– Я взял все, что мне было нужно, и не ищу здесь новой добычи! – горделиво ответил Эйрик. – Никто не обвинит меня в вероломстве. Если ты окажешь мне гостеприимство, то никому из твоих людей не придется жалеть, клянусь тебе Властителем Ратей, великим Одином!
Эйрик прикоснулся к рукояти своего меча, Оддлейв ярл заколебался на миг. Но только глупец рад посулам.
– Мертвые ни о чем не жалеют! – сказал Кетиль за его спиной. – Дурная клятва!
– Если ты хочешь быть моим гостем, то поклянись, что ты и твои люди не причинят вреда ни одному человеку в этой крепости, кто бы он ни был! – потребовал Оддлейв ярл, понимая, что если Эйрик откажется, то и ему не избежать осады и битвы.
Но Эйрик не отказался.
– Пусть будет, как ты хочешь! – ответил он. – Я клянусь, что я и мои люди не причинят вреда людям в твоей крепости и не тронут их имущество, и пусть Властитель Ратей будет свидетелем моей клятвы.
Оддлейв ярл приказал открыть ворота, и вскоре внутреннее пространство крепости наполнилось викингами. Жители Ладоги, нашедшие здесь убежище, снова пережили утренний страх, но клятва Эйрика защищала их от обид. Да и викинги были слишком утомлены этим долгим днем грабежей и убийств. Кожаная одежда скандинавов была забрызгана своей и чужой кровью, многие из них уже были пьяны, напившись меда и пива, найденных в медушах[175] и погребах ладожан. Закопченные дымом пожаров, забрызганные своей и чужой кровью, со всклокоченными волосами и в растрепанной одежде, они все еще были возбуждены битвой. Их громкие голоса заполняли всю маленькую крепость, держали в ужасе всех, кто нашел здесь приют, от последнего мальчишки-холопа до самого Оддлейва ярла, хотя ярл, конечно, никак этого не показывал. Обсуждая битву, викинги хвастались добычей, звенели друг пред другом серебром и золотом, рассаживались за столами в большой палате и громко требовали еды и пива.
Эйрика с его ближайшими людьми провели на двор ярла. Следом за ними гнали мычащих коров, захваченных возле города прямо на лугу.
– Хотя у тебя и много гостей, тебе не придется беспокоиться об угощении, – сказал хозяину Эйрик ярл. – У нас есть и мясо, и пиво – мы и сами угостим тебя и твоих людей.
Наступала ночь, но в Княщине было далеко до подобающего покоя. Везде мелькали огни, раздавались голоса и шум шагов. Весь дом и двор ярла были наполнены людьми и освещены. На кухне и на разложенных на дворе кострах жарились коровьи туши.
– Где твое святилище, Оддлейв? – спросил у хозяина Эйрик ярл, пока его люди резали яга дворе скот. – Мы хотим поблагодарить богов за то, что они дали нам столько удачи сегодня..
– Наше святилище в Альдейгье разрушил Вальдамар конунг еще семь лет назад, – ответил ему Оддлейв ярл. Он умолчал о том, что и самому ему при вступлении на службу к киевскому князю пришлось креститься. Он знал, что Эйрик ярл не крещен и усердно соблюдает все обычаи предков. – И боюсь, твои люди дожгли и то, что после конунга оставалось.
– Не беда, Один, Тор и Фрейр услышат нас и отсюда, – ответил ему Эйрик. – И пусть мне больше не будет удачи, если им не понравится наш пир!
В гриднице ярлова дома на трех очагах горел яркий огонь, викинги рассаживались за столы, челядинцы разносили им хлеб и мясо, разливали пиво. Эйрик ярл сидел на почетном месте, и Оддлейв ярл должен был вместе с ним поднимать сначала кубок Одина, выпиваемый за удачу и победы в битвах, потом кубок Ньерда и кубок Фрейра – за урожайный год и благополучие. Нечего и говорить, этот год выдался урожайным для Эйрика ярла – в его многочисленных походах ему все же нечасто случалось брать такую богатую добычу.
Он земель немало
Воевал, всеславный,
На игрищах Скегуль
Эйрик дерзновенный
С той поры, как предал
Разоренью землю
Готланда Тунд шлема—
Правит сходом дротов.[176],
Пел скальд, сплетая слова в сложной и возвышенной похвале своему предводителю за многочисленные подвиги его долгого похода.
Место хозяйки в пиршественной палате пустовало – боярыня Ильмера не хотела даже видеть человека, который принес столько горя ее земле. Она оставалась в своей опочивальне. Даже сюда долетал шум и крики из большой палаты. Девушки-прислужницы приходили в ужас от мысли, что Эйрик ярл, о котором ходило столько страшных слухов и который все их оправдал, теперь находится с ними под одной крышей. Казалось, что весь мир погиб под мечами скандинавских разбойников, сгорел в зажженном ими пожаре, что только они, светловолосые пришельцы с холодными глазами, скорее злые духи, чем люди, остались хозяевами на земле. Ильмера молчала, но в ее молчании, в ее нахмуренных бровях и твердом взгляде чувствовалась сила духа, не сломленная зрелищем разоренной Ладоги и торжеством разбойников в ее собственном доме.
Очнувшись, Тормод не понял, где он находится. Плечо его и бок были стянуты надежными полотняными повязками, кровь и грязь с рук и лица были смыты. Он лежал на полу, на подстилке из сена и шкур, в углу какого-то просторного помещения. Вдоль стен тянулись скамьи с прялками, в противоположном углу виднелось сооружение, в котором корабельщик опознал ткацкий стан. Освещалось все это несколькими лучинами в светцах по углам. На скамьях возле прялок сидело несколько женщин, но они не работали, а вполголоса возбужденно переговаривались, мешая славянские, чудские, северные слова. Откуда-то долетал шум, похожий на звуки большого застолья: звон чаш и ножей, веселые хмельные крики.
В первый миг Тормод подумал, что уже попал в Хель, потом – что лишился рассудка, потому как только в безумии ему мог примерещиться ткацкий стан. Но при виде женщин он вспомнил о Загляде и попытался приподняться. Бок и плечо отозвались резкой болью, полутемная палата качнулась перед глазами – он был слишком слаб. Одна из женщин заметила его движение, обернулась и позвала кого-то. Над Тормодом склонилось знакомое лицо молодой женщины с полотняной повязкой на голове, как носят в северных странах, с длинными прядями светлых волос, свисающих из-под повязки.
– Ты все-таки жив, Белый Медведь? – спросила она. – Я так и знала – ты слишком любишь жизнь, чтобы так просто умереть.
– Арнора! – еле выговорил Тормод, снова пытаясь приподняться. – А я уж думал, что попал в Хель, что совсем обезумел! Где я?
– Ты на ярловом дворе, у нас в Конунгаберге! В девичьей. Тебя принесли еще днем люди Эйрика ярла. Кто тебя так угостил?
– Так Эйрик ярл захватил и Конунгаберг?
– Нет, Оддлейв ярл сам впустил его. Он поклялся никого не обижать. Ты ведь не знаешь – с ним пришел Ингольв Трудный Гость.
– Я знаю, я слишком хорошо это знаю, – с горечью ответил Тормод. – Я видел «Медведя». Лучше бы я отрубил себе руку, когда взялся его строить!
– Глупости! – решительно отрезала Арнора. – По-твоему, каждый кузнец должен проклинать себя за все ножи и мечи, которые он кует?
– Нет. Только тот, кто выкует меч на самого себя…
– От судьбы не уйдешь! – отмахнулась Арнора. – Да, Белый Медведь, послушай! Эйрик ярл велел сказать ему, когда ты очнешься. Лежи спокойно. Из тебя вытекло слишком много крови.
Оставив корабельщика, она ушла и вскоре вернулась. За ней шел сам Эйрик ярл – без плаща и шлема, покрасневший от духоты палаты и обильного пира, веселый, захмелевший то ли от ладожского меда, то ли от запаха пролитой крови.
– Ты очнулся! – сказал он, садясь на край скамьи рядом с лежащим корабельщиком. – Я рад! Было бы жаль, если бы такой славный мастер отправился к Хель, успев сделать только одного «Медведя». Как твои раны? Тебе не слишком сильно повредили руку, ты сможешь работать?
– Я не лекарь, – сдержанно ответил Тормод.
Его обычная словоохотливость пропала, он не знал, как ему говорить с этим человеком. Не знал даже, что о нем думать. Эйрик ярл имел славу храброго, щедрого, великодушного и удачливого предводителя, сам Тормод не так давно готов был восхищаться им. Но вот он пришел сюда, в новый, славянский дом Тормода, и разрушил его жизнь.
– Мне жаль, что мои люди так обошлись с тобой, – продолжал Эйрик ярл. – Я хотел бы, чтобы ты стал моим человеком и строил корабли для меня. Что ты на это скажешь?
– Я уже стар для дружины такого славного ярла, – с горечью ответил Тормод. Только что он проклинал себя за «Медведя», и вот его уже зовут продолжать это дело. – Мне сравнялось пятьдесят пять зим!
– Твое искусство не стареет! От ран ты скоро оправишься, а молодых и сильных помощников я дам тебе сколько угодно. Я умею ценить не только храбрых воинов. Ты никогда не будешь обижен местом за столом и получишь добычи не меньше, чем воины.
Добыча! При одном этом слове Тормод снова вспомнил Загляду. В уме старого корабельщика вспыхнула мысль, резко менявшая все. Приподнявшись, он вскинул руку, словно хотел задержать Эйрика ярла, и торопливо заговорил:
– Для меня немалая честь то, что ты зовешь меня к себе. Я согласен, я построю тебе еще десять таких кораблей, как «Медведь», и еще лучше. А за это я попрошу – отдай мне мою дочь. Твои викинги захватили ее сегодня вместе с другими, вырвали ее у меня из рук. Эти раны я получил, когда пытался защитить ее. Верни мне ее, и я пойду с тобой!
– У тебя здесь есть дочь? – с удивлением спросил Эйрик ярл. – Ты обзавелся здесь семьей? А где же твоя жена?
– У меня нет жены, – задыхаясь от волнения, говорил Тормод, стараясь больше не лгать. – Ее мать умерла. У меня нет никого, кроме моей Асгерд, она моя жизнь, у меня больше ничего нет. Мне не жаль дома, не жаль серебра, но верни мне мою дочь!
– Сколько ей зим?
– Шестнадцать.
– Она красива?
– Она самая красивая девушка в Альдейгье.
– Красивая девушка в таких годах стоит не меньше двух марок серебра, – рассудил Эйрик ярл. – Я готов дать тебе даже больше. И наша сделка не равна – я отдаю то, что для меня недорого стоит, а ты получаешь то, что для тебя дороже всего на свете. Но пусть будет так, как ты хочешь. Ты знаешь, где она?
– Нет, – коротко ответил Тормод.
Он не верил в такое счастье. Если Загляда будет спасена, то для него не имели значения ни раны, ни разорение дома и потеря всего добра, нажитого за десятки лет.
– Как же ее теперь найти?
– Я найду, – заговорил Тормод, пытаясь подняться, но слабость и головокружение не позволяли ему даже опереться на локоть. – Я обойду все…
– Лежи! – Эйрик ярл положил ладонь ему на грудь и заставил лечь. – Если ты будешь искать ее сам, то я так и не получу обещанного. Есть же здесь кто-то, кто знает ее в лицо?
Тормод задумался, лихорадочно перебирая в памяти тех из обитателей Конунгаберга, кто знал Загляду в лицо. Вдруг дверь из гридницы резко распахнулась.
– Эйрик ярл! – позвал возбужденный, хриплый от, волнения голос, показавшийся Тормоду знакомым.
На пороге девичьей стоял Снэульв. Лицо его было полно тревожного изумления, а в руке он сжимал ожерелье Загляды – ряд медово-желтых сердоликов с пятью привесками из серебряных дирхемов, с перерезанным ремешком.
Наступила ночь, за маленькими окошками совсем стемнело. В клети царила непроглядная тьма. Постепенно пленники засыпали: женщины кое-как убаюкали детей и сами задремали, лежа на земле или прислонясь к стене. Теперь им ничего не оставалось, кроме как ждать, молить богов и чуров[177] о помощи. В тишине то там, то здесь иногда раздавался приглушенный плач, шепот, горькие причитания, но не видно было, кто это.
Загляда сидела на том же месте у стены. Догада спала, положив голову ей на колени, и Загляда однообразно гладила ее по волосам. Сама она не могла спать – горестные потрясения этого дня привели ее к какому-то оцепенению, которое мешало сну. Ей казалось, что если она заснет, то этот сон обернется ее смертью. Было жаль тратить на бесчувствие последнее время свободы. Пока она не продана – она не рабыня. Но думать о будущем Загляда сейчас не могла – впечатления сегодняшнего дня пока вытесняли все. Прошлое уже казалось где-то далеко, а будущее… Обрывки мыслей о рабском рынке где-нибудь за морем, о чем Загляда слышала от отца, о чужом доме… Где? В Норэге или у арабов? Это было слишком тяжело и страшно, Загляда гнала прочь эти образы, иначе ужас раздавил бы ее. Она не могла представить себя рабыней. Не для такой доли ее растили.
Прислонясь головой к бревенчатой стене, Загляда ловила звуки, долетавшие со двора. Там горел костер, в клеть залетали с ветерком запахи дыма и жареного мяса. Часто раздавались голоса сторожей. Но шум битвы стих, даже возле Олеговой крепости не было слышно ничего. Вся Ладога была в руках Эйрика ярла.
На дворе зазвучали голоса, но было слишком далеко, чтобы разбирать слова. А потом послышался еще один голос, возле самой двери в клеть, и Загляда вздрогнула так сильно, что чутко спавшая Догада проснулась и подняла голову. А Загляду вдруг бросило в жар, она задрожала, лицо ее загорелось. Это голос Снэульва. Ни с каким другим она не могла его спутать. И это чувство – она здесь, запертая с будущими рабынями, а он там, среди тех, кто осиротил и поработил их, – наполнило ее болью, стыдом, ненавистью к нему и к себе. Ей помнился Снэульв, которого она любила, помнился до последней черточки, до крошечного родимого пятнышка над уголком рта, которое она тоже любила. И словно кто-то посторонний злыми сильными руками вколачивал ей в душу: «Он враг, враг, разбойник и убийца! Он – враг!» И Загляда дрожала, ей хотелось метаться, биться о стену, чтобы выбросить из себя, как отравленную стрелу, память о любви и нынешнюю боль. Подумать только, она любила его! Хотела быть его женой! Подарила ему обручье!
Загляда вцепилась в золотое кольцо у себя на пальце, попыталась его сорвать. Там, на дворе Середы, викинг с отметиной на лбу не догадался посмотреть ее опущенные и связанные за спиной руки и не заметил кольца. Загляда и сама забыла о нем, а сейчас вспомнила, и оно показалось ей раскаленным. Но крепко скрученная проволока не поддавалась дрожащим пальцам. Загляда чуть не заплакала, вспомнив, как сам Снэульв закрутил ее в день их сговора. Раньше она не знала, что боль в сердце может мучить сильнее ожога.
– Нам нужна одна девушка, наверное, она у вас! – разобрала она за стеной клети.
Перестав терзать палец с кольцом, Загляда замерла и стала слушать. Это говорил Снэульв. Ведь он и раньше спрашивал о ней. Зачем он пришел? За своей частью добычи?
– А ты-то кто такой? – неодобрительно отозвался уже знакомый голос низкорослого викинга с копьем, сторожившего пленниц. – Здесь все только из добычи нашего корабля. Много здесь таких ходит – девчонку им попригляднее. Вот поделят, тогда и будут вам девчонки.
– Эйрик ярл прислал нас за ней. Торгнюр Белый согласен ее отдать, – сказал еще один голос. – Открой, Отрюгг. Ключ у тебя?
– А, это ты, Лейв! – сторож узнал человека из дружины своего корабля. – Раз Торгнюр велел… Если что, я на тебя скажу.
Заслышав лязг ключа в замке, многие из женщин проснулись и подняли головы. А Загляда сжалась, опустила лицо – ей хотелось превратиться в мышь и спрятаться, не попадаться ему на глаза. И она уже была уверена, что пришли за ней.
Дверь открылась, в клеть упали отблески огня от костра на дворе. В дверной проем стремительно ворвался знакомый силуэт Снэульва. Сделав два шага, он остановился и стал быстро оглядывать сидящих и лежащих женщин.
– Саглейд! – тревожно позвал он. – Ты здесь? Где ты?
– Она здесь, если это она. – Вслед за ним вошел еще один человек, держа в руке горящий факел.
При свете Загляда узнала викинга в шлеме с железными наглазьями, который оставил ей амулеты Тормода и посадил Догаду на лошадь. Теперь он поднял факел повыше, стараясь осветить всю клеть.