Голос Святцева звучал спокойно, чуть-чуть насмешливо, и большие серые глаза с нескрываемым презрением смотрели на испуганных, сбившихся в кучу людей.
Несколько минут капитан стоял растерянно, не зная что делать. Потом, подумав, сказал:
— Я вынужден вас арестовать, господин офицер. Попрошу в мою каюту.
— Пожалуйста, только, я надеюсь, вы разрешите мне одеться.
Через пять минут капитан Святцев, позванивая шпорами, вошел в каюту капитана и там вручил свой «наган» и свою шашку удивленно смотревшим на него генералам.
А еще через пару минут влетел взволнованный, красный как рак, капитан и бросился прямо к Святцеву:
— Ну, поздравляю вас. Вы молодец. Можете вернуть ему его оружие, господа генералы. Этот англичанин — одним словом вот.
Он развернул на столе маленький кусочек холста, и генералы испуганно пригнулись, следя за страшными словами.
...партбилет... №... (большевиков)... Петр Сергеевич Волин.
Тело Джона Хьюга, он же большевик Волин, без всяких церемоний бросили в море, а капитан Святцев выслушивал генеральские поздравления, подкрепляемые рюмками настоящей николаевской водки.
VI
Бумаги, которые капитан Святцев привез от его превосходительства генерала Гришина-Алмазова его превосходительству генералу Деникину, были содержания крайне неприятного. В них сообщалось, что одесская группа помощи оказать не может, с врагом бороться бессильна, так как пьянство совершенно разложило командный состав, а что касается нижних чинов, то зловредная агитация и т. д.
К этому прилагалось письмо, в котором генерал писал, что податель сего капитан Святцев — счастливое исключение из общей массы, и что он, генерал, горячо рекомендует капитана на ответственную боевую должность.
Деникин знал уже о происшедшем на пароходе, навел соответствующие справки и получил ответ, что никто, ни к кому, никогда, никакого Джона Хьюга не посылал и что этот Хьюг, как и показывают найденные при нем документы, несомненно был большевистским агентом.
Таким образом Святцев сразу попал в герои, и расчувствовавшийся кандидат в монархи предложил ему самому выбрать дело по душе.
Капитан вежливо уклонился, ссылаясь на незнание местных условий, генерал настаивал и, наконец, к общему удовольствию, было решено, что Святцев займется формированием ударной роты на одном из самых ответственных участков фронта.
— Я на вас полагаюсь. Уверен, что в решительную минуту ваша рота окажется достойной своего командира.
— Рад стараться, ваше превосходительство.
— Ну, с богом, — перекрестил его генерал.
VII
Хотя у вновь формировавшейся роты и был, как полагается, номер, но на всем фронте ее называли не иначе как «рота капитана Святцева».
Формирование ее шло не совсем обычным для Добрармии порядком. Прежде всего ни одного офицера. Даже на взводах стояли унтера и ефрейторы. Вначале это вызвало недовольство, но Святцев ездил лично в ставку командующего и там объяснил, что, учитывая опыт Одессы, где части формировались почти исключительно из офицерских чинов, он не хочет применять этого метода здесь. И, кроме того, он головой ручается за свою роту.
Первый же смотр вновь сформированной роты заставил замолчать все злые языки.
Вряд ли была еще одна часть, могущая сравниться с «ротой капитана Святцева». Дивизионный таял от восторга, когда четким шагом прошли перед ним ряды бравых, хорошо одетых солдат. Ни один штык не выпадал из общей линии. Ни одна грудь не заваливала и не выпирала.
Даже труднейшее прохождение развернутым строем «на руку» было проделано так, что комар носа не подточит. И это несмотря на то, что...
Впрочем, дивизионный не очень-то верил этому... Но говорили, упорно говорили, что капитан никогда не бьет своих солдат и даже говорит им — вы.
Правда, насчет последнего никто не мог сказать ничего определенного. На параде сам дивизионный слышал «ты», сопровождаемое самой отборной матерщиной, а насчет первого... да в конце концов в чем дело? Рота образцовая и от командующего есть секретное предписание:
«Оставить капитана Святцева в покое и предоставить ему делать то, что он найдет нужным. Роту беречь. В бой не пускать до моего личного распоряжения. Снабжать в первую голову.»
И в то время, как вся армия ползла и трещала, как гнилое сукно, в то время, как пьянство и разврат подтачивали офицерские полки, в это время рота капитана Святцева крепла и росла в большую мощную боевую единицу.
По размерам она уже давно вышла из рамок роты, и в штабах поговаривали о Святцеве, как о командире батальона, но он прямо заявил, что не желает иметь дело с офицерским штабом батальона, что господа офицеры ему часть испортят, и так как факты говорили в пользу его слов, а положение заставляло ротой дорожить, то все оставалось по-старому.
Сам Святцев не раз просился в дело.
— Молодцев своих показать.
Но всегда в ответ слышал:
— Вы наша надежда. Ждите трудной минуты.
VIII
К счастью Святцева, к счастью, если бы он не был офицером Добрармии, эта трудная минута приближалась с каждым днем.
Красные наступали, развивая безумную скорость. А когда конница Буденного попробовала в двух-трех местах крепость белого фронта, то ясно стало, что дни защитников «Единой неделимой» сочтены.
Все более и более раздраженным становился тон приказов, все более и более безнадёжными выглядели сводки боевых операций.
И однажды, когда удар красных был особенно сокрушителен и отступление белых особенно серьезно, из ставки пришел приказ:
— Бросить в бой роту капитана Святцева.
Святцев так обрадовался, когда узнал о приказе, что дивизионный едва удержал его от преждевременного выступления. Чудак хотел выйти днем и, когда ему приказали ждать вечера, долго ворчал что-то по поводу излишней трусости штабов.
Наконец, пошли. Кутаясь в холодные шинели (полушубков, как ни старался Святцев, выдать не успели), скользя по обледенелой дороге, с трудом держа винтовки коченеющими руками.
Но все-таки, на то это и была рота капитана Святцева, пришли во-время, за полчаса до смены и расположились у штаба полка, стараясь согреться в пляске и борьбе, так как костров, за близостью врага, в эту ночь нельзя было развести.
IX
Когда Святцев вошел в помещение штаба полка, какой-то человек в солдатской шинели кинулся ему навстречу:
— Николай! Слава богу! Ты спасешь меня! Вот счастье!
Святцев на минуту остановился, посмотрел, потом спокойно отодвинул от себя незнакомца и подошел к столу, за которым рассматривая какие-то бумаги, сидели офицеры.
— Что он от меня хочет?
Адъютант объяснил. Человек, назвавший Святцева Николаем, за час до этого перешел к ним со стороны красных. Он сообщил намерения врага насчет дальнейших операций и называет себя бывшим офицером сибирского стрелкового полка. В папахе его были зашиты документы на имя поручика Смирнова. Адъютант подозревает, что сообщенные им сведения ложны и что сам он большевистский шпион.
— Николай, ты подтвердишь, что я поручик Смирнов. Они хотят расстрелять меня, Николай!
Святцев спокойно взглянул в лицо перебежчика.
— Кто вы?
— Боже мой! Я, Смирнов. Поручик Смирнов. Разве ты не узнаешь меня, Николай?
Несколько минут напряженное молчание царило в комнате. Перебежчик с мольбой смотрел на Святцева, от которого зависела его жизнь. Но Святцев, искривив свои красивые губы гримасой презрения, спокойно сказал:
— Да, я Святцев, зовут меня Николай. Да, я служил в сибирском стрелковом полку. Но этого человека я не знаю, никогда его не видел, и где он меня встречал, не понимаю. В полку у нас был поручик Смирнов. Но это не он...
— Николай! Николай!
— Полагаю, что это солдат полка. Но не офицер и не поручик Смирнов во всяком случае.
— Николай. Нико...
Святцев четко повернулся на каблуках и вышел в морозную темь ночи.
Поручика Смирнова расстреляли у старого овина.
X
Сменяться не пришлось.
За десять минут до срока смены прибежал с фронта вестовой и сообщил, что красные неожиданно перешли в наступление и прорвали фронт.
Известие моментально передали в дивизию и оттуда получили короткий приказ:
«Бросьте роту Святцева! Всем оставаться на месте!»
И сейчас же твердым шагом, как на парад, пошли молодцы ударной роты спасать положение.
Командир дивизии не отходил от телефона, каждые пять минут слушая донесения штаба полка.
Он отрывисто сообщал новости окружающим его офицерам.
— Фронт прорван!
— Конница Буденного брошена в прорыв!
— Рота капитана Святцева вышла!
И всем показалось, что они слышат четкий шаг образцовой роты, видят стройную фигуру капитана, отдающего уверенным голосом команду:
— Справа по линии в цепь! Бегом марш!
Стало легче. Свободнее. Адъютант улыбнулся.
— Пропала буденновская конница!
Дальше все шло, как по маслу. Стрельба противника вдруг прекратилась. Конница остановилась, не ударив на роту. Святцев спокойно занял позицию. Противник молчит...
Святцев просит разрешения пойти в атаку.
— Разрешить.
— Рота капитана Святцева вышла в атаку.
— Подтянуть резервы.
— Рота капитана Святцева...
Дивизионный вдруг вскочил и бросил трубку аппарата.
В напряженной тишине звук от падения трубки прозвучал как взрыв бомбы.
Из штаба полка сообщили:
«Рота капитана Святцева окружила штаб, захватила обозы и артиллерию и перешла на сторону красных. Мы отстреливаемся».
XI
В этот же день от фронта, занятого красными войсками, в штаб дивизии летел верховой.
За пазухой его шинели был секретный пакет на имя военкомдива, а в пакете рапорт следующего содержания:
«Доношу, что в пять часов утра рота противника, выкинув белый флаг и захватив обозы и артиллерию своего полка, в полном составе перешла на нашу сторону. Командир роты, капитан Святцев, называет себя членом одесской организации РКП Петром Сергеевичем Волиным. Никаких документов, подтверждающих это заявление, при нем не имеется. Жду ваших распоряжений.
Военком Н-ского кавполка Архангельский.»
Москва. Октябрь 6-го года.
Чек на предъявителя
I
Он повис в воздухе, держась одной рукой за подоконник, а другой за водосточную трубу. Снизу пахнуло жаром разгоряченного за день асфальта и запахом чего-то жареного. Особенно отчетливо и назойливо тревожил сознание именно этот запах. Несколько секунд он все свои мысли сосредоточил на разгадке того, что там жарят:
— Яичницу с колбасой, — решил он, наконец, и, решив, вернул свое сознание к основному.
Он слышал, как там, в комнате, из окна которой он только-что бежал, трещала дверь, поддаваясь ударам плеч и ружейных прикладов. Этот треск торопил ход его мыслей, заставлял быстро и четко принять решение.
Вниз?
Опасно. Они несомненно оцепили дом.
Страшным усилием воли, напрягая впившиеся в подоконник и трубу пальцы, он посмотрел в душный колодезь двора. Там суетливо бегали тени людей.
Вниз нельзя.
Неуверенный в прочности трубы, стал он карабкаться наверх, вздрагивая и останавливаясь каждый раз, когда железо трещало под тяжестью его тела.
Острый край крыши разодрал кожу ладони, и в тот момент, когда усталое тело на половину легло на свежеокрашенные листы, снизу раздался выстрел. Пуля ударилась в стену, и куски кирпича полетели в сторону.
Он не стал ждать второго выстрела. Сильным рывком поднялся он выше и, сгибаясь, как обезьяна, двигающаяся по земле, перебежал по шумящему насту железа к слуховому окну. Скрывшись в это окно, он через секунду долез на противоположную сторону и в том же полусогнутом положении побежал дальше.
Соседний дом был на два этажа ниже, и, спрыгнув, он едва не вывихнул ногу.
Он слышал еще несколько выстрелов, слышал шум и крики и, только миновав пять или шесть крыш, почувствовал себя вне опасности.
Это сознание улыбнулось ему тогда, когда он сидел на плоской крыше семиэтажного дома, выходившего на угол двух улиц.
Перегнувшись через железную решетку, он ориентировался и без труда узнал место.
Шум экипажей, гул толпы и мутные пятна фонарей внизу сулили возможность незаметно скрыться в вечернем движении города.
Стараясь стать как можно более плоским и незаметным, он полез вниз по узкой дрожащей пожарной лестнице.
Четыре этажа он миновал благополучно, но между четвертым и третьим задержался в нерешительности.
Ниже, вплотную к лестнице, подходил небольшой балкон, а на балконе, в изящном кресле, сидел человек, куривший сигару. Лицо человека было обращено прямо в сторону лестницы, и беглец, прижавшийся к ее упругим перекладинам, знал, что еще два шага и — он будет открыт.
Инстинктивным движением поднялся он на одну ступеньку выше, но в это же самое мгновение соседнее с лестницей окно третьего этажа открылось, и женская головка выглянула наружу.
Балкон был ниже и справа. Окно — выше и слева.
Человек на лестнице сжался в крошечный комок, осторожно просунул ноги в промежуток между двумя ступенями и, усевшись более или менее удобно, старался найти выход из своего положения.
Женская головка сверху позвала:
— Дик.
Голос мужчины с балкона ответил:
— Ева.
— Мои ушли, Дик. Мы можем болтать целый час.
— Только час?
— Ты жаден Дик. Час — это очень много.
— Час с тобой — это одна секунда. Но ничего не поделаешь, придется довольствоваться часом.
Человек на лестнице подумал, что час — это целая вечность и что страшно глупо целый час заниматься любовными разговорами.
Человек на балконе вдруг поднялся с кресла.
— Слушай, Ева. Блестящая идея. Что если я поднимусь по лестнице к тебе в окно?
Он сделал шаг вперед и, протянув руку, взялся за перекладину.
Человек на лестнице понял, что не только час, но секунда может равняться вечности.
— Нет, нет, Дик, ко мне нельзя. Соседи дома.
— Я буду тих, как кошка.
— И не будешь целоваться?
— Целоваться? Нет. Целоваться я буду.
— Ну вот видишь. Соседи услышат и... Слушай, Дик. Я спущусь к тебе.
— Ты?
— Ну, конечно. Здесь десять шагов, и ты сможешь помочь мне.
— Что же, пожалуй. У тебя не закружится голова?
— Ты смеешься.
— Лезь.
Женщина встала на подоконник, потом села на него и осторожно поставила ногу, нащупывая перекладину лестницы. Человек на балконе ждал у самого края.
II
Крепкий замок поддался усилиям десятка человеческих тел, и дверь с грохотом распахнулась, опрокидывая баррикаду из тяжелого кресла, мраморного столика и большой картины.
Вооруженные люди с ругательствами перешагнули через препятствие и бросились к окну.
— Ушел.
— Подлый коммунист.
Толстый, перетянутый поясом, как колбаса, полисмен высунулся в окно и крикнул:
— Эй, внизу!
— Есть.
— Куда ушла эта сволочь?
— На крышу. Мы стреляли, но промазали.
— Погоня?
— Послана погоня.
Трое штатских, предоставив полисмену организацию облавы, уделили все свое внимание ящикам письменного стола. Они с ловкостью опытных воров взламывали замки и нетерпеливо рылись в бумагах, газетах и брошюрах.
— Он не успел ничего спрятать.
— Вот письма.
— Шифрованные.
— Разберем.
— Литература выдаст его с головой.
— Это он.
— Никакого сомнения.
В дверях комнаты взволнованная хозяйка, ломая руки и утирая слезы, клялась в своей невиновности. Сыщики накинулись на нее.
— Давно он у вас?
— Неделю, только неделю.
— Как он назвал себя?
— Джо-Джое — приказчик складов Гопкинса.
— У него бывал кто-нибудь?
— Никого. Он уходил в шесть и возвращался в двенадцать.
— Вы его ни в чем не подозревали?
— Ни в чем. Он был вежлив, скромен и заплатил вперед.
— У вас много жильцов, кроме него?