– Да, он не был у короля Наваррского, но был у… королевы Наваррской.
– У королевы! – воскликнул Карл и нервически расхохотался.
– У королевы! – повторил герцог Алансонский, смертельно побледнев.
– Да нет! Нет! – возразил Карл. – Гиз говорил мне, что встретил носилки Маргариты.
– Так оно и было, – ответила Екатерина, – где-то в городе у нее есть дом.
– Переулок Клош-Персе! – воскликнул Карл.
– О-о! Это уж чересчур! – сказал герцог Алансонский, вонзая ногти себе в грудь. – И его рекомендовала она мне!
– Ага! Теперь я понял! – сказал король, вдруг останавливаясь на месте. – Так это он сопротивлялся нам сегодня ночью и сбросил мне на голову серебряный кувшин. Вот негодяй.
– Да, да! Негодяй! – повторил герцог Алансонский.
– Вы правы, дети мои, – сказала Екатерина, не подавая виду, что понимает, какое чувство побуждало каждого из них произнести этот приговор. – Вы правы! Он может погубить честь принцессы крови одним неосторожным словом. А для этого ему достаточно подвыпить.
– Или расхвастаться, – добавил Франсуа.
– Верно, верно, – ответил Карл. – Но мы не можем перенести это дело в суд, если сам Анрио не согласится подать жалобу.
– Сын мой, – сказала Екатерина, кладя свою руку Карлу на плечо и выразительно его сжимая, чтобы обратить все внимание короля на то, что она собиралась предложить, – выслушайте меня. Преступление уже налицо, но может выйти и позорная история. А за такие проступки против королевского достоинства наказывают не судьи и не палачи. Будь вы просто дворяне, мне было бы нечему учить вас, – вы оба люди храбрые, но вы принцы крови, и вам нельзя скрестить ваши шпаги со шпагою какого-то дворянчика! Обдумайте способ мести, возможный для принцев крови.
– Смерть всем чертям! – воскликнул Карл. – Вы правы, матушка! Я что-нибудь придумаю.
– Я помогу вам, брат мой, – откликнулся герцог Алансонский.
– И я, – сказала Екатерина, развязывая шелковый черный поясок, который тройным кольцом обвивал ее талию и свешивался до колен двумя концами с кисточками, – я ухожу, но вместо себя я оставляю это.
И она бросила свой поясок к ногам двух братьев.
– А-а! Понимаю, – воскликнул Карл.
– Так этот поясок… – заговорил герцог Алансонский, поднимая его с пола.
– И наказание, и тайна, – торжествующе сказала Екатерина. – Было бы недурно впутать в это дело Генриха, – добавила она и вышла.
– Чего же проще! – сказал герцог Алансонский. – Как только Генрих узнает, что жена ему неверна… – И, обернувшись к королю, спросил: – Итак, вы согласны с мнением нашей матушки?
– От слова до слова! – ответил Карл, не подозревая, что всаживает тысячу кинжалов в сердце герцога. – Это рассердит Маргариту, зато обрадует Анрио.
Затем он позвал офицера своей стражи и приказал сказать Генриху, что король просит его к себе, но тотчас раздумал.
– Нет, не надо, я сам пойду к нему. А ты, Алансон, предупреди Анжу и Гиза.
И, выйдя из своих покоев, он пошел по маленькой винтовой лестнице, которая вела в третий этаж, к покоям Генриха Наваррского.
X. Мстительные замыслы
Генрих благодаря своей выдержке при допросе получил короткую передышку и забежал к мадам де Сов. Там он застал Ортона, уже совсем оправившегося от своего обморока; но Ортон мог рассказать только то, что какие-то люди ворвались к нему и что их начальник оглушил его, ударив эфесом шпаги.
Об Ортоне тогда никто не вспомнил. Екатерина, увидев его распростертым на полу, подумала, что он убит. На самом деле Ортон, очнувшись как раз в промежуток времени между уходом Екатерины и появлением командира стражи, которому было приказано очистить комнату, сейчас же побежал к мадам де Сов.
Генрих попросил Шарлотту приютить у себя Ортона до получения вестей от де Муи, который непременно напишет из своего прибежища. Тогда он, Генрих, отправит с Ортоном ответ свой де Муи и, таким образом, будет иметь там не одного, а двух преданных ему людей.
Решив поступить так, Генрих вернулся к себе и, рассуждая сам с собой, начал ходить взад и вперед по комнате, как вдруг дверь растворилась и вошел король.
– Ваше величество! – воскликнул Генрих, бросаясь к нему навстречу.
– Собственной персоной… Честное слово, Анрио, ты молодец! Я начинаю любить тебя все больше.
– Сир, ваше величество меня захвалили, – ответил Генрих.
– У тебя только один недостаток, Анрио.
– Какой? Уж не тот ли, в котором вы упрекали меня не один раз, что я предпочитаю соколиной охоте охоту с гончими?
– Нет, нет, Анрио, я говорю не об этом, а о другом.
– Если ваше величество объясните мне, в чем дело, я постараюсь исправиться, – ответил Генрих, увидев по улыбке Карла, что он в хорошем настроении.
– Дело в том, что у тебя хорошие глаза, а видишь ты ими плохо.
– Может быть, сир, я, сам того не зная, стал близорук?
– Хуже, Анрио, хуже: ты ослеп.
– Вот что! – удивился Беарнец. – Но, может быть, это случается со мной, когда я закрываю глаза?
– Да, да! Ты так и делаешь, – сказал Карл. – Как бы то ни было, я их тебе открою.
– Господь сказал: «Да будет свет, и бысть свет». Ваше величество являетесь представителем бога на земле, следовательно, ваше величество можете сотворить на земле то, что бог творит на небе. Я слушаю.
– Когда вчера вечером Гиз сказал, что встретил твою жену в сопровождении какого-то волокиты, ты не хотел верить.
– Сир, – отвечал Генрих, – как же я мог поверить, что сестра вашего величества способна на такое безрассудство?
– Тогда он прямо указал, что твоя жена отправилась в переулок Клош-Персе, но этому ты тоже не поверил!
– А разве я мог предполагать, что принцесса Франции решится открыто ставить на карту свое доброе имя?
– Когда мы осаждали дом в переулке Клош-Персе и в меня попали серебряным кувшином, Анжу облили апельсинным компотом, а Гиза угостили кабаньим окороком, разве ты не видел там двух женщин и двух мужчин?
– Сир, я ничего не видел. Ваше величество, наверно, помните, что в это время я допрашивал привратника.
– Зато я, черт подери, видел!
– А-а! Если вы, ваше величество, видели сами, то, конечно, это так.
– Да, я видел двух женщин и двух мужчин. Теперь для меня нет сомнений, что одна из этих женщин была Марго, а один из мужчин – Ла Моль.
– Однако если Ла Моль был в переулке Клош-Персе, значит, он не был здесь, – возразил Генрих.
– Нет, нет, его здесь не было, – сказал король. – Но сейчас вопрос не в том, кто был здесь, – это узнается, когда болван Морвель сможет говорить или писать. Вопрос в том, что Марго тебя обманывает.
– Пустяки! Не верьте всяким сплетням, сир, – ответил Генрих.
– Говорю тебе, что ты не близорук, а просто слеп. Смерть дьяволу! Поверь мне хоть один раз, упрямец! Говорят тебе, что Марго тебя обманывает, и мы сегодня вечером задушим предмет ее увлечения.
Генрих даже отпрянул при такой неожиданности и с изумлением посмотрел на Карла.
– Признайся, Анрио, что в глубине души ты не против этого. Марго, конечно, раскричится, как сто тысяч ворон, но тем хуже для нее. Я не хочу, чтобы тебе причиняли горе. Пусть Анжу наставляет рога принцу Конде, я закрываю глаза: Конде – мне враг; а ты мне брат, больше того – друг.
– Но, сир…
– И я не хочу, чтобы тебя притесняли, не хочу, чтобы над тобой издевались; довольно ты служил мишенью для всяких волокит, приезжающих сюда, чтобы подбирать крошки с нашего стола и увиваться около наших жен. Пусть только посмеют заниматься таким делом, черт их возьми! Тебе изменили, Анрио, – это может случиться со всяким, – но, клянусь, ты получишь удовлетворение, которое поразит всех, и завтра будут говорить: «Тысяча чертей! Король Карл, как видно, очень любит своего брата Анрио, если сегодня ночью заставил Ла Моля вытянуть язык».
– Сир, это дело действительно решенное? – спросил Генрих.
– Решено и подписано. Этому щеголю нельзя пожаловаться на свою судьбу; исполнителями будут я, Анжу, Алансон и Гиз: один король, два принца крови и владетельный герцог, не считая тебя.
– Как – не считая меня?
– Ну да, ты-то ведь будешь с нами!
– Я?!
– Да. Мы будем его душить, а ты пырни его как следует кинжалом – по-королевски!
– Сир, я смущен вашей добротой, – ответил Генрих, – но откуда вы все это знаете?
– А-а! Ни дна ему, ни покрышки! Говорят, он этим похвалялся. Он все время бегает к ней то в Лувре, то в переулок Клош-Персе. Они вместе сочиняют стихи – хотел бы я посмотреть на стихи этого фертика: какие-нибудь пасторальчики, болтают о Гионе и о Мосхосе да перевертывают на все лады Дафниса и Коридона. Знаешь что, выбери у меня трехгранный кинжал получше.
– Сир, это надо обдумать… – сказал Генрих.
– Что?
– Вы, ваше величество, поймете, почему мне нельзя участвовать в этом деле. Мне кажется, что мое присутствие будет неприличным. Я являюсь настолько заинтересованным лицом, что мое личное участие в этом возмездии покажется жестокостью. Ваше величество мстите за честь сестры нахалу, оклеветавшему женщину своим бахвальством, – такая месть вполне естественна с вашей стороны и поэтому не опозорит Маргариту, которую я, сир, продолжаю считать невинной. Но если в это дело вмешаюсь я, получится совсем другое; мое участие превратит акт правосудия в простую месть. Это будет уже не казнь, а убийство; жена моя окажется не жертвой клеветы, а женщиной виновной.
– Черт возьми! Ты, Генрих, златоуст! Я только что говорил матери, что ты умен, как дьявол.
И Карл доброжелательно взглянул на Генриха, благодарившего поклоном за этот комплимент.
– Как бы то ни было, но ты доволен, что тебя избавят от этого франтика?
– Все, что делает ваше величество, – все благо, – ответил король Наваррский.
– Ну и отлично, предоставь мне сделать это дело за тебя и будь покоен, оно будет сделано не хуже.
– Я полагаюсь на вас, сир, – ответил Генрих.
– Да! А в котором часу он обычно бывает у твоей жены?
– Часов в девять вечера.
– А уходит от нее?
– Раньше, чем прихожу к ней я, судя по тому, что я никогда его не застаю.
– Приблизительно когда?..
– Часов в одиннадцать.
– Хорошо! Сегодня ступай к ней в полночь; все будет уже кончено.
Сердечно пожав руку Генриху и еще раз пообещав ему свою дружбу, Карл вышел, насвистывая любимую охотничью песенку.
– Святая пятница! – сказал Беарнец, провожая глазами Карла. – Весь этот дьявольский замысел исходит не иначе как от королевы-матери; она только и думает о том, как бы поссорить нас, меня и мою жену, – такую милую чету!
И Генрих рассмеялся, как смеялся лишь тогда, когда его никто не видел и не слышал.
Часов в семь вечера красивый молодой человек принял ванну, выщипал портившие лицо волоски и, напевая песенку, стал самодовольно прогуливаться перед зеркалом в одной из комнат Лувра. Рядом спал или, вернее сказать, потягивался на постели другой молодой человек. Один был тот самый Ла Моль, о котором так много говорили в этот день, другой – его друг, Коконнас.
Вся сегодняшняя гроза прошла над Ла Молем так незаметно для него, что он не слышал раскатов ее грома, не видел сверкания ее молний. Возвратясь домой в три часа утра, он до трех часов дня пролежал в постели: спал, мечтал и строил замки на том зыбучем песке, который зовется – будущее; затем он встал, провел час у модных банщиков, сходил пообедать к мэтру Ла Юрьер и по возвращении в Лувр закончил свой туалет, намереваясь совершить обычный свой визит к королеве Наваррской.
– Ты говоришь, что уже обедал? – спросил, позевывая, Коконнас.
– И с большим аппетитом.
– Какой ты эгоист, почему ты не позвал меня с собою?
– Ты так крепко спал, что мне не хотелось тебя будить. А знаешь что? Поужинай вместо обеда. Только не забудь спросить у мэтра Ла Юрьер того легкого анжуйского вина, которое он получил на днях.
– Хорошее?
– Вели подать – уж я тебе говорю.
– А куда ты?
– Я? – спросил Ла Моль, изумленный таким вопросом своего друга. – Куда я? Ухаживать за моей королевой.
– А кстати, не пойти ли мне обедать в наш домик в переулке Клош-Персе; пообедаю остатками от вчерашнего; кстати, там есть аликантское вино, которое хорошо подбадривает.
– Нет, Аннибал, после того что произошло сегодня ночью, это будет неосторожно, мой друг. А кроме того, с нас взяли слово, что мы одни туда ходить не будем. Передай мне мой плащ!
– Верно, верно, я и забыл об этом, – ответил Коконнас. – Но какого черта! Где же твой плащ?.. А-а! Вот он.
– Да нет! Ты даешь мне черный, а я прошу вишневый. Я в нем больше нравлюсь королеве.
– Честное слово, его нет, – сказал Коконнас, посмотрев во все стороны, – ищи сам, я не могу найти.
– Как не можешь найти? Куда же он девался?
– Ты, может быть, его продал…
– Зачем? У меня осталось еще шесть экю.
– Надень мой.
– Вот хорошо – желтый плащ к зеленому колету! Я буду похож на попугая.
– Уж очень ты требователен. Тогда делай как знаешь.
Но когда Ла Моль, перевернув все вверх дном, начал посылать всевозможные ругательства по адресу воров, способных пробираться даже в Лувр, в эту минуту вошел паж герцога Алансонского с драгоценным плащом в руках.
– Ага! Вот он! Наконец-то! – воскликнул Ла Моль.
– Это ваш плащ, месье? – спросил паж. – Да?.. Его высочество посылал взять его у вас, чтобы решить одно пари по поводу оттенка вашего плаща.
– О, мне он был нужен только потому, что я собираюсь уходить, но если его высочество желает его пока оставить у себя….
– Нет, граф, вопрос уже решен.
Паж вышел, а Ла Моль пристегнул свой плащ.
– Ну как? Что ты решил делать? – спросил Ла Моль.
– Сам не знаю.
– А я тебя застану здесь сегодня вечером?
– Ну разве я могу сказать это наверно?
– Так ты не знаешь, что будешь делать через два часа?
– Я знаю, что буду делать я, но не знаю, что мне велят делать.
– Герцогиня Невэрская?
– Нет, герцог Алансонский.
– В самом деле, – сказал Ла Моль, – с некоторого времени я замечаю, что он уделяет тебе много внимания.
– Ну да, – ответил Коконнас.
– Тогда твоя судьба обеспечена, – смеясь, сказал Ла Моль.
– Фу! Младший сын! – ответил Коконнас.
– О-о! У него такое желание сделаться старшим, что небо, может быть, совершит для него чудо. Так, значит, ты не знаешь, где будешь сегодня вечером?
– Нет.
– Тогда иди к черту… или, лучше, ну тебя к богу! Прощай!
«Ла Моль – ужасный человек, – рассуждал пьемонтец сам с собой, – вечно требует, чтобы ты сказал, где будешь вечером! Разве это можно знать? Впрочем, похоже на то, что мне хочется спать».
И Коконнас опять улегся в постель. Что касается Ла Моля, то он полетел к покоям королевы. В коридоре, нам уже известном, он встретил герцога Алансонского.
– А-а! Это вы, месье де Ла Моль? – сказал герцог.
– Да, ваше высочество, – ответил Ла Моль, почтительно его приветствуя.
– Вы уходите из Лувра?
– Нет, ваше высочество, я иду засвидетельствовать свое почтение ее величеству королеве Наваррской.
– В котором часу вы уйдете от нее?
– Ваше высочество желаете что-нибудь мне приказать?
– Нет, не сейчас, но мне надо будет поговорить с вами сегодня вечером.
– В котором часу?
– Так между девятью и десятью.
– Буду иметь честь явиться в этот час к вашему высочеству.
– Хорошо, я полагаюсь на вас.
Ла Моль раскланялся и продолжал свой путь.
«Иногда этот герцог вдруг бледнеет, как мертвец… странно!..» – подумал он.
Затем он постучал в дверь к королеве; Жийона, словно ждавшая его прихода, проводила Ла Моля к Маргарите.
Маргарита сидела за какой-то работой, видимо очень утомительной; перед ней лежала исписанная бумага, пестревшая поправками, и том произведений Исократа. Она сделала знак Ла Молю не мешать ей дописать раздел; довольно быстро его закончив, она отбросила перо и предложила молодому человеку сесть рядом.
Ла Моль сиял. Никогда еще не был он таким красивым и веселым.