– Греческая! – воскликнул он, посмотрев на книгу. – Торжественная речь Исократа. Зачем она вам понадобилась? Ага! Я вижу на вашем листе бумаги латинское заглавие:
Ab Sarmatiae legatos Margaritae contio.[17]
Так вы собираетесь держать этим варварам торжественную речь на латинском языке?
– Приходится, потому что они не говорят по-французски, – ответила Маргарита.
– Но как вы можете готовить ответную речь, не зная, что они скажут?
– Женщина более кокетливая, чем я, оставила бы вас в заблуждении, что она импровизирует; но по отношению к вам, мой Гиацинт, я на такие обманы не способна: мне заранее сообщили их речь, и я отвечаю на нее.
– А разве польские послы прибудут так скоро?
– Они уже приехали сегодня утром.
– Об этом никто не знает.
– Они прибыли инкогнито. Их торжественный въезд в Париж перенесен, кажется, на послезавтра. Во всяком случае, то, что я сделала сегодня вечером, – в духе Цицерона, вы услышите, – добавила Маргарита с легким оттенком самодовольства и собственного превосходства. – Но бросим эти пустяки. Поговорим лучше о том, что с вами было.
– Со мной?
– Да.
– А что со мной было?
– Вы напрасно храбритесь, я вижу, что вы немного побледнели.
– Вероятно, я переспал и смиренно винюсь в этом.
– Бросьте, бросьте! Не прикидывайтесь, я все знаю.
– Будьте добры, неоцененная, объяснить мне, в чем дело, потому что я ничего не знаю.
– Ответьте мне – только откровенно: о чем расспрашивала вас королева-мать?
– Королева-мать, меня?! Разве она собиралась говорить со мной?
– Как?! Вы с ней не виделись?
– Нет.
– А с королем Карлом?
– Нет.
– И с королем Наваррским?
– Нет.
– Но с герцогом Алансонским вы виделись?
– Да, сию минуту я встретился с ним с коридоре.
– Что он сказал?
– Что ему надо дать мне какие-то приказания между девятью и десятью часами.
– Больше ничего?
– Больше ничего.
– Странно.
– Что же тут странного, скажите же мне, наконец?
– Вы не слыхали никаких разговоров?
– Да что случилось?
– А случилось то, несчастный, что за сегодняшний день вы повисли над пропастью.
– Я?
– Да.
– По какому поводу?
– Слушайте. Прошедшей ночью хотели арестовать короля Наваррского, но вместо него в его комнате застали де Муи, который убил трех человек и убежал никем не узнанный; заметили только пресловутый вишневый плащ.
– Так что же?
– А то, что этот вишневый плащ, который один раз ввел в заблуждение меня, теперь ввел в заблуждение и других: вас подозревают, даже обвиняют в этом тройном убийстве. Сегодня утром собирались вас арестовать, судить и, может быть – кто знает? – приговорить к смерти; ведь вы, чтобы спасти себя, не признались бы, где вы были, не правда ли?
– Сказать, где я был?! – воскликнул Ла Моль. – Выдать вас, мою августейшую красавицу?! О, вы совершенно правы: я бы умер, распевая песни, за то, чтобы ни одной слезинки не пало из ваших прекрасных глаз!
– Увы, несчастный мой поклонник! Мои прекрасные глаза плакали бы горько.
– Но каким образом утихла эта страшная гроза?
– Догадайтесь.
– Откуда мне знать?
– Есть только одно средство доказать, что вы не были в комнате короля Наваррского.
– Какое?
– Сказать, где вы были.
– И что же?
– Я и сказала.
– Кому?
– Моей матери.
– И королева Екатерина…
– Королева Екатерина знает, что вы мой любовник.
– О мадам, после того, что вы для меня сделали, вы можете потребовать от меня чего угодно. То, что вы сделали, воистину прекрасно и велико! О Маргарита, моя жизнь принадлежит вам!
– Надеюсь! Потому что я вырвала ее у тех, кто хотел ее отнять у меня. Но теперь вы спасены.
– И вами! Моей обожаемой королевой! – воскликнул молодой человек.
В это мгновение звонкий треск заставил их вздрогнуть. Ла Моль в безотчетном страхе отпрянул назад. Маргарита вскрикнула и замерла на месте, глядя во все глаза на разбитое окно.
Пробив стекло, в комнату влетел камень величиной с куриное яйцо и покатился по паркету.
Ла Моль тоже увидел разбитое стекло и понял причину такого звука.
– Кто этот наглец? – крикнул он и бросился к окну.
– Подождите, – сказала Маргарита. – По-моему, этот камень чем-то обернут.
– В самом деле, похоже на бумагу, – заметил Ла Моль.
Маргарита подбежала к странному метательному снаряду и сорвала тонкий листок бумаги, сложенный в узенькую ленточку и обернутый вокруг камня.
Бумага была прикреплена ниткой, кончик которой уходил за окно сквозь пробитую дыру.
Маргарита развернула бумажку и прочла.
– Вот несчастный! – воскликнула она.
Ла Моль, бледный и неподвижный, стоял как воплощение страха.
Маргарита передала ему записку, и Ла Моль со сжавшимся от горького предчувствия сердцем прочел следующее:
«В коридоре, который ведет к герцогу Алансонскому, длинные шпаги ждут месье де Ла Моля. Может быть, он предпочтет прыгнуть из этого окна и присоединиться в Манте к де Муи?»
– Э, их шпаги не длиннее моей! – сказал Ла Моль.
– Да, но их может быть десять против одной.
– Кто же прислал записку? Кто этот друг? – спросил Ла Моль.
Маргарита взяла записку от молодого человека и пристально взглянула на нее горящим взором.
– Почерк короля Наваррского! – воскликнула она. – Если предупреждает он, значит, действительно есть опасность. Бегите же, Ла Моль, бегите, я вас прошу.
– А как же мне бежать? – спросил Ла Моль.
– В окно. В ней же говорится – из этого окна.
– Приказывайте, моя королева, я готов повиноваться и прыгну, хотя бы мне грозило разбиться двадцать раз, пока я буду падать!
– Постойте, постойте! – сказала Маргарита. – Мне кажется, к этой нитке что-то прикреплено.
– Посмотрим, – ответил Ла Моль.
Ла Моль и Маргарита стали подтягивать привешенный предмет и, к несказанной радости, увидели конец лестницы, сплетенной из конского волоса и шелка.
– Теперь вы спасены! – воскликнула Маргарита.
– Это какое-то чудо!
– Нет, это доброе дело короля Наваррского.
– А если, наоборот, это ловушка? – спросил Ла Моль. – Если эта лестница должна порваться подо мной? А ведь вы сегодня сами признались в ваших теплых чувствах ко мне?
Маргарита, в душе которой сама радость стала источником страдания, побледнела как полотно.
– Вы правы, возможно, это так, – ответила она и кинулась к двери.
– Куда вы? Что вы хотите делать? – крикнул Ла Моль.
– Хочу убедиться лично – правда ли, что вас поджидают в коридоре.
– Ни в коем случае! Ни за что! Чтобы они выместили свою злобу на вас?!
– Что могут сделать наследнице французских королей и принцессе королевской крови? Я вдвойне неприкосновенна.
Маргарита произнесла эти слова с таким достоинством, с такой уверенностью, что Ла Моль сам поверил и в ее неприкосновенность, и в необходимость дать ей свободу действий.
Маргарита оставила Ла Моля под охраной Жийоны, предоставив самому решить – в зависимости от обстоятельств, – бежать ли или ждать ее прихода, и вышла в коридор. Коридор имел ответвление, которое вело к библиотеке, к нескольким гостиным, затем шло, параллельно коридору, к покоям короля и королевы-матери, а также к боковой лесенке, выходившей к покоям герцога Алансонского и короля Наваррского. Хотя пробило только девять часов, лампы были везде потушены, весь коридор оказался в полной темноте и лишь из ответвления коридора чуть брезжил какой-то свет. Маргарита не успела пройти еще и трети коридора, как услышала перешептывание нескольких людей, явно старавшихся приглушить свои голоса, что придавало их шепоту таинственный и жуткий характер. Но в ту же минуту точно по команде голоса затихли, даже чуть брезживший свет почти померк, и все погрузилось в непроглядный мрак.
Маргарита продолжала свой путь прямо туда, где ее могла ждать опасность. С виду Маргарита была спокойна, но судорожно сжатые руки говорили о сильном нервном напряжении. По мере того как она двигалась вперед, тишина становилась все более зловещей, и какая-то тень, похожая на тень руки, заслонила тусклый мерцающий источник света.
Когда она подошла к ответвлению коридора, вдруг чья-то мужская тень выступила на два шага вперед, открыла серебряный, вызолоченный фонарик, осветив себя, и крикнула:
– Вот он!
Маргарита лицом к лицу столкнулась со своим братом Карлом. Сзади стоял герцог Алансонский, держа в руке шелковый шнурок. Еще две тени стояли рядом в полной темноте, и только отблеск света на их обнаженных шпагах выдавал присутствие этих двух людей.
Маргарита в мгновение ока охватила всю картину и, сделав над собой огромное усилие, с улыбкой ответила Карлу:
– Сир, вы хотите сказать: «Вот она!»
Карл отступил от нее на шаг. Все остальные продолжали стоять неподвижно.
– Марго! Ты?! Куда ты идешь так поздно? – спросил он.
– Так поздно? А разве уже такой поздний час? – сказала она.
– Я тебя спрашиваю, куда ты идешь?
– Взять книгу речей Цицерона, я ее забыла, кажется, у матушки.
– Идешь так, без света?
– Я думала, что коридор освещен.
– Ты из своих покоев?
– Да.
– Чем же ты занималась сегодня вечером?
– Я готовлю торжественную речь польским послам. Ведь собрание совета завтра, и мы условились, что каждый из нас представит свою речь вашему величеству.
– А в этой работе тебе никто не помогает?
Маргарита собрала все свои силы.
– Да, братец, месье де Ла Моль, он человек очень образованный.
– Настолько образованный, – сказал герцог Алансонский, – что я просил его, когда он кончит работу с вами, прийти ко мне, чтобы помочь и мне своим советом, так как я не могу равняться с вами моим образованием.
– Так это вы его ждали здесь? – самым естественным тоном спросила Маргарита.
– Да, – раздраженно ответил герцог Алансонский.
– Тогда я его сейчас пришлю вам, брат мой. Мы уже кончили.
– А ваша книга? – спросил Карл.
– Я пошлю за ней Жийону.
Братья переглянулись.
– Идите, – сказал Карл, – а мы продолжим наш обход.
– Ваш обход? Кого вы ищете? – спросила Маргарита.
– Красного человечка, – ответил Карл. – Разве вы не знаете красного человечка, который иногда приходит в древний Лувр? Брат Алансон уверяет, что видел его, и мы идем его разыскивать.
– Удачной охоты! – пожелала им Маргарита.
Уходя, Маргарита оглянулась. На стене коридора дрожали тени четырех мужчин, которые, видимо, совещались.
В одну минуту королева Наваррская была у своей двери.
– Жийона, впусти, впусти меня, – сказала она.
Жийона отворила дверь.
Маргарита вбежала к себе в комнату, где ждал ее Ла Моль; он стоял решительный, спокойный, держа в руке шпагу.
– Бегите, бегите, не теряя ни минуты! – сказала Маргарита. – Они ждут вас в коридоре и хотят убить.
– Вы приказываете? – спросил Ла Моль.
– Я требую! Чтобы нам свидеться потом, надо бежать сию минуту.
В отсутствие Маргариты Ла Моль успел прикрепить лестницу к железному пруту в окне; теперь он сел верхом на подоконник и, прежде чем поставить ногу на первую ступеньку лестницы, нежно поцеловал руку королевы.
– Если эта лестница – ловушка и я умру, Маргарита, ради вас, не забудьте ваше обещание!
– Это не обещание, а клятва. Не бойтесь ничего, Ла Моль. Прощайте!
Ободренный этими словами, Ла Моль не слез, а соскользнул по лестнице. В ту же минуту раздался стук в дверь.
Маргарита тревожным взглядом следила за опасным спуском и обернулась лишь тогда, когда своими глазами убедилась, что Ла Моль благополучно стал на землю.
– Мадам, мадам! – повторяла Жийона.
– Что такое? – спросила Маргарита.
– Король стучится в дверь.
– Откройте.
Жийона исполнила приказание.
Четверо высокопоставленных особ пришли, не утерпев, и стояли на пороге.
В комнату вошел только Карл. Маргарита с улыбкой на устах двинулась к нему навстречу.
Король быстрым взглядом оглядел комнату.
– Братец, что вы ищете? – спросила Маргарита.
– Я ищу… ищу… Э, черт возьми! Ищу Ла Моля!
– Ла Моля?
– Да! Где он?
Маргарита взяла Карла за руку и подвела к окну.
В отдалении два всадника уже скакали прочь от Лувра, приближаясь к Деревянной башне; один из них снял с себя шарф, белый атлас зареял в знак прощания на черном фоне ночи. То был Ла Моль, а с ним Ортон. Маргарита указала на них Карлу.
– Что это значит? – спросил король.
– Это значит, – отвечала Маргарита, – что герцог Алансонский может спрятать в карман шелковый шнурок, а герцоги Анжу и Гиз – вложить шпаги в ножны: месье де Ла Моль сегодня не пойдет по коридору.
XI. Атриды
По возвращении своем в Париж Генрих Анжуйский еще ни разу не имел возможности свободно поговорить с матерью, хотя и был ее любимцем.
Свидание с матерью являлось для него не выполнением суетного этикета, не церемонией, а приятным долгом признательного сына, который сам, быть может, и не любил матери, но был уверен в ее нежных материнских чувствах по отношению к нему.
Действительно, за храбрость ли, за красоту ли, так как в Екатерине сказывались одновременно и мать и женщина, или, наконец, за то, что Генрих Анжуйский, если верить скандальной дворцовой хронике, напоминал Екатерине одну счастливую годину ее тайных любовных приключений, но так или иначе, а королева-мать любила его гораздо больше, чем остальных своих детей.
Лишь она знала о возвращении герцога Анжуйского в Париж; даже Карл IX не подозревал бы о его приезде, если бы случайно не очутился у дома Конде в ту минуту, когда его брат оттуда выходил. Карл IX ждал его только на следующий день, но Генрих Анжуйский нарочно приехал на день раньше, надеясь сделать тайком от брата-короля два дела: во-первых, свидеться с красавицей Марией Клевской, принцессою Конде, и, во-вторых, заблаговременно переговорить с польскими послами.
Относительно этого второго дела, цель которого оставалась неясной даже Карлу, Генрих Анжуйский и хотел посоветоваться с матерью. Читатель, подобно Генриху Наваррскому, конечно, тоже заблуждавшийся относительно цели свидания герцога Анжуйского с поляками, извлечет пользу из разговора сына с матерью.
Как только долгожданный герцог Анжуйский вошел к матери, обычно холодная и сдержанная Екатерина, со времени отъезда своего любимца не обнимавшая от полноты души никого, кроме Колиньи накануне его убийства, раскрыла свои объятия любимому ребенку и прижала его к своей груди с таким порывом материнской любви, какой был совершенно неожидан в ее зачерствелом сердце.
Затем она немного отошла назад, осмотрела сына и начала снова обнимать.
– Ах, мадам! – сказал Генрих Анжуйский. – Раз уж небо дало мне счастье увидеть свою мать без свидетелей, утешьте самого злополучного человека в мире.
– Господи! Что же приключилось с вами, милый сын? – воскликнула Екатерина.
– Только то, что вам известно, матушка. Я влюблен, и я любим! Но и любовь становится моим несчастьем.
– Говорите яснее, сын мой, – сказала Екатерина.
– Эх, матушка… Все эти послы, мой отъезд…
– Да, – ответила Екатерина, – послы прибыли, и это обстоятельство потребует от вас немедленного отъезда.
– Нет, обстоятельства не потребуют немедленного выезда, но этого потребует мой брат. Он ненавидит меня за то, что я его затеняю, и хочет от меня отделаться.
Екатерина усмехнулась:
– Дав вам трон?
– А ну его, этот трон, матушка! – возразил Генрих Анжуйский с горечью. – Я не хочу уезжать. Я, наследник французского престола, воспитанный среди утонченных, учтивых нравов, под крылом лучшей из матерей, любимый лучшею из женщин, должен куда-то ехать – в холодные снега, на край света, медленно умирать между дикарями, которые пьянствуют с утра до ночи и судят о достоинствах своего короля, как о винной бочке, – сколько может он вместить в себя вина! Нет, матушка, не хочу ехать, я там умру!