В одном углу комнаты столпились несколько мужчин средних лет, которые, судя по всему, считали, будто длинные бороды и черные одеяния придают им ученый вид. Оуэн заметил их краем глаза и решил, что они не представляют для него опасности.
Все внимание в комнате было приковано к королеве, облаченной в шелковое платье цвета слоновой кости, с бантиками на талии и по подолу; алмазы, чья стоимость вполне могла составить выкуп за императора, украшали ее волосы и шею. Оуэну хватило одного взгляда, чтобы понять, что ее величество недавно плакала, хотя фрейлины, занимавшиеся ее внешностью, постарались это скрыть при помощи косметики.
Как профессионал, он не мог не восхититься выдержкой королевы. Прошло всего два месяца после родов, но Екатерина Медичи выглядела так, словно миновало два года. Весь двор знал, что ее муж, король Франции, обожает свою любовницу Диану де Пуатье, а с женой спит, исполняя свой долг, чтобы дать наследников короне. То, что брошенная женщина может выглядеть так царственно, как выглядела она в данных обстоятельствах, являлось очередным свидетельством ее воспитания в семье Медичи. Власть порождает власть, а Медичи никогда не страдали от ее отсутствия. Сейчас она окружала королеву ореолом, делая всех остальных маленькими и незначительными.
Оставшись перед королевой в одиночестве, Седрик Оуэн низко поклонился и смущенно стоял, опустив глаза и сложив перед собой руки, не имея ни малейшего понятия, как вести себя в присутствии королевы.
— Ты можешь на нас посмотреть. — Она великолепно говорила по-французски, лишь с едва заметным итальянским акцентом. — А затем ты осмотришь нашего сына и скажешь нам, какие еще можно использовать методы, чтобы его вылечить.
— Миледи… Ваше величество… — Неожиданно Оуэну отказало его знание французского. — Я принимаю роды и даю лекарства, которые, по моим представлениям, могут помочь моим пациентам. Я обращаюсь к небесам за мудрым советом, а также изучаю сущности мужчин и женщин, чтобы вернуть их в равновесие. К сожалению, я не обладаю умением лечить детей. Ваше величество собрали в этой комнате гораздо более опытных и достойных лекарей, чем я.
Среди одетых в черное мужчин, которые делали вид, что не слушают их разговор, пронесся легкий шорох. Оуэн понял, что вряд ли сумел завоевать их расположение.
— Никому из этих людей так и не удалось избавить нашего сына от лихорадки, я уже не говорю о том, чтобы вылечить его совсем. Мы желаем, чтобы ты посмотрел на него свежим взглядом и оценил его состояние. Говорят, что ты не считаешь телесные жидкости главным показателем при постановке диагноза.
Это было спорным заявлением и чуть не стоило Оуэну обучения в Кембридже. В комнате повисло напряжение, хрупкое, словно тонкий лед, что может проломиться от одного неверного движения.
Где-то в глубине сознания Оуэна, неслышный для других, родился высокий, прозрачный звук — предупреждение голубого камня.
Всякий раз, когда он это слышал, его жизнь круто менялась.
Он вздохнул, вытер вспотевшие ладони о полу рубашки и сказал:
— Ваше величество, я считаю, что Парацельс[2] был прав и что жизнь определяется равновесием трех элементов: солей, серы и ртути. Я продолжаю полагаться на проверку шести пульсов на каждом запястье, но даю им объяснение другим, новым языком. Оценка качества телесных жидкостей играет свою роль, но не является единственным и полным объяснением законов жизни.
Они возненавидели его за эти слова — похожие на воронов мужчины в черных одеяниях, и они не были глупы; они улавливали фальшь так же легко, как чувствовали запах разложения. По закону больших чисел по крайней мере один из них наверняка был шотландцем и, значит, мог раскрыть его обман.
Оуэн уже собрался повернуться к ним спиной, когда один из них, моложе остальных лет на десять, посмотрел на него через всю комнату и едва заметно кивнул. Королева это заметила.
— Мишель, друг мой, у вас появился союзник.
— И я очень этому рад. — Мужчина поклонился так низко, что Оуэн разглядел жирное пятно на его шапочке. У него оказался на удивление приятный голос. — В таком случае, возможно, мы с ним могли бы начать…
В спальне у них за спиной раздался стон, который перешел в крик, к нему присоединился еще один. Королева резко повернулась и покачнулась, она была в туфлях на высоком каблуке, увеличивавших ее рост, но не предназначенных для быстрой ходьбы.
В спальне принца чей-то бас заставил крики стихнуть, но всего лишь на мгновение. Затем королева добралась до двери, распахнула ее, и наружу вырвалось горе, которое окутало всех присутствующих.
Внутри царили неразбериха и страшный шум, понять можно было только то, что юный принц умер.
Невысокий юноша с приятным голосом незаметно пробрался сквозь хаос и остановился, прижавшись плечом к плечу Оуэна, а затем отвел его назад, к дальней стене.
— Мы уйдем, когда это будет можно. Вы живете неподалеку?
— На южном берегу, дом Анжу.
— Насколько я помню, это довольно невзрачное место, но там чисто. Вы сделали хороший выбор для человека, приехавшего в чужой город. Мы должны туда отправиться, только сначала сделаем небольшой крюк и зайдем ко мне. У меня есть письмо от некоего молодого человека, и в конверт вложена еще и рекомендательная записка от доктора Джона Ди, весьма знаменитого джентльмена. Вам что-нибудь о нем известно?
Несмотря на страшную жару, внутри у Седрика Оуэна все заледенело.
— Я отправил письмо еще более знаменитому врачу в Салон, — сказал он. — И ничего не посылал в Париж.
С радостью отметив, что голос прозвучал ровно и спокойно, он посмотрел в глаза, которые смеялись и одновременно пытались его предостеречь.
— Меня призвали сюда три дня назад из моего дома в Салоне. Ваше письмо догнало меня, а за ним второе, от моего друга доктора Ди, в котором он рассказал мне об очень талантливом молодом человеке, владеющем одним особенным камнем, — сообщил Мишель де Нострадамус, врач, астролог и предсказатель. — Возможно, нам следует…
И снова ему помешали неотложные дела королевской семьи. Королева с грациозностью кошки вышла из спальни и принялась раздавать приказы всем, кто попадался у нее на пути.
Все происходило очень быстро.
Возле двери возник герольд в голубой ливрее, получил указания и исчез.
Сквозь толпу прошел священник, словно пронеся с собой застоявшийся воздух, и присоединился к двум другим, которые уже находились в комнате принца. Одеяние этого служителя церкви было золотым, а распятие могло посоревноваться стоимостью с алмазами королевы.
Появилась женщина с черным платьем и черными драгоценностями, а также гагатовыми украшениями и кружевами для волос королевы. После того как ее величество их одобрила, их отнесли в соседнюю комнату.
Врачи, не сумевшие спасти принца, столпились в углу, похожие на овец в черных шапочках. От них волнами исходил запах страха.
Екатерина Медичи окинула их взглядом и ледяным тоном сказала:
— Вы пойдете с нами. Прямо сейчас.
Предложение прозвучало довольно зловеще.
Седрику Оуэну можно было и не слушать предостерегающий сигнал, прозвучавший у него в ушах, он и без того понял, как близко к нему подступила смерть. Волею судьбы и благодаря тому, что Мишель де Нострадамус вовремя отвел его в сторону, они оказались далеко от одетых в черное врачей. А королева, похоже, забыла об их существовании.
Оуэн почувствовал, как кто-то потянул его за рукав. Приятный голос проговорил:
— Думаю, нам лучше уйти. Я тоже не успел осмотреть юного принца и, значит, невиновен в его смерти. Я почту за честь, если вы согласитесь выпить со мной вина и пообедать у вас дома. Нам нужно поговорить о вещах, которые не стоит обсуждать при посторонних. Особенно я бы хотел взглянуть на камень, который вам принадлежит и является наследием вашей семьи.
— А этому камню нужна ваша смерть? — к концу трапезы спросил как бы между прочим Нострадамус.
Голубой камень лежал на столе, этот третий участник необычного разговора успокаивал и одновременно тревожил.
Вино было красным и не слишком кислым. Мадам де Руэн, хозяйка дома Анжу, хотя и содержала ничем не примечательный дом, но сделала из него нечто особенное, к тому же она превосходно готовила. Жареные голуби с миндалем и портвейном могли бы посоперничать с блюдами, которые подавали при дворе. Она сама принесла обед в комнату Седрика Оуэна на втором этаже, застелив белой льняной скатертью стол, а вино разливала в чаши из хорошо вываренной кожи.
Теперь, когда вина осталось лишь на дне бутылки, оно немного помутнело. Седрик Оуэн вертел свою чашу в руках и раздумывал над вопросом гостя. Он до сих пор не знал, как относиться к Нострадамусу; молодой человек не был назойливым, как раз наоборот, демонстрировал безупречные манеры. И не пытался главенствовать, как это иногда позволял себе доктор Ди. Короче говоря, он не боялся камня и не пытался им завладеть.
Оуэн решился показать свое сокровище только нескольким людям, которым мог доверить саму жизнь. Большинство из них, увидев сходство с человеческим черепом, в первый момент испытывали смущение. Некоторых охватывал страх, они старались отойти подальше и избегали разговоров о камне, но другие — и, по его мнению, они представляли самую серьезную опасность — смотрели на него, охваченные страстью, граничащей с вожделением, и их приходилось избегать.
С врачом королевы дело обстояло иначе; Нострадамус аккуратно разложил свою салфетку, чтобы Оуэн смог устроить на ней камень, потом встал, проверил, хорошо ли заперта дверь, и открыл ставни окна, выходящего на запад, чтобы впустить прохладные лучи закатного солнца.
Свет разбудил дремавший в глубине голубого камня огонь, который наполнил пустые глазницы и заострил идеальной формы скулы. В этой компании признавали мудрость и опыт древнего артефакта, и он ожил, ощущая доверие.
— Можно его потрогать? — спросил Нострадамус. Оуэн кивнул, и молодой врач положил руку на основание каменной идеи, а потом надолго замолчал. Убрав руку и подняв чашу с вином, он задал свой необычный вопрос:
— А этому камню нужна ваша смерть?
Оуэн задумался над ответом. Он не ощущал никакой опасности. Тревожный сигнал, который он услышал в комнате королевы, давно стих; какая бы возможная судьба ни ждала его тогда, сейчас все успокоилось, и перед ним лежала новая дорога.
— Я получил камень от своей бабушки, — выговорил он наконец. — Мое первое осознанное воспоминание — голубой огонь в его глубине, который звал меня и которому я ответил; так всегда обстояло с избранниками. Я должен был получить его в свой двадцать первый день рождения, но мою бабушку убили по приказу советников короля Генриха, отца нынешней королевы.
— За ересь? — осторожно спросил Нострадамус.
— За что же еще? Ее должны были повесить, но она вступила в схватку с мужчинами, пришедшими за ней, и погибла от удара меча. Мой двоюродный дедушка, который был хранителем до нее, умер точно так же, а его мать погибла от удара ножа, когда вор решил завладеть камнем. В нашей семье все знают, что хранитель голубого камня умрет из-за него, но жизнь с ним будет богатой событиями и долгой — никто из моих родных не умер раньше, чем достиг шестидесяти лет. Таким образом, получается, что камень является одновременно даром и проклятием, что он дает долгую жизнь, наполненную всевозможными радостями, — и сулит насильственную смерть.
Нострадамус сплел пальцы и посмотрел поверх них на Оуэна. Он несколько раз моргнул и так же мягко спросил:
— И, несмотря на это, вы любите свой камень?
Оуэн не ожидал такого вопроса и потому задумался. Но раньше, чем ответ созрел в мозгу, заговорило сердце.
— Он суть и свет моей жизни, моя величайшая любовь, — честно признался Седрик.
Даже самому себе он никогда этого не говорил. Обнажив свою душу, Оуэн обхватил обеими руками камень, который так любил. Он был такого же размера и формы, что человеческий череп, какие врачу доводилось держать в руках во время обучения, с высокими, выступающими скулами и глубокими глазницами; казалось, они не были пустыми и череп следил за врачом, когда тот перемещался. Нижняя челюсть свободно двигалась, но была каким-то образом надежно закреплена и неотделима от черепа, в отличие от человеческой, — только этим он отличался от своей модели.
Поверхность камня была идеально гладкой, и на ней не оставляли следов ни пыль, ни грязь, ни человеческие пальцы. Сегодня в комнате на втором этаже дома Анжу он был теплым на ощупь, как уже случалось один или два раза после перехода к новому владельцу. Он вибрировал, и его песня звучала у Оуэна в ушах.
От голубого цвета, который испускал камень, захватывало дух — бледная, пронзительная, холодная чистота рассветного неба над открытым морем. Глядя на него, можно было представить, будто смотришь в бесконечность, место, где нет ни потолка, ни стен, только вечный мир и покой.
Оуэну потребовалось лишь небольшое усилие, чтобы полностью открыть камню свое сознание. У него возникло ощущение, будто он вошел в огромное помещение или читальный зал библиотеки, где его ждет старый друг. Это переживание всегда было для него личным, глубоко запрятанным. Теперь же он погрузился в него осторожно, опасаясь обнаружить Нострадамуса впереди. Облегчение, испытанное им, когда этого не произошло, лишило его сил и наполнило глаза слезами. Он потянулся к чаше с вином и почувствовал, как кто-то вложил ее ему в руку.
— Нет ничего, постыдного в том, чтобы любить этот камень, — сказал Мишель де Нострадамус. — Он столь же великолепен, как и египетские пирамиды, такой же древний и наделен такой же мудростью. Но одновременно он намного уязвимее любого древнего памятника, потому что в нашем мире есть люди, готовые его уничтожить и лишить землю даров, которые он сулит. Хорошо, что вам удалось пройти такой длинный путь и сохранить жизнь.
Еще ни разу до сих пор суть камня не была угадана так точно. Даже Джон Ди, обладавший удивительной проницательностью, не задавал своих вопросов с таким тактом и не соглашался с готовностью с тем, что есть вещи, о которых говорить нельзя.
Ощутив свободу, какой он не знал в Кембридже, Оуэн сказал:
— Доктор Ди считает, что этот камень не одинок, что есть еще и другие, они будут собраны вместе в далеком будущем, чтобы защитить мир от страшного зла. Вы с ним согласны?
Собеседники, не отдавая себе в том отчета, перешли на греческий, язык врачей, который мало кто из окружающих знал. Это добавило значимости их разговору и углубило взаимопонимание.
Задумчиво, по-прежнему на греческом, не сводя глаз с голубого сияния камня, Нострадамус сказал:
— У меня есть еще бутылочка вина, которую я купил у милейшей мадам Руэн. Если вы нальете нам обоим, вероятно, мы сможем поговорить о том, что следует хранить в тайне.
Они выплеснули остатки старого вина в очаг и налили в чаши другое, гораздо лучшего качества, и его фруктовый аромат наполнил комнату, соединившись с голубым сиянием камня.
— Я согласен со всем, что сказал вам доктор Ди, — удовлетворенно вздохнув, проговорил Нострадамус. — И могу добавить то, что мне удалось узнать в Египте. Ваш камень — один из тринадцати таких же камней, созданных после наводнения, поглотившего великую Атлантиду. Те, кто остался в живых, хотели сохранить свою мудрость, чтобы противопоставить ее наступающему потоку невежества, грозящему натопить землю. Для этого они собрали со всего мира камни разных оттенков и мастерски вырезали из них прекрасные вещи. Девять камней имеют цвет и форму черепов человеческих рас. Четыре, прозрачные, точно стекло, изображают животных, которые ходят, ползают или летают.
Он говорил правду. Об этом замерший в неподвижности камень сказал Оуэну. Тот внимал всем своим существом, кожей и сердцем, словам француза, рассказывавшего ему историю камня по-гречески.
— Магия, с помощью которой вырезаны камни, и наполнившие их знания выше нашего понимания, но это было сделано. Через многие поколения, когда работа подошла к концу, камни-черепа разделили, как бусины с нитки. Каждый вернулся в место своего рождения на хранение до тех времен, когда возникнет нужда их объединить, чтобы предотвратить грядущую катастрофу. В каждой стране выбрали хранителей, чтобы они берегли знание о том, что следует сделать с камнями в случае необходимости.