жизнь: жалеть себя не стоит, а уж других и тем более. До 1917-го он успел повоевать с немцами, попасть в плен, вступить в партию, послужить в ЧК… просто потом все пошло как-то по нисходящей.
Кокаин. Привычка к деньгам. Еще кокаин. Скоро по подозрению в хищениях Леньку арестовали. Месяц он просидел в тюрьме. Потом его, правда, выпустили, но из органов поперли. На тот момент Панетелееву едва исполнился двадцать один год. По поводу увольнения расстраивался юноша недолго: в марте 1922 года его банда выходит на тропу войны.
Только в течение марта 1922 года Ленька совершил одиннадцать убийств, тридцать грабежей квартир и четырнадцать вооруженных нападений. Говорили, что во время налетов он флиртует с дамами и некоторых даже одаривает драгоценностями, отобранными у соседок. Рассказывали, что грабит он только богатых, а бедным, наоборот, помогает. Утверждали будто поймать его невозможно. По городу бродил фантастический анекдот, согласно которому однажды бандита опознали едущим в трамвае. Пантелеев перестрелял половину вагона, велел вагоновожатому гнать, спрыгнул на полном ходу, вывихнул ногу, но все равно ушел.
Чтобы стать живой легендой, Леньке понадобился всего год. После этого он иногда просто звонил в квартиру и представлялся: женщины тут же падали в обморок, а мужчины сами сдавали деньги и ценности. И все-таки Ленька попался. Причем попался глупо. В сопровождении оруженосца Митьки Гаврика он зашел в магазин на углу Невского и Большой Конюшенной, чтобы купить себе модный кожаный пиджак. Там он был замечен случайно проходившим мимо милиционером и взят, как последний лошбан, – прямо в примерочной кабинке.
Суд начался четыре дня спустя, безо всякого предварительного следствия. К обеду приговор был готов, и Пантелееву предоставили последнее слово.
Его последнее слово состояло из шести слов:
– Мне – левак (т. е. расстрел). Я все равно убегу.
Восемнадцать милиционеров, круглосуточно охранявших бандита, хором рассмеялись. Но спустя всего сутки камера Пантелеева оказалась пуста. Как ему это удалось, неизвестно до сих пор.
Ему оставалось жить всего пять месяцев. За это время он успел убить десять человек и совершить около пятидесяти разбойных нападений. В среднем – по два нападения в неделю. На его поимку были брошены чуть ли не все силы петроградской милиции. Но застрелить короля Лиговки удалось все равно случайно.
На День святого Валентина 1923 года Ленька с адъютантом решили навестить знакомого польского вора Мацкевича, на хазе которого всегда было много фартовых фиксочек. В темную прихожую Ленька зашел держа в обеих руках корзины с фруктами и вином. Вместо барышень в квартире его ждала засада. Вытащить оружие он просто не успел. Без лишних разговоров 18-летний чекист Иван Бусько выстрелил Пантелееву в глаз.
В протоколе осмотра места значилось:
Труп был доставлен в покойницкую Обуховской больницы. Там был составлен акт осмотра трупа, в котором значилось:
Ровно семьдесят лет спустя после смерти Пантелеева я работал в главной на тот момент городской газете. В кабинете напротив моего располагался криминальный отдел. К ребятам можно было заскочить, если не было денег, и они угостили бы алкоголем. От сотрудника этого отдела я и услышал впервые историю легендарного бандита Леньки.
Парня звали Виктор. Он был старше меня, носил усы и при разговоре смущенно улыбался. Пантелеев был чем-то вроде его хобби: о Пантелееве Виктор знал, считай, все. Он рассказывал: перепуганные жители Петрограда не верили, что легендарный бандит мертв, и, чтобы их успокоить, власти города пошли на необычные меры. По их распоряжению Леньке отрезали голову и выставили ее в витрине Елисеевского магазина прямо на Невском. Остальное же тело было захоронено в братской могиле.
Поглазеть на аттракцион к Елисеевскому магазину стекались толпы горожан. Продавцы мороженого, вечно пасущиеся на этом углу, делали невиданную выручку. Правда, через несколько месяцев на голове стали заметны следы разложения и из витрины заспиртованный экспонат перекочевал в фонды Музея криминалистики. Оттуда ее забрал на исследование известный психиатр Бехтерев. Ученому хотелось посмотреть, как выглядит мозг бандита. Однако исследования показали, что мозг у Пантелеева был самый обычный, и экспонат вернули на место, а потом просто потеряли.
Коллега по имени Виктор рассказывал, что в конце 1960-х Музей криминалистики ликвидировали. Экспонаты были в основном свезены на свалку. Возможно, вместе со всей остальной экспозицией выкинули и Ленькину голову, но он, Виктор, все же надеется ее отыскать. Я только улыбался про себя и не верил в успех поисков.
Знаете, что самое странное? Ленькину голову мой приятель все-таки отыскал. Не знаю, сколько времени у него на это ушло, но своего мой коллега добился. Как оказалось, несколько десятилетий подряд банка с отрезанной головой простояла в подсобке юрфака Государственного университета. Молодые студенты этого факультета Владимир Путин и Дмитрий Медведев строчили свои конспекты по римскому праву, а за хлипкой дверью в лаборантскую стояла банка, сквозь мутное стекло которой можно было разглядеть мертвые глаза бандита Пантелеева.
Высокая четырехугольная банка стоит там в подсобке и до сих пор. Спирт помутнел от времени, и рассмотреть оскалившееся лицо трудно. Ткани почти полностью разложились, однако пулевое отверстие в левой стороне черепа и до сих пор видно довольно отчетливо.
4
Анна Ахматова то развеселое десятилетие тоже прожила в коммуналке. Да, собственно, никакого отдельного жилья в ее жизни больше никогда и не появится.
Жили бедно, зато весело. Ахматова ходила в черном шелковом платье, с белым платком через плечо, в белых чулках и черных туфлях. Выглядела она роскошно. Правда, помимо перечисленного, никакой другой одежды у нее и не было, и, если бы платье или туфли порвались, ей бы было просто не в чем выйти из дому. В квартиру на Фонтанке, где она жила, власти подселили какую-то деревенскую старуху с внучкой. Внучка пыталась водить домой своих корявых ухажеров, и язвительная поэтесса хохотала над ними во весь голос. Старушка в ответ ворчала, неодобрительно рассматривая Ахматову:
– Ишь ты, тоже! Распустила волосы и ходит как олень!
Дурацкая присказка очень веселила подружек. Близкие приятели еще долго называли Ахматову именно этим прозвищем – «Олень».
С занудой Шилейко к тому времени Анна уже развелась. Ей было к сорока, и хотелось дополучить-таки от жизни все, что еще не было получено. Вместе с дореволюционной подружкой Ольгой Глебовой-Судейкиной она меняла адреса, мужчин, места работы, кочевала с квартиры на квартиру и оставалась ночевать в непонятно кому принадлежащих постелях. Стихи ее печатать давно перестали, да она больше и не показывала никому то, что писала. Просто жила, как жилось, надеясь, что так можно будет прожить еще довольно долго.
Понемногу она становилась легендой. Осколком петербургского мифа, который навсегда ушел в прошлое. Мужчины, которые когда-то посвящали ей стихи и которым посвящала стихи она, умерли, были расстреляны, уехали за границу или в Москву или просто скурвились, струсили, сдались. А она, Анна, была все той же. Гуляла по набережным, вспоминала анекдоты, которыми когда-то веселил ее Блок. Пережила великое наводнение 1924 года, которое чуть не смыло в Неву весь петербургский центр, и написала потом об этом наводнении:
Я к розам хочу в тот единственный сад,
Где лучшая в мире стоит из оград,
Где статуи помнят меня молодой,
А я их под невскою помню водой.
Самый недолгий роман с ней обеспечивал счастливчику место в истории литературы. Поэтому мужчин у Анны хватало. За ней ухаживали обе главные звезды молодой советской прозы Евгений Замятин и Борис Пильняк. Один был председателем ленинградской писательской организации, а второй – московской, но оба чувствовали, что реальным председателем всех писателей страны является как раз эта тоненькая женщина в поношенном платье. У нее был недолгий романчик с композитором Артуром Лурье, который жил одновременно и с Ахматовой, и с ее подружкой Глебовой-Судейкиной, а те все не могли понять, какую же из двух тот выберет? Лурье носил в кармане пиджака грязные французские открытки и, выпив, любил хвастаться размером своего мужского достоинства, но за год до смерти все равно признался, что всю жизнь искал вторую Ахматову, пока не понял, что второй такой быть не может.
В конце концов ее третьим мужем стал Николай Пунин. Сутулый мужчина, то ли литературовед, то ли чиновник от искусства. В 1920-е в Ленинграде таких было полно, но у Пунина карьера складывалась как-то особенно удачно. Пунин был женат, да только кому это мешало в развеселом тогдашнем Ленинграде? Пунин водил любовниц прямо в семейную квартиру, которая располагалась не хухры-мухры, а в Фонтанном доме, бывшем дворце графов Шереметевых. Настал момент, когда сюда же он привел и Анну. Она осталась на всю ночь, а утром через голову надела свое шелковое платье, вышла в коридор умыться, встретила там законную супругу Пунина, поздоровалась с нею, а, умывшись, пешком ушла к себе домой. Будто ничего и не было.
Пунин к такому не привык. Ему хотелось, чтобы женщины сходили по нему с ума, чтобы не его игнорировали, а он игнорировал. Ему хотелось бурных объяснений, а Ахматова просто молчала и жила дальше. Никак не показывая, что та ночь хоть чем-то ей запомнилась.
Как-то летом 1925 года он зашел в ее квартиру у Летнего сада, а Ахматовой не было. Они договаривались, что он зайдет, и ему казалось, что она должна ждать, но соседка сказала, что Анна с подружкой ушла к приятелям. Пунин попросил разрешения подождать.
Прошло два часа. Анна давно должна была вернуться, но ее не было. Пунин дважды выходил на улицу, ходил вдоль Летнего сада и обратно, возвращался в квартиру, снова выходил, а она все не возвращалась. «Все закипало во мне дикой ревностью», – писал он позже. Около часа ночи, близкий к помешательству, Пунин решил сам отправиться на квартиру этих приятелей и, если понадобится, силой увести Ахматову оттуда. «Я не любил, когда она ходила к этим людям, запрещал ей туда ходить. Там много пили и люди вели себя развязано». Он почти бегом добежал до Троицкого моста и тут увидел ее. Анна шла по мосту в обнимку с писателем Замятиным, и в руках у нее были цветы.
Замятин был пьян и пытался что-то шептать Анне на ухо. Но, как только перед ними появился разъяренный Пунин, струсил и отошел. Пунин выхватил букет и швырнул его в Неву. «Помню острое наслаждение, которое бритвой полоснуло меня по спине, когда я принялся рвать и мять эти розы. Стебли с хрустом ломались, на пальцах моих была кровь от шипов, а я все не мог остановиться. Кровью я испачкал руки Анны».
Остаток той белой ночи он проплакал, стоя на коленях у ее постели. В их самый первый раз Пунин подарил ей свой крестильный крестик (зачем?). Теперь он просил отдать крестик обратно, а она просто молчала, прикуривала папиросу от папиросы и смотрела на него своими огромными глазами. В дневнике потом он записал, что она – «самая страшная из звезд». Вскоре после этого Пунин оформил развод с предыдущей женой и зарегистрировал брак с Анной.
Жить сорокалетние молодожены стали в том же самом Фонтанном доме. Переезжая к третьему по счету мужу, Анна предполагала, что и этот ее дом, как и все предыдущие, тоже ненадолго. А оказалось, что там ей предстоит провести несколько десятилетий. Именно в этой квартире она переживет и самые страшные дни, и самые замечательные. Именно там из легкомысленной Аньки Горенко окончательно станет легендарной Анной Ахматовой.
Да, еще: именно сюда к ней из Бежецка вернется взрослый и совсем незнакомый сын Лева Гумилев. До этого он жил у ахматовской свекрови, мамы расстрелянного Николая. А теперь вот мальчик вырос и собирался поступать в вуз. Ахматова еще не успела свыкнуться с мыслью, что теперь она снова мужняя жена, еще не успела привыкнуть к своей новой квартире, как раздался звонок в дверь. На пороге стоял тощий, тонкогубый, с редкими волосами юноша. Ее семнадцатилетний сын.
Ломающимся голосом он сказал странные слова:
– Здравствуй, мама.
Она хотела его обнять, но внезапно застеснялась и просто ответила: