Центральным входом служила южная арка. Она вела в большой зал, где устраивались балы, вечера и банкеты. Зал был длинным и просторным, с деревянным полом, так хорошо отполированным, что в нем отражалась драпировка стен. Стены украшали гобелены и картины художников-маринистов. Между пилястрами находились круглые медальоны, на которых было изображено голубое небо и пушистые облака. Зашедшему сюда гостю начинало казаться, что он совершает морское путешествие в погожий день.
Тяжелая дубовая двустворчатая дверь в восточной стене зала вела в любимую комнату адмирала — библиотеку. Здесь хранилось то, чем Амос Морган дорожил больше всего на свете: книги, памятные подарки королевы и коллекция оружия, в том числе и старая абордажная сабля, спасшая своему хозяину жизнь в бухте Сан-Хуан. В библиотеке Морган-холла стояли сочинения Цицерона[42], Ливия[43], Светония[44] и Диодора Сицилийского[45], «Травник» Джерарда[46], «Правитель» Элиота[47] и сонеты Сидни[48].
Двойные стеклянные двери в восточной стене через крытый переход вели в сад. В сухую, ясную погоду двери открывались, и библиотека наполнялась воздухом и солнцем — впрочем, и в дождь здесь хватало света: Морган-холл стал одним из первых домов в Англии со стеклянными окнами. Еще большей диковинкой были стеклянные двери. Редкий материал доставляли из Европы по баснословной цене. Толстые стеклянные пластины вставляли в свинцовые рамы, само стекло было мутным, и при закрытых дверях виднелись лишь нечеткие очертания предметов.
Личные покои Амоса Моргана находились наверху, в центральной части дома, и не имели окон и выхода на улицу. По всей длине здания шел коридор со стеклянными дверьми, которые вели на маленькие балкончики, расположенные на равном расстоянии друг от друга. Адмирал частенько прохаживался по этому коридору с подзорной трубой, осматривая свои владения, — когда-то он так же обходил свое судно.
Морган-холл стал для адмирала тихой пристанью, а еще — тем местом, где время от времени — как того требовало его положение в обществе — Амос устраивал великолепные приемы. А в один прекрасный день, ко всеобщему удивлению и неожиданно для самого хозяина, Морган-холл превратился в приют для новобрачных.
Морган никогда не помышлял о женитьбе. Он был твердо уверен: мореплаватель не должен заводить семью, в противном случае жене придется ждать мужа месяцами, а то и годами. К женщинам он относился как типичный закоренелый холостяк: сдержанно и серьезно. Но Амос не учел того, что на свете существует любовь.
Ему посчастливилось познакомиться с Джорджианой Рейнольдс. Как говорил сам адмирал, это была настоящая мечта моряка — тропический рай, который неожиданно появился на горизонте его жизни.
Их встреча не была случайной. Будущих супругов свела королева Елизавета. Она всегда благоволила к адмиралу — скромному, доброму и бескорыстному; при дворе такие качества встречались нечасто. По ее высочайшему мнению, замечательный человек нуждался в хорошей жене. Недолго думая королева лично занялась поисками невесты. Остановив свой выбор на Джорджиане Рейнольдс, она едва не издала указ, обязывающий Амоса Моргана жениться на избранной ею девушке. Однако это оказалось лишним: адмирал и Джорджиана полюбили друг друга с первого взгляда.
Невеста была хороша, как солнечный день. Юная и скромная дочь английского аристократа стала для Амоса центром вселенной. Спустя два месяца после первой встречи влюбленные поженились. Никогда жизнь в Морган-холле не казалась такой восхитительной. Молодые люди любили книги и природу. Их дом был всегда открыт ветрам и солнцу. Каждый вечер счастливые супруги рука об руку прогуливались по парку.
Джорджиана стремилась познакомить своего любимого с самыми замечательными местами Британии. Адмирал с удивлением обнаружил, что разъезжать по родной стране с женой нравится ему куда больше, чем ходить в море. Зная о любви мужа к истории, Джорджиана задумала путешествие по историческим местам Англии. Они проехали страну от края до края и увидели форт Хаустидс и стену императора Адриана[49] на севере, Фоссуэй на юге, побывали в Стоунхендже[50] и на горе Скофелл[51]. Они странствовали целых пять месяцев, наслаждаясь супружеским счастьем. Но внезапно Джорджиана слегла в постель, и поездкам пришел конец. Жена Амоса ждала ребенка.
Адмирал не хотел заводить детей. Чем больше он думал о беременности своей супруги, тем меньше ему это нравилось. Он считал, что ребенок отнимет у него любовь и внимание Джорджианы. Амос понимал, что им руководят эгоистические соображения, но ничего не мог с собой поделать. Любимая жена стала для него смыслом жизни. Если в доме появится младенец, все изменится.
Что до Джорджианы, то в целом мире не было женщины счастливее. Мысль о ребенке приводила ее в восторг, и она стоически переносила беременность. Джорджиана знала о сомнениях адмирала, но она твердо верила, что когда малыш родится, муж его полюбит.
К сожалению, Джорджиана была из тех женщин, которым не дано благополучно произвести на свет ребенка. Беременность протекала тяжело. Спустя несколько месяцев сияющее выражение ее лица померкло. Когда пришло время рожать, она чувствовала себя слабой и больной.
Ее муки длились восемнадцать часов. Она корчилась и кричала, сжимая руку повивальной бабки и скрипя зубами от боли. Но дело не двигалось. Дважды пришлось менять мокрые простыни. Роженица совершенно обессилела. Как выразилась потом одна из женщин, присутствовавших при родах, бедняжка таяла, словно кусок мыла, которым моются без передышки. Но Джорджиана не сдавалась. Она должна была родить во что бы то ни стало.
Позже повитуха говорила, что при таких тяжелых родах мог выжить кто-то один: либо мать, либо дитя. По ее словам, Джорджиана отдала ребенку все свои силы, и, едва малыш появился на свет, молодой женщины не стало.
В жизни Амоса Моргана не было большего счастья, чем обретение Джорджианы, и горя страшнее, чем ее смерть. Уход любимой жены стал для него настоящим кораблекрушением.
Пытаясь забыться, адмирал вернулся в объятия своей первой любви — моря. Он нанял нянюшек и домашних учителей и препоручил сына их заботам. С двух месяцев и до совершеннолетия Перси видел отца в основном по праздникам и особым случаям. Немудрено, что между ними не было близости. Совершенно очевидным это стало тогда, когда Морган-младший выбрал невесту и привел ее в родительский дом.
Перси Морган женился на Эвелин Норт — на одной из тех самых Нортов. Женился не по любви. По правде сказать, между молодыми людьми не наблюдалось даже и намека на роман. Их союз стал браком по расчету, продуманным до мелочей и выгодным для обеих сторон. Адмирал — натура романтическая — не понимал и не одобрял выбора сына. И жених и невеста были честолюбивыми авантюристами, при этом каждый из них имел то, чего недоставало другому. Хотя Норты считались весьма состоятельными людьми, денежный поток, позволявший им жить безбедно, постепенно начал иссякать. Брак Эвелин Норт с единственным наследником Амоса Моргана пришелся как нельзя кстати. В свою очередь, Норты обладали тем, чего так страстно желал Перси, — они принадлежали к верхушке аристократии. Королева Елизавета скончалась, а ее преемник не знал отважного адмирала. Разумеется, Амос Морган по-прежнему пользовался уважением при дворе, только вот теперь в уважении сквозило вежливое отчуждение: его не признавали ровней. Вступая в брак, Перси попросту покупал титул Нортов.
Став хозяйкой Морган-холла, Эвелин Морган сразу начала устанавливать в доме свои порядки. Возраст адмирала давал о себе знать: он больше не ходил в море и просиживал дни напролет в библиотеке. Хотя Амос и не питал теплых чувств к невестке, он старался быть терпимым. Если та заводила разговор о каких-нибудь нововведениях в Морган-холле, старый моряк вежливо, но твердо говорил «нет». Он полагал, что последнее слово осталось за ним, однако, как показало время, адмирал недооценил упорство и хитрость леди Морган.
Новая хозяйка Морган-холла обладала мертвой хваткой. Когда Эвелин пыталась добиться своего, она не отступала ни перед чем. У нее и в мыслях не было пасовать перед отжившим свой век адмиралом. При первом удобном случае — как, впрочем, и без него — леди Морган выражала свое неудовольствие домом — картинами, мебелью и обивкой. На приемах в Морган-холле она донимала своими жалобами гостей. Каждый вечер, лежа в постели, она пилила мужа, упрекая его в преступном бездействии. В конце концов Перси не выдержал и перебрался в другую комнату. День за днем она объясняла слугам, что в Морган-холле не так. Всякий, имеющий уши, знал, как не нравится Эвелин дом Амоса Моргана.
Особую неприязнь у нее вызывала гостиная, стены которой были обшиты темным деревом.
«В этой комнате я чувствую себя совершенно подавленной! — картинно стенала леди Эвелин. Свое мнение она всегда выражала в категоричной форме, в ее словах не было и тени неопределенности. — У нас темно, словно в тюрьме. Если мы все оставим как есть, я просто умру!» Своих гостей она первым делом вела в гостиную — чтобы задать тон разговору и определиться с темой. «Согласитесь, это ужасно! — восклицала она. — Вам не кажется, что светлый дуб или ясень здесь смотрелись бы лучше?» Когда гости вежливо соглашались, Эвелин считала своим долгом немедленно донести их мнение до адмирала. «Видите, голубчик, — увещевала она непокорного старика тоном взрослого человека, разговаривающего с капризным ребенком, — Маргарет тоже согласна со мной. Темное дерево в гостиной абсолютно невозможно. С этим что-то надо делать».
Как говорится, вода точит камень, и постепенно невестка сломила сопротивление свекра.
В конце весны 1625 года леди Эвелин Морган праздновала долгожданную победу: гостиная наконец-то была обшита панелями светлого дуба. Адмирал допустил тактическую ошибку. Он надеялся, что, пойдя на уступки, добьется мира, но гончая, взяв след, устремилась вперед с новыми силами. Теперь Эвелин критиковала картины в большом зале.
«Меня мутит от одного взгляда на эти волны и утлые суденышки, — жаловалась она мужу, грациозно прижимая к груди белую руку. — Неужели тебе от них не дурно? С этим безобразием нужно что-то делать».
И она купила новые картины. На них были изображены обнаженные женщины, пухлые и розовые, и жеманные нимфы, похищаемые сатирами, — над головами и тех и других парили перепуганные купидоны. «Настоящий бордель», — с отвращением кривился адмирал.
Картина за картиной, панель за панелью, комната за комнатой — и леди Эвелин постепенно отвоевала у Амоса весь Морган-холл. В конце концов нетронутой осталась лишь библиотека, в которой старый адмирал держал оборону.
В то время Энди исполнилось четырнадцать. Он никогда не забудет, как, вооружившись абордажной саблей, той самой, что помнила запах крови испанцев из Сан-Хуана, дедушка угрожал леди Морган, осмелившейся открыть дверь в библиотеку без его ведома, физической расправой. Однажды вечером, упоенная победой, леди Эвелин вошла к адмиралу без стука. Старый пират впал в ярость. Несколько раз лезвие сабли едва не задело мать Энди — мальчику даже показалось, что еще немного, и дедушка убьет ее. Адмирал вышвырнул леди Морган из библиотеки так же, как раньше изгонял врагов с палубы своего корабля. Она больше не отваживалась перешагнуть порог этой комнаты.
Остаток своих дней Амос прожил в уединении, с головой уйдя в мир книг. Он был уже слишком слаб и для моря, и для бесконечных стычек с невесткой.
Энди проводил с дедом целые дни. Порой он прятался в библиотеке от матери, но чаще всего приходил сюда послушать рассказы о морских путешествиях. Дед и внук были очень близки, и это родство душ помогало им выстоять. Красочные истории адмирала расцвечивали серую и скучную жизнь мальчика. Ну а Энди, в свою очередь, дарил Амосу надежду на то, что молодое поколение обитателей Морган-холла пойдет по его стопам.
Когда Морганы наконец добрались до дома, Энди по-прежнему был невесел. Первым из экипажа вылез Филипп, за ним вышла леди Морган. Отцу не терпелось проверить, как чувствуют себя рыбки, и он, не заходя в дом, отправился в сад.
Энди спешился. Пират, пребывавший, как и его хозяин, в мрачном настроении, от самого Бэйсингстока плелся еле-еле. Энди взял часть вещей из экипажа, прихватив изуродованную книгу епископа, воровской нож и, конечно, «Эпоху рыцарей» Джеффри Бербера. Еще со двора он услышал, как в доме кричат мать и брат — можно было разобрать отдельные слова о слугах, окнах и каком-то сундуке. «И как это я переживу разлуку с любимым домом?» — саркастически пробормотал Энди.
Он толкнул тяжелую дубовую дверь — та лишь приотворилась. Юноша сунул голову в щель и увидел старый морской сундук. Интересно, что он здесь делает? Энди толкнул дверь посильнее. Сундук неожиданно легко сдвинулся. «Наверное, пустой», — подумал Энди, протискиваясь в дом.
Из большого зала до молодого человека донеслись визгливые вопли матери. Леди Эвелин в бешенстве колотила кулаком в закрытую двойную дверь, ведущую в библиотеку.
— Опять ты махал здесь своей саблей, старый черт! — Из-за тебя теперь зуб на зуб не попадает!
— Отстань от дедушки! — гневно воскликнул Энди. — Это его дом!
— Не смей так со мной разговаривать, щенок! — Леди Морган побагровела от злости. — Ты выкинул кое-что похуже, чем он. Марш к себе в комнату! — И, повернувшись к закрытой двери лицом, она вновь закричала: — Если ты думаешь, что можешь забаррикадироваться своим дурацким сундуком, то глубоко ошибаешься! У тебя ничего не выйдет!
Леди Эвелин сделала паузу, ожидая ответа. Старик не откликнулся. Этого доселе никогда не случалось. Обычно адмирал, не стесняясь в выражениях, начинал браниться с невесткой. Энди подошел к двери и прислушался. Внутри было тихо.
— Может, он заболел, — сказал Энди.
— Может, он умер, — предположила леди Морган и при мысли об этом радостно ухмыльнулась, однако, взяв себя в руки, тут же нахмурилась: — Вряд ли. Мне не дожить до такого счастья.
— Дедушка, — позвал Энди.
Тишина.
Юноша подергал дверь. Она была заперта.
— Дедушка! — с нарастающим ужасом закричал Энди и быстро взглянул на мать. Она вновь оскалилась. Толстый слой грима делал ее издевательскую улыбку еще более омерзительной. Молодой человек почувствовал отвращение. Леди Морган торжествовала.
Бросив вещи на пол, Энди принялся что было сил дергать двери. Они не поддавались.
Выбежав из зала, юноша обогнул дом и через парадный вход выскочил наружу. В саду он увидел отца, который стоял на четвереньках возле пруда. Стеклянные двери дедовой обители были открыты. Энди влетел в библиотеку, пребольно ударившись о дверной косяк.
— Дедушка! — взволнованно позвал он.
Оглядевшись, молодой человек заметил около камина любимое кресло деда. Над спинкой кресла виднелась голова старика. На лысой голове тут и там торчали пучки седых волос, словно трава, которая пробивается сквозь трещины в скале. В эту минуту дед, сидевший абсолютно неподвижно, действительно походил на скалу. В комнате стояла мертвая тишина. Лишь языки пламени плясали в камине.
Энди приблизился к старику.
— Дедушка?
Молчание.
Энди помедлил. Если дед умер, лучше не знать об этом. Но что если ему нужна помощь? Энди осторожно заглянул в лицо старика. Глаза Амоса Моргана были закрыты, на губах играла улыбка:
— Как съездил, сынок? — ласково спросил адмирал Морган.