…Через две минуты после этого телефонного разговора дежурный водолаз на связи, бледнея, громче, чем обычно, повторил доклад Демича из глубины:
— В волнорезе нижнего торпедного аппарата обнаружил мину. Принимаю меры к обезвреживанию. Прошу дать больше воздуха.
А через несколько часов, когда вся смена водолазов была поднята на палубу, Качур с завистью сказал Демичу:
— До чего же везучий ты, Прохор Андреевич, ведь я проверял, собственными руками ощупывал этот проклятый волнорез и ничего не нашел. Черт его знает, может быть, в темноте попутал, один и тот же волнорез дважды проверил. Теперь ты — герой, а меня, наверное, на собраниях прорабатывать будут за ротозейство. Ничего не скажешь: что виноват, то виноват. Вот так всегда: когда удача рядом — прозеваешь, слава достается другим.
— Скажи, Арсен, ты вправду подумал, что меня азотный наркоз хватил?
— Спрашиваешь! Я, брат, перепугался не на шутку. Как же, сигналов моих не понимаешь, и глаза такие, знаешь, чудные какие-то…
— Как же ты мои глаза разглядел под шлемом да еще в такой темноте?
— А вот видел, понимаешь ли: зрачки расширены, и горят огнем непонятным, как у пьяного.
— Коль резок контур облаков,
Ко встрече с бурей будь готов.
Но «резких контуров» пока не наблюдалось и погода не менялась, только лучи солнца с каждым днем становились ярче и будто утрачивали тепло.
Отоспавшись после продолжительной работы на морском дне, Прохор поднялся на палубу. Лица матросов были сосредоточенными и хмурыми.
— В чем дело? — спросил Прохор пробегавшего мимо Бандурку.
— Получено штормовое предупреждение, — бросил тот не останавливаясь и скрылся в горловине люка.
Навстречу шел Олефиренко.
— Проснулся? — спросил он, пожимая Демичу руку. — Очень хорошо. Я шел тебя будить.
— А почему капитан «Руслана» здесь, а не на своем мостике?
— Пока ты спал, «Руслан» и все суда, не связанные непосредственно со спусками, ушли к причалам, делать им здесь больше нечего. А я вот выпросился в обеспечивающие, все ближе к водолазам. Да, кстати, и тебе записочку привез с берега. — Олефиренко протянул аккуратно сложенный вчетверо тетрадный листок.
«Ленюшку сегодня выписали из больницы, — писала Людмила. — У него все в порядке. Чувствует себя хорошо, только левое веко немножко дергается. Ждем тебя. Очень. Не забыл ли ты посмотреть из глубины на звезды? Вчера в фабричном клубе пробовала играть на пианино. Получалось плохо. Но, думаю, скоро все восстановлю. Как ты считаешь, Проша, в Братске есть уже музыкальная школа или хотя бы кружок? Приходи скорее… Люда».
Прохор чувствовал, как у него краснеют щеки. Он стоял перед Виктором, не решаясь поднять глаза, и то складывал, то снова разглаживал пальцами тетрадный листочек, украшенный синими, не очень ровными, но очень дорогими ему строчками.
— Ничего, не смущайся. — Виктор взял Прохора за локоть и крепко пожал. — Девушку я знаю. Очень хорошая.
Олефиренко рассказал, что за ночь под водой побывали почти все водолазы, и сейчас они после ускоренного подъема проходят воздушную декомпрессию в камерах. Когда Демич спросил о Майбороде, Олефиренко кивком головы показал за борт:
— Павел Иванович там. Обнаружил потайной сейф в командирской каюте и второй час пытается его открыть. Только что к нему на помощь пошла последняя пара водолазов. Осталось вас двое: ты да Арсен… Скоро твоя очередь. Если потребуется еще помощь Павлу Ивановичу, вся надежда на тебя, Проша. Ты теперь остался на спасателе самый сильный и самый опытный.
— Хорошо, Виктор! Спасибо на добром слове.
То, что несловоохотливый и скупой на похвалу Олефиренко впервые за их совместную работу на «Руслане» назвал его по имени, Прошей, как называла его когда-то мать, как назвала его в записке Люда, как-то согрело Прохора, придало ему силы, укрепило веру, что все обойдется благополучно: Павел Иванович обязательно откроет секретный сейф, найдет ключ к шифру и поднимется на борт спасателя. Все суда отойдут с Чертова ковша на безопасную дистанцию, останется только катер с водолазами-подрывниками. Потом уйдет и катер, отматывая с барабана провод, соединяющий взрыватели мин со взрывным устройством на борту. Наконец старший специалист-пиротехник повернет ручку взрывной машинки, замкнет цепь и взорвет субмарину.
— Иди пока в кубрик, позавтракай и погрейся. Когда надо будет, я тебя позову, — сказал Олефиренко.
ПЕРЕД СПУСКОМ
В кубрике свободные от вахт матросы играли в домино. Из водолазов был здесь только Качур. Он сосредоточенно рассматривал на ладони черные костяшки с белыми точками, искоса поглядывая на соседа справа, — худощавого белобрысого матроса в сером свитере. Когда подходила очередь ставить, Арсен высоко поднимал длинную руку с зажатым в ладони камнем и замирал, подсчитывая выставленные очки, прикидывая возможные ответные ходы соседа слева. Потом резко опускал руку и «с пушечным ударом» ставил камень:
— Зарезать Наполеона!
— Вы, Арсен Васильевич, оглушите нас. У меня барабанные перепонки скоро лопнут от ваших ударов, — явно желая сказать приятное водолазу, притворно жаловался белобрысый в свитере.
— Мне каждый дань морская пучина бьет по перепонкам, и ничего, — с сознанием собственного достоинства говорил Качур. — Привыкайте.
Прохор подсел к одному из играющих, посмотрел в его камни: оказывается, Качур «зарезал» Наполеона своему партнеру. Прохор улыбнулся. Он не любил ни играть, ни болеть за игроков. Вообще эту игру Прохор считал пустой тратой времени, презрительно называл домино самой умственной игрой после перетягивания каната и уверял, что даже между карточной игрой и домино такая же разница, как между интегральным исчислением и детской считалкой. Но делать было нечего: надо же как-то убить время, оставшееся до спуска.
— Да, глубина — штука опасная, — поддакивал Качуру белобрысый в свитере. — Вчера, говорят, чуть не задохнулся на глубине старший матрос Ганько.
— Плохо, что не задохнулся, — с наигранным безразличием ответил Качур, вбивая очередной камень.
— То есть?
— Объект закрыли бы самое меньшее на недельку. И я провел бы несколько чудесных ночей у своей Людочки.
Демич подскочил с табуретки, как ошпаренный.
— Вы пошляк, Качур!
— А вы слюнтяй, товарищ Демич, — не глядя на Прохора и поднимая руку с очередным камнем, невозмутимо Произнес Качур.
— Я… — Прохор задыхался от обиды и злости и не находил слов, которыми можно было бы, как плевком, отомстить обидчику. — Я дам тебе в морду, подлец!
— Стоит ли так горячиться из-за девчонки, Прохор Андреевич? — ехидно осклабился Качур. — Я с ней уже набаловался вволю, теперь могу уступить вам.
Прохор не мог стерпеть такого оскорбления. Он схватил табуретку, чтобы запустить ее в голову Качуру. Но чья-то сильная рука сжала ему плечо. Прохор резко обернулся. Перед ним стоял Бандурка.
— Бросьте табуретку, — спокойно сказал водолаз своему начальнику. — Неужели не видно, что эта рыжая подлюга нарочно хочет спровоцировать драку?
— Ну, ты, салага! — угрожающе поднялся из-за стола Качур. — Мамкино молоко еще на губах не обсохло, а туда же.
Но Бандурка его не слушал. Он весь дрожал от негодования, покрытая черным пушком губа нервно вздрагивала, глаза блестели.
— Я только что из госпиталя, — сказал Бандурка, обращаясь ко всем, — от Осадчего. Вот эта подлюга виновата в мучениях Мирона. Это Качур уговорил его накануне глубоководного спуска обмыть второй класс. Напоил, сволочь!.. Теперь алкоголь… азот…
Бандурка не договорил, махнул рукой и заплакал.
Все вскочили со своих мест, зашумели.
— Тихо! — раздался вдруг у двери властный голос Олефиренко. — Чего раскричались? Водолазу Демичу приготовиться к спуску!
ИДУ НА ПОМОЩЬ!
Демич готовился к спуску — надел шерстяной свитер, рейтузы, феску, теплые носки, а поверх — еще меховые шубники, старался успокоиться, забыть о ссоре с Качуром.
— Перчатки надел бы под воду, — дружелюбно посоветовал Олефиренко. — Стынут ведь кулачищи-то?
Прохор посмотрел на свои порозовевшие на резком ветру руки:
— Ничего, Виктор, я привык. А голыми руками работать сподручнее.
— Ну-ну…
Водолазный специалист Майборода просил подать ему в лодку электрокислородный резак, чтобы вырезать сейф. Прохор видел, как оживились лица руководителей спуска, непрерывно следивших за работой водолазов, — дело идет к благополучному концу.
— Подать резак, — приказал инженер, руководитель работ.
— Водолазу одеться, — как эхо, откликнулся руководитель спуска, стоявший рядом с Демичем.
— Давай, Проша, твой черед. Будь спокоен, я стою на твоем сигнале, — сказал Олефиренко.
Демич подошел к расстеленному скафандру, натянул до колен водолазную рубашку. Четверо дюжих матросов подбежали, чтобы помочь растянуть тугой воротник и надеть рубаху до шеи.
— Водолаз, на галоши!
Двое матросов помогли надеть тяжелые галоши с пудовыми подошвами, а Бандурка, по-дружески улыбаясь, закрепил воздушный шланг и сигнальный конец, надел огромный шаровидный шлем из листовой меди, ловко завернул болты, прикрепляя шлем к жесткой манишке.
— Спустить водолаза!
Демич уже не слышал этой команды, и только легкий щелчок Бандурки по шлему передал ему приказание: «Водолаз, на трап!»
Зажав в правой руке резак, а левой придерживаясь за спусковой конец, Демич медленно уходил под воду. Уже на глубине пятнадцати метров почти темно, а водолаз не опустился еще и на четверть заданной глубины. Казалось, конца не будет этому томительному спуску. Чем глубже, тем тяжелее становился зажатый в немеющей от напряжения руке резак. Темная бездна казалась вязкой трясиной, сковывающей движения, сдавливающей грудь, навалившейся на плечи. Но разве испугают, разве остановят водолаза трудности, если надо помочь товарищам выполнить задание!
Упорно, метр за метром, все глубже опускался Демич в холодную темноту, туда, где ждал его Майборода.
Наконец свинцовые галоши уперлись в твердое основание — корпус субмарины. Демич огляделся и метрах в четырех увидел силуэт боевой рубки. Где-то ниже нее, в легком и прочном корпусе, прорезаны отверстия — вход в центральный пост субмарины. Прохор оттолкнулся ногами от субмарины и снова повис в воде. Прыжок был рассчитан точно: спустившись на ил, Прохор почти рядом увидел зияющее черное отверстие, в котором терялись воздушные шланги и ходовые концы водолазов. Он включил висевший у пояса фонарь и направил луч в это отверстие. Несколько сверкающих рыбин испуганно метнулось в стороны. Через некоторое время в отверстии показался огромный трехглазый медный шлем, затем руки в резиновых перчатках и раздутых воздухом рукавах. Осторожно переступая через срез корпуса, чтобы не повредить скафандр об острые закраины, из субмарины вылез капитан-лейтенант Майборода.
Нетерпеливо, быстро, насколько это только можно сделать под водой, он взял у Демича резак и снова скрылся в отверстии.
— Нахожусь на грунте. Чувствую себя хорошо. Резак передал Майбороде, — доложил Демич по телефону.
Далекий голос Олефиренко донесся сквозь глухие шумы моря, скрежет сталкивающихся стропов и якорных цепей и гулкие удары инструмента о железо:
— Поднимись на палубу и жди окончания работ у боевой рубки.
Прохор поднялся на субмарину и подошел к рубке. Взялся за леер и стал ждать. На корпусе субмарины осел ил. При малейшем движении воды он поднимался, как дым, становилось совсем темно. Когда ил оседал, внизу, на грунте, шевелились водоросли. Они причудливо раскрашены в темно-зеленые, оранжевые, лилово-красные цвета. Но сейчас в густой мгле все они кажутся черными, а их гибкие ветви тянутся из-под корпуса субмарины, как щупальца фантастических чудовищ. Вблизи от Демича наискось уходила в сереющие над головой верхние слои воды тяжелая якорная цепь. Он прислонился к ней жесткой манишкой скафандра. Цепь равномерно и медленно раскачивалась, и ему приходилось то отступать вместе с ней на пару шагов, то идти вперед.
В телефоне щелкнуло.
— Как себя чувствуешь, Демич? — послышался голос Олефиренко.
— Нормально.
— Слушай меня внимательно. Майборода находится под водой уже пять часов. Ты понимаешь, что это значит? Понимаешь?
— Да, — коротко ответил Демич.
И действительно, он понимал, что Павел Иванович давно превысил допустимые нормы пребывания под водой в обычном вентилируемом снаряжении. Конечно, Майборода не хуже Прохора знает, какой опасности он подвергается. Но он шел на это сознательно, вернее всего, он сейчас не думает о себе, старается как можно скорее вырезать сейф, чтобы можно было разгадать тайну субмарины.
— Ему и водолазам приказано, — продолжал голос Олефиренко, — как только возьмут сейф, немедленно выходить наверх. А ты, Прохор, останешься, обеспечишь подъем всех водолазов, закрепишь на спусковом конце сейф и проследишь за началом подъема, чтобы он не оборвался, не зацепился за якорь-цепь или за рубку лодки. Тогда начнем и тебя поднимать. Понял?
Через несколько минут на борт субмарины поднялись три водолаза. Они положили у одного из спусковых концов какой-то небольшой предмет. Двое водолазов сразу же повисли на своих спусковых концах и начали подниматься наверх. Третий рукой подозвал Демича к себе. Демич выпустил из рук леер и подошел к Майбороде.
Убедившись в том, что водолаз уже получил соответствующие указания и знает свою задачу, Павел Иванович показал на сейф и на закрепленный за рым спусковой конец, ободряюще похлопал рукой по манишке Демича, отошел на корму и скрылся в клубах взбаламученного ила.
Прохор знал, что шторм на море крепчал и что все большая опасность нависала над теми, кто находился под водой. Знал и то, что все водолазы, даже водолазы-подрывники, сделав свое дело, ушли наверх, что он остался один на заминированной субмарине, наедине с синим безмолвием, со смертью, заключенной в страшных зарядах мин и торпед. Но он спокойно отвязал спусковой конец и закрепил на нем кусок водонепроницаемой перегородки с вмонтированным в нее небольшим сейфом. Затем привязал к концу троса тонкий пеньковый линь и, когда спусковой конец начали выбирать, он постепенно отпускал этот линь, придерживая сейф, чтобы тот не раскачивался, не смог ударить по кому-либо из выходивших на поверхность водолазов.
Когда линь кончился и сейф был довольно высоко, Демич доложил об этом и получил разрешение выходить наверх.
Вскоре он достиг первой выдержки и уселся на повисшей в холодном мраке беседке. Все опасности были позади. Конечно, выходить на поверхность придется с выдержками, останавливаясь через каждые три метра на несколько минут для того, чтобы организм мог свыкнуться с уменьшением давления. Для этого потребуется не один час. Но все же подниматься вверх, навстречу сероватой пелене света, куда приятнее, чем опускаться в холодную темноту: с каждой выдержкой будут возвращаться силы, с каждым метром подъема — меньше толща воды над головой, больше уверенности, что опасность кессонной болезни миновала. На предпоследней выдержке, когда до поверхности останется всего шесть метров, ему придется провести целых пятьдесят семь минут, на последней, на трехметровой глубине — больше часа. У него будет время посмотреть на звезды из глубины. На дневные звезды! Говорят, их видят только счастливые. А разве он, Прохор, не счастлив? Люда спросила, есть ли в Братске музыкальная школа. Есть! А если нет, так будет. Обязательно будет! И консерватория будет.