– Кто же другой?
– По-видимому, месье де Ла Моль.
– Граф де Ла Моль? – изумилась Маргарита.
– Черт возьми! И молодец же этот провансалец, – добавил Генрих. – Представьте себе, он ранил Морвеля и убил двух стражей.
– Ранил Морвеля и убил двух стражей?! Это невозможно.
– Как? Вы сомневаетесь в его храбрости, мадам?
– Нет, я только говорю, что Ла Моль не мог быть у вас.
– Почему же он не мог быть у меня?
– Да потому, что… потому, что… он был в другом месте, – смущенно ответила Маргарита.
– А-а! Если он может доказать свое алиби – тогда другое дело, – сказал Генрих. – Он просто скажет, где он был, и вопрос о нем будет исчерпан.
– Где он был?! – с волнением повторила Маргарита.
– Конечно… Сегодня же он будет арестован и допрошен. К сожалению, против него имеются улики…
– Улики! Какие же?
– Человек, оказавший такое отчаянное сопротивление, был в вишневом плаще, – ответил Генрих.
– Да, такого плаща нет ни у кого, кроме Ла Моля… хотя мне известен и другой человек…
– Мне – тоже… Но вот что получится: если у меня в спальне был не Ла Моль, то, значит, это был другой обладатель вишневого плаща. А вы знаете, кто он…
– Боже мой! – воскликнула Маргарита.
– Вот где наш подводный камень! Ваше волнение, мадам, доказывает, что вы тоже его видите. Поэтому поговорим, как говорят о вещи, самой завидной в мире, – о престоле… и… о самом драгоценном благе – о своей жизни… Если арестуют де Муи – мы погибли!
– Я понимаю.
– А граф де Ла Моль никого не может подвести, – продолжал Генрих, – если только вы не считаете его способным выдумать какую-нибудь небылицу; вдруг скажет, например, что он был там-то с дамами… да бог его знает – что…
– Если вы опасаетесь только этого, – ответила Маргарита, – то можете быть спокойны… он этого не скажет.
– Вот как! – сказал Генрих. – Ничего не скажет, даже если ему за это будет грозить смерть?
– Не скажет.
– Вы уверены?
– Ручаюсь.
– Значит, все складывается к лучшему, – сказал Генрих, вставая.
– Месье, вы уже уходите? – с волнением спросила Маргарита.
– Да. Все, что мне надо было вам сказать, я сказал.
– А вы идете к?..
– Постарайтесь вывести всех нас из того опасного положения, в которое поставил нас этот дьяволенок в вишневом плаще.
– О боже мой! Боже мой! Бедный юноша! – горестно воскликнула Маргарита, заломив пальцы.
– Этот милый Ла Моль воистину очень услужлив, – говорил Генрих, уходя.
IX. Поясок королевы-матери
Карл IX вернулся домой в самом веселом расположении духа; но после десятиминутного разговора с матерью можно было подумать, что свое раздражение и свою бледность она передала сыну, а его радостное настроение взяла себе.
– Ла Моль?! Ла Моль! – повторял Карл. – Надо вызвать Генриха и герцога Алансонского. Генриха – потому, что этот молодой человек был гугенотом; герцога Алансонского – потому, что Ла Моль у него на службе.
– Что ж, позовите их, сын мой, если хотите. Боюсь только, что Генрих и Франсуа связаны друг с другом больше, чем это кажется на вид. Допрашивать их – это только возбуждать в них подозрения; было бы надежнее подвергнуть их искусу не спеша, в течение нескольких дней. Если вы, сын мой, дадите преступникам вздохнуть свободно, если вы укрепите в них мысль, что им удалось обмануть вашу бдительность, то, осмелев и торжествуя, они дадут вам более удобный случай поступить с ними сурово; и тогда мы все узнаем.
Карл в нерешительности ходил по комнате, стараясь отделаться от чувства гнева, как лошадь от удил, и судорожным движением руки хватался за сердце, раненное подозрением.
– Нет, нет, – сказал он наконец, – не стану ждать. Вы не понимаете, каково мне ждать, когда я чувствую кругом себя присутствие каких-то призраков. Кроме того, все эти придворные франтики наглеют день ото дня: сегодня ночью двое каких-то дамских прихвостней имели дерзость сопротивляться и бунтовать против нас!.. Если Ла Моль невинен, очень хорошо; но я желал бы знать, где был он этой ночью, когда избивали мою стражу в Лувре, а меня били в переулке Клош– Персе. Пусть позовут – сначала герцога Алансонского, а потом Генриха: я хочу допросить их порознь. Вы можете остаться здесь.
Екатерина села. При том уме, какой был у нее, всякое обстоятельство, как будто и далекое от ее цели, могло быть так повернуто могучей рукой Екатерины, что повело бы к осуществлению ее замыслов. Каждый удар двух вещей друг о друга или производит звук, или дает искру. Звук указывает направление, искра светит.
Вошел герцог Алансонский. Разговор с Генрихом Наваррским подготовил его к предстоящему объяснению, и он был спокоен.
Все его ответы были очень определенны. Так как мать приказала ему не выходить из своих покоев, то он ровно ничего не знает о ночных событиях. Но его покои выходят в тот же коридор, что и покои короля Наваррского, поэтому он кое-что слышал: сначала уловил звук, похожий на взламывание двери, потом – ругательства и, наконец, выстрелы. Только тогда он осмелился приоткрыть дверь и увидел бегущего человека в вишневом плаще.
Карл и его мать переглянулась.
– В вишневом плаще? – спросил король.
– В вишневом, – ответил герцог Алансонский.
– А этот вишневый плащ не вызывает у вас подозрений на кого-нибудь?
Герцог Алансонский напряг всю силу своей воли, чтобы ответить как можно естественнее:
– Должен признаться вашему величеству: по первому взгляду мне показалось, что это плащ одного из моих дворян.
– А как зовут этого дворянина?
– Месье де Ла Моль.
– А почему же этот месье де Ла Моль был не при вас, как этого требовала его должность?
– Я отпустил его, – ответил герцог.
– Хорошо! Ступайте! – сказал Карл.
Герцог Алансонский направился к той двери, в которую входил.
– Нет, не в эту, – сказал Карл, – а вон в ту. – И он указал на дверь в комнату кормилицы.
Ему не хотелось, чтобы герцог встретился с Генрихом Наваррским. Карл не знал, что зять и шурин виделись, хотя и на минуту, но этого было достаточно, чтобы согласовать им свои действия…
Вслед за герцогом, по знаку Карла, впустили Генриха.
Генрих не стал ждать допроса и заговорил сам:
– Сир, очень хорошо, что ваше величество за мной послали, потому что я сам уже собрался идти к вам и просить вашего суда.
Карл нахмурил брови.
– Да, суда, – повторил Генрих. – Начну с благодарности вашему величеству за то, что вчера вечером вы взяли меня с собой; теперь я знаю, что вы спасли мне жизнь. Но что я такое сделал? За что хотели меня убить?
– Не убить, – поспешно сказала Екатерина, – а арестовать.
– Пусть будет – арестовать, – ответил Генрих. – Но за какое преступление? Если я в чем-нибудь виноват, то я виновен в этом и сегодня утром так же, как был виновен вчера вечером. Сир, скажите, в чем моя вина?
Карл, не зная, что ответить, посмотрел на мать.
– Сын мой, – обратилась Екатерина к Генриху Наваррскому, – у вас бывают подозрительные люди.
– Допустим, мадам. И эти подозрительные люди навлекают подозрение и на меня, не так ли, мадам?
– Да, Генрих.
– Назовите же мне их! Назовите, кто они? Сделайте мне с ними очную ставку!
– Правда, – сказал Карл, – Анрио имеет право требовать расследования.
– Я этого и требую! – продолжал Генрих, чувствуя преимущество своего положения и стремясь воспользоваться им. – Об этом я и прошу моего доброго брата Карла и мою дорогую матушку Екатерину. Со дня моего брака с Маргаритой разве я не был хорошим мужем? Спросите Маргариту. Разве я не был добрым католиком? Спросите моего духовника. Разве я не был хорошим родственником? Спросите всех, кто присутствовал на вчерашней охоте.
– Да, это правда, Анрио, – сказал король, – но все же говорят, что ты в заговоре.
– Против кого?
– Против меня.
– Сир, если бы я против вас злоумышлял, я мог бы все предоставить обстоятельствам, когда ваша лошадь с перебитой ногой не могла подняться, а разъяренный кабан набросился на ваше величество.
– Смерть дьяволу! А ведь он прав, матушка.
– Но все-таки, кто же был у вас сегодня ночью? – спросила Екатерина.
– Мадам, в такие времена, когда так трудно отвечать даже за собственные действия, я не могу брать на себя ответственность за действия других. Я ушел из моих покоев в семь часов вечера, а в десять брат мой Карл увел меня с собой; всю ночь я провел с ним. Так как все время я был с его величеством, откуда я мог знать, что происходит у меня дома?
– Да, – отвечала Екатерина, – однако остается несомненным то, что какой-то ваш человек убил двух стражей его величества и ранил Морвеля.
– Мой человек?! – спросил Генрих. – Кто же он, мадам? Назовите.
– Все обвиняют месье де Ла Моля.
– Мадам, месье де Ла Моль вовсе не мой человек, он на службе у герцога Алансонского и рекомендован ему не мной, а вашей дочерью.
– А все же, не Ла Моль ли был у тебя, Анрио? – спросил король.
– Сир, откуда же мне знать? Я этого не отрицаю и не подтверждаю… Месье де Ла Моль – человек очень милый, услужливый, очень преданный королеве Наваррской и часто приходит ко мне с поручениями от Маргариты, которой он признателен за рекомендацию герцогу Алансонскому, или же он приходит по поручению самого герцога. Я не могу утверждать, что это был не Ла Моль…
– Это был он, – сказала Екатерина. – Его узнали по вишневому плащу.
– А разве у Ла Моля есть вишневый плащ? – спросил Генрих.
– Да, – ответила Екатерина.
– И у того человека, который так расправился с двумя моими стражами и с Морвелем…
– Тоже был вишневый плащ? – перебивая короля, спросил Генрих.
– Совершенно верно, – подтвердил Карл.
– Ничего не могу сказать, – ответил Генрих. – Но мне кажется, что если у меня в покоях был не я, а, по вашим словам, Ла Моль, то следовало вызвать вместо меня Ла Моля и допросить его. Однако разрешите, ваше величество, обратить ваше внимание на одно обстоятельство.
– На какое?
– Если бы я, видя подписанный моим королем приказ, не подчинился ему и оказал сопротивление, я был бы виноват и заслужил бы любое наказание. Но ведь это был какой-то незнакомец, которого приказ нисколько не касался! Его хотели арестовать незаконно – он воспротивился; быть может, слишком рьяно, но он был вправе!
– Тем не менее… – начала Екатерина.
– Мадам, в приказе было сказано арестовать именно меня? – спросил Генрих.
– Да, – ответила Екатерина, – и его величество подписал его собственноручно.
– А значилось ли в приказе – в случае ненахождения меня арестовать всякого, кто окажется на моем месте?
– Нет, – ответила Екатерина.
– В таком случае, – продолжал Генрих, – пока не будет доказано, что я заговорщик, а человек, находившийся у меня в комнате, мой сообщник, – этот человек невинен.
Затем, обернувшись к Карлу IX, Генрих добавил:
– Сир, я никуда не выйду из Лувра. Я даже готов по одному слову вашего величества направиться в любую государственную тюрьму, какую будет вам угодно мне назначить. Но пока не будет доказано противного, я имею право называть себя самым верным слугой, подданным и братом вашего величества!
И Генрих с таким достоинством, какого от него не ожидали, раскланялся и вышел.
– Браво, Анрио! – сказал Карл, когда Генрих Наваррский вышел.
– Браво? За то, что он нас высек? – сказала Екатерина.
– А почему бы мне не аплодировать? Когда мы с ним фехтуем и он наносит мне удар, разве не говорю я «браво»? Матушка, вы напрасно так плохо относитесь к нему.
– Сын мой, – ответила Екатерина, – не плохо отношусь, а я боюсь его.
– И тоже напрасно! Анрио мне друг; он верно говорил, что, если бы он злоумышлял против меня, он дал бы кабану сделать свое дело.
– Да, чтобы его личный враг, герцог Анжуйский, стал королем Франции?
– Матушка, не все ли равно, по какому побуждению он спас мне жизнь; но что спас он, так это факт! И – смерть всем чертям! – я не позволю огорчать его. Что же касается Ла Моля, то я сам поговорю о нем с герцогом Алансонским, у которого он служит.
Этими словами он предлагал матери удалиться. Она вышла, стараясь собрать и закрепить в какой-то определенной форме бродившие в ней подозрения. Ла Моль, человек слишком незначительный, не годился для ее целей.
Войдя к себе, Екатерина застала там Маргариту, которая ее ждала.
– А-а! Это вы, дочь моя? Я посылала за вами вчера вечером.
– Я знаю, мадам, но меня не было дома.
– А сегодня утром?
– А сегодня я пришла сказать вашему величеству, что вы готовитесь совершить великую несправедливость.
– Какую?
– Вы собираетесь арестовать графа де Ла Моль.
– Вы ошибаетесь, дочь моя! Я никого не собираюсь арестовывать – приказы об аресте отдает король, а не я.
– Мадам, не будем играть словами в таком серьезном деле. Ла Моля арестуют, это верно?
– Возможно.
– По обвинению в том, что этой ночью он находился в комнате короля Наваррского, ранил Морвеля и убил двух стражей?
– Да, именно это преступление вменяется ему в вину.
– Мадам, оно вменяется ему ошибочно, – сказала Маргарита, – месье де Ла Моль в нем неповинен.
– Ла Моль в нем неповинен?! – воскликнула Екатерина, чуть не подскочив от радости и сразу почувствовав, что разговор с Маргаритой прольет ей некоторый свет на это дело.
– Нет, неповинен! – повторила Маргарита. – И не может быть повинен, потому что он был не у короля.
– А где же?
– У меня, мадам.
– У вас?!
– Да, у меня.
За такое признание наследной принцессы Франции Екатерина должна была бы наградить ее уничтожающе грозным взглядом, а она только скрестила руки на своем поясе.
– И если… – сказала Екатерина после минутного молчания, – если его арестуют и допросят…
– Он скажет, где и с кем он был, – твердо ответила Маргарита, хотя была уверена в противном.
– Если это так, то вы правы, дочь моя: Ла Моля нельзя арестовать.
Маргарита вздрогнула: ей показалось, что в тоне, каким Екатерина произнесла эти слова, заключался таинственный и страшный смысл; но делать было уже нечего, поскольку ее просьба была удовлетворена.
– Но если это был не месье де Ла Моль, – сказала Екатерина, – кто же был другой?
Маргарита промолчала.
– А этот другой вам, дочка, незнаком? – спросила Екатерина.
– Нет, матушка, – не очень твердым тоном ответила Маргарита.
– Ну же, не будьте откровенны только наполовину.
– Повторяю, мадам, что я его не знаю, – ответила Маргарита, невольно побледнев.
– Ладно, ладно, – сказала Екатерина равнодушным тоном, – это узнается. Ступайте, дочь моя! Будьте покойны: ваша мать стоит на страже вашей чести.
Маргарита вышла.
«Ага! У них союз! – говорила про себя Екатерина. – Генрих и Маргарита сговорились: жена онемела за то, что муж ослеп. Вы очень ловки, детки, и воображаете, что очень сильны; но ваша сила в единении, а я вас всех разъединю. Кроме того, настанет день, когда Морвель будет в состоянии говорить или писать, назовет имя или начертит шесть букв, – и тогда все станет известно. Да, но до того времени виновный будет в безопасности. Самое лучшее – это разъединить теперь же эту пару».
Немедля Екатерина вернулась к сыну и застала его за разговором с герцогом Алансонским.
– А-а! Это вы, матушка! – сказал он, нахмурив брови.
– Почему, Карл, вы не прибавили «опять»? Это слово было у вас на уме.
– То, что у меня на уме, мадам, это мое дело, – ответил Карл грубым тоном, который временами появлялся у него даже в разговоре с Екатериной. – Что вам надо? Говорите поскорее.
– Вы были правы, сын мой. А вы, Франсуа, ошиблись.
– В чем? – спросили оба сына.
– У короля Наваррского был вовсе не Ла Моль.
– А-а! – произнес Франсуа, бледнея.
– Кто же? – спросил Карл.
– Пока неизвестно, но это мы узнаем, как только Морвель заговорит. Итак, отложим это дело, которое вскоре разъяснится, и вернемся к Ла Молю.
– Но при чем же тогда Ла Моль, матушка, раз не он был у короля Наваррского?