II
— Они решили организовать все производство при самой лаборатории и уже соорудили там целую пристройку. Джек работал там и говорит, что в этой пристройке устанавливают несколько токарных станков.
— Токарные станки?
— Ну да. Они будут там вытачивать снаряды для этого газа. Говорят, что это что-то необыкновенное по силе и действию.
— Что ж, он мгновенно убивает, что ли?
— Ничего неизвестно, Нед. Когда нужно, они умеют беречь тайны. Но ходят слухи...
— Во всяком случае надо помешать этому.
— Для этого-то я и позвал тебя. Надо помешать.
— Да, но как?
— Дело не сложное. Ты проникнешь в число токарей, которые будут работать на этом заводе.
— Я? А что же я там буду делать?
— Будешь точить эти самые снаряды.
— Буду точить снаряды?
— Ну да. Будешь точить снаряды Но каждый снаряд ты будешь портить. Понял? Какой-нибудь пустяк, какая-нибудь маленькая неточность.
— Соображаю! Но ведь кроме меня будут и другие.
— Вот в том-то и задача. Твое дело попасть на конечный пункт работы... На тот момент процесса, когда снаряд уже готов, и когда...
— Понимаю. Но ведь там будут сотни таких, как я и тысячи снарядов?
— Нет. Там будет пять человек, и вы не сделаете больше сотни снарядов.
— Это почему?
— Потому что дьявольское изобретение этого чертового «Душителя» таково, что одного снаряда хватит на три дня и несколько сот верст. Понял?
III
Сидней Эшби несколько взволновался. Теоретически все было вполне благополучно — практические опыты над животными дали прекрасные результаты. Но он хотел быть совершенно уверенным. Он хотел посмотреть, как его газ будет действовать и на человека.
Полковник Сальс Бюри был в восторге, когда при последнем опыте около тысячи кошек, собак и других зверей, собранных для этой цели в специальное здание, в течение секунды были ослеплены и как сумасшедшие с криками и визгом носились, терзая друг друга. Но ведь это кошки и собаки. А люди?
Провожая полковника, профессор сказал:
— Мой газ будет действовать без промаха. Он невидим. Он не имеет запаха. Ничтожной дозы его достаточно, чтобы в течение минуты отравить воздух на сто верст в окружности и ослепить всех людей, находящихся в этой полосе.
И полковник вполне удовлетворился этим словесным подтверждением блестящего опыта, но самому профессору нужно было больше. Вот уже неделя, как маленький завод, построенный около его лаборатории, работает полным ходом, выпуская все новые и новые снаряды, начиненные слепящим снадобьем, уже близок день, когда первый транспорт этих снарядов отправится на фронт, а у него все еще нет уверенности в могуществе изобретения. А вдруг что-нибудь не так?
Но где найти людей, над которыми можно было произвести необходимые опыты? Профессор намекал полковнику на преступников, на пойманных на фронте большевиков, но полковник испуганно замахал руками:
— Вы плохой политик, господин профессор, — сказал он. — Зачем давать пищу для агитации.
Профессор был несколько обескуражен, но судьба благоприятствовала ему. Несколько дней спустя после его разговора с полковником, он получил известие о смерти своей тетки, причудливой старой девы, которая вместе с кругленькой суммой денег оставила ему в наследство маленького арабчонка, вместе с моськами и кошками, утешавшими ее печальную старость.
Едва этот арабчонок появился в доме профессора, как решение было принято. Чего стесняться? Во-первых, этот черномазый уродец почти-что не человек, а во-вторых, все можно объяснить несчастным случаем. Опыт будет произведен завтра же, когда первая партия снарядов отправится на вокзал, и, в случае неудачи, у профессора хватит времени приостановить отправку.
IV
У сыщика Робби было свое мнение по поводу токаря Неда. И когда последнего назначили сопровождать автомобиль со снарядами, Робби сказал: — этому не бывать. Однако, он не хотел устраивать дело на виду у всех и решил просто в последнюю минуту задержать токаря у станка.
Нед наблюдал за укладкой в автомобиль больших ящиков, на которых было написано: «Осторожно верх».
На двух языках — русском и английском.
Он внимательно проверял перед отправлением упаковку и собственноручно ставил букву «С» на ящиках, подвергнутых проверке. Условились правильность груза подтверждать этой начальной буквой имени профессора.
Когда погрузка была уже закончена, из токарного отделения вышел Робби.
— Пойди-ка на минутку, Нед, — сказал он, — мне надо сказать тебе кое-что.
Нед приказал шоферу подождать и поднялся вслед за Робби на второй этаж, в комнату, где, блестя новенькими частями, стояли тяжелые токарные станки. Около одного из них Робби остановился и, хладнокровно вынув из кармана револьвер, приставил его к лицу Неда.
— Подожди здесь минуту, приятель, — сказал сыщик, и Нед услышал шум отъезжающего автомобиля.
Он сжал кулаки и попробовал рвануться, но, вовремя вспомнив о револьвере, остановился. Его обманули! Этот дьявол с револьвером проникнул в его тайну, и он, Нед, не сумеет помешать отправке груза. Мысли вихрем пронеслись в его мозгу, и, раньше чем сыщик сумел предупредить его движение, он схватил один из стоящих на соседнем станке уже готовых снарядов и с силой швырнул его на пол. Не вполне закрепленная головка снаряда отлетела, стеклянная трубка, проходившая внутри, разбилась, и темная маслянистая жидкость большим пятном расползлась по каменному полу и начала испаряться на глазах перепуганного сыщика. Сам снаряд покатился под станок, и, к великому удивлению ожидавшего выстрела Неда, сыщик Робби отбросил револьвер в сторону и, мгновенно закрыв глаза рукой, нырнул под станок, при чем нырнул не на животе, а на спине.
Нед не дал себе труда разбираться в странном поведении противника и, как молния, выскочил наружу через огромное окно. Прыжок сошел благополучно. Теперь остается догнать автомобиль. Как это сделать?
Сыщик Робби знал, что он делает. Масло, смазывавшее части станка, капало прямо ему на лицо, и, лежа под его струями, он смутно надеялся, что проклятый газ не проникает сквозь масляную оболочку.
Однако, надежды его не оправдались. Вскоре в глазах появилась режущая боль, красные точки мелькали, как в калейдоскопе, а еще немного спустя Робби почувствовал, что он ослеп, и, зажав глаза ладонями рук, с тоскливыми воплями выполз из своего ненадежного убежища.
Он полз, как червяк, стараясь не отрывать рук от невыносимо ноющих глазных впадин, а когда, наконец, скатившись по лестнице, выбрался на свежий воздух и ухватился руками за косяк двери, не решался поднять веки из страха лишний раз убедиться в своей слепоте.
Эта дверь стала для него ориентировочной точкой. Он отлично представлял себе, что прямо перед ним находятся ворота завода и что, выйдя из них, он должен свернуть вправо, чтобы дойти до лаборатории профессора. Однако, он во что бы то ни стало должен был проделать этот путь незамеченным. Вероятно, Нед не один и, может быть, уже сейчас за ним, слепым и беспомощным, как котенок, следят друзья этого проклятого социалиста. Б-р-р! Ему холодно стало при одной мысли об этом.
Он прислушался и несколько удивился той мертвой тишине, которая царило вокруг. По-видимому, ни на дворе ни в мастерских никого не было. Ба! Он даже подпрыгнул от удовольствия. Происшествие отшибло ему память. Ведь уже вечер. Работы кончены и нигде никого нет. Остается только красться по стенке, благополучно миновать сторожа, который тоже может быть из этих, и предупредить профессора.
И сыщик Робби с закрытыми глазами тронулся в путь, показавшийся ему бесконечным.
VI
Очутившись вне завода, Нед сразу оценил положение. Надо нагнать автомобиль. В этом все спасение. Они условились с ребятами из центрального гаража, что весь транспорт будет приведен к ним, и там ящики со снарядами будут заменены другими, ничем не отличающимися по внешнему виду.
План был детально разработан Недом после того, как попытка с порчей снарядов не удалась ввиду тщательной проверки их при окончательной упаковке. Проверяли специалисты, и первый же испорченный Недом стакан был замечен и забракован. Новый план был крайне несложен. У центрального гаража машину от заводского шофера должны были принять шоферы военные, и уже они везли груз дальше — на вокзал. Нед позаботился о том, чтобы оба военных оказались из числа своих, посвященных в историю ребят, и ждали бы в гараже с заранее заготовленным и нагруженным поддельными ящиками автомобилем, точной копией первого. И вот теперь все летит вверх тормашками.
Впрочем! Нед соображал быстро. Автомобилю надо сделать круг почти в две мили, чтобы проехать в город. Между городом и лабораторией находится болото. Через болото есть тропинка. Если хорошо бежать, то можно перерезать путь автомобилю, пока он объезжает болото. А Нед бегает не плохо!
Шофер, бешено гнавший свой ужасный груз по указанному шоссе, не успел опомниться, когда Нед на ходу вскочил на передок и, вырвав руль, повернул автомобиль направо, туда, где высился корпус центрального гаража. Но он помнил приказание ни в коем случае в гараж не заезжать и решил вернуть дерзко захваченное управление машиной. Они боролись не долго. Меньше чем через минуту и шофер и Нед вылетели из машины, и никем не управляемый грузовик полным ходом понесся прямо к дверям гаража.
У самого гаража машина наскочила на какой-то камень, круто повернула в сторону, и крайний ящик вылетел от толчка на землю. Один из рабочих, услыхав шум от его падения, с гаечным ключом в руках подскочил к нему. Он увидел, что автомобиль летит прямо на маленький домик гаражной конторы, и бешено заорал:
— Эй, кто там, несчастье!
И непосредственно за этим предостерегающим криком грузовик врезался в кирпичную стену, пробил ее как яичную скорлупу, и страшный взрыв потряс окрестность.
VII
Профессор Сидней Эшби и не подозревал о тех сценах, которые разыгрались вокруг его снарядов.
Он был занят своим опытом, окончательной проверкой своего газа.
Маленький арабчонок не чувствовал грозившей ему опасности. Он с любопытством следил за тем, как профессор надел себе на глаза странные очки, и спокойно последовал приглашению занять место у стола, на котором горела спиртовка, подогревавшая колбочку с какой-то странной жидкостью. Профессор Сидней, боясь, что мальчик, почувствовав боль, убежит и испортит опыт, встал сзади него, положив руки так, что они образовали нечто вроде барьера, и, бросив в кипящую жидкость желтый порошок, спокойно ожидал результатов.
Робби уже добрался по его расчетам до дома профессора, как вдруг страшный взрыв ударил ему в уши. Он вздрогнул, открыл глаза, и прямо перед ним мелькнуло ярко освещенное крыльцо профессорского дома с маленькой белой собачонкой, сидевшей на пороге раскрытых дверей. Он бросился вперед с радостным криком. Сыщик Робби видел! Сыщик Робби не ослеп!
Не ослеп и арабчонок. Как раз в тот момент, когда взрыв заставил Робби открыть глаза, профессор Сидней сорвал с себя очки и на глазах испуганного арабчонка разбил хрупкую колбу. Газ, прекрасно ослепляющий животных, не действовал на людей.
Москва. Май 7-го года.
Человек без руки
I
Кажется, уже неделю льет этот проклятый дождь! Небо серое, скучное, и облака на нем собрались, по-видимому, всерьез и надолго. Целый день клонит ко сну, работа валится из рук и никакого, ну, никакого настроения. Где уж тут говорить о рассказе, когда просто двух строк из себя выдавить не можешь. Надоел дождь. Ах, как надоел!
И редактор надоел. Каждый день, неотступный и тягучий, как дождь, он пристает со своими напоминаниями. Как будто я без него не знаю, что написать рассказ нужно, потому что... да, потому что жрать человеку надо.
Ну, а если нет темы? Если в голове ни единой мысли, кроме мыслей о солнце, о теплой летней погоде, о береге моря и о мягком, ласковом, как шерсть котенка, песке? Правда, из песка и моря можно кое-что сделать, но редактор капризен и требует во что бы то ни стало московское. Подавай ему московский рассказ и — хоть умри! Московский рассказ! А из чего его делать прикажете? Из хмурого неба, потоков дождя и насупившихся, обмокших до безобразия, домов? Веселенький рассказ будет, что и говорить.
Одним словом — у меня нет рассказа. И пока погода не перестанет идти на поводу людей из Пулковской обсерватории, очевидно, и не будет.
Но редактор! Он врывается в мою крошечную комнату, в которой и без того тесно, приносит свой «стэтсон» и мексиканскую блузу, смеется так, что примус начинает испуганно шипеть и тухнуть, и требует, требует, как будто я ему в самом деле чем-то обязан, рассказа. И непременно хорошего, веселого, и еще непременно московского.
Что касается хорошего, то это, конечно, не трудно. Ну, а насчет московского и веселого, то тут, как говорится — Месс Менд извините. Я, как известно, Москвы избегаю старательно. Неровен час напутаешь что-нибудь, и читатель тебя этак вежливо попросит не завираться. Неприятно!
То ли дело Запад, Европа, Америка — там плети чего хочешь. Заставляй своих героев лазать через стены и трубы, отращивай людям хвосты. Все сойдет, потому далеко очень. Кто проверять станет?
По случаю всего изложенного выше я сбежал вечером из дому и решил до утра пробродить по бульварам, чтобы редактор, который, конечно, не замедлит почтить мою комнату своим визитом, подумал, что я вообще исчез с литературного горизонта.
Погода на мое счастье поправилась. Дождь прошел, здраво рассудив, что ночью ему делать нечего, так как порядочные люди спят и внимания на нет не обращают. Небо прояснилось, и жара стояла такая, что впору голому бегать. На бульварах не было еще никого, за исключением людей, не получивших своевременно десятипроцентной нормы и теперь расположившихся на скамейках, предоставленных в их распоряжение Моссоветом.
Вначале я брел просто так, без всякой определенной цели.и, надо сказать по совести, без всяких мыслей. Потом решил воспользоваться случаем и поискать темы. Искал я ее настолько старательно, что какая-то парочка, очевидно, не понявшая моих истинных намерений, попросила меня проходить своей дорогой и на людей глаз не пялить. Я попробовал разъяснить им в чем дело, но они так прозрачно намекнули на то, что в милиции имеется большой запас всяких тем, что мое благоразумие подсказало мне необходимость ретироваться. Короче говоря, из поисков темы ничего не вышло.
Я уже всякую надежду потерял и направился домой, когда мне преградил дорогу какой-то человек в лохмотьях, с одной только рукой, и попросил помочь пострадавшему. Высыпав ему в единственную его руку всю имевшуюся у меня мелочь, я невольно остановился, пораженный необычайным выражением его глаз. Они были странно жизнерадостны для однорукого калеки, и в глубине их горел огонек неистощимого веселья и жизненной энергии.
— Эге, — подумал я, — вот она — тема!
Калека, заметив мой пристальный взгляд, как-то полуиспуганно, полусконфуженно, взглянул на свое плечо и поторопился свернуть с моей дороги, но я вежливо остановил его.
— Послушайте, товарищ. Не откажите мне в любезности присесть со мной вот на эту скамейку и за соответствующее вознаграждение совершенно правдиво и искренно рассказать, как и где вы потеряли свою правую руку?
Он сразу сообразил в чем дело и предложил:
— Пять рублей за печатный лист.
Это повысило в моих глазах стоимость будущей темы, и я решил, что буду до одурения торговаться с редактором.
— Идет. Как же мы высчитаем листы вашего рассказа?
— По времени. Час — печатный лист.
Я согласился, и мы присели на одну из свободных скамеек. Человек без руки попросил у меня папиросу и, закурив, начал свой рассказ.
II
Жуткая это, товарищ, история. Жуткая и печальная. Потерял я свою руку в прошлом году и потерял ее из-за двух причин. Во-первых, из-за того, что был я паразитом трудящихся масс, а во-вторых, из-за нетвердой валюты.
Я даже подпрыгнул от удовольствия при таком таинственном и многообещающем начале.
— Из-за нетвердой валюты?
— Да, и из-за того, что был паразитом. Однако, вы слушайте и не перебивайте. Память у меня слабеть стала. Сбиться могу.
Я обещал сидеть смирно и молчать. И до самого конца рассказа этого обещания не нарушил.
— Был я до НЭПа, — продолжал мой собеседник, — гражданином, как все. Служил при продовольственном деле и имел возможность не только не голодать, но и на черный день малую толику откладывать. А надо вам сказать, что семья у меня немаленькая — сам пять! Ну вот служил я. Где можно брал, где нельзя тоже. А все с рук сходило, и даже благодарности за честность и хозяйственность имел. Потому, как сметка у меня на этот счет хорошая. На большое не зарился, а все понемногу, по зернышку, так сказать, наклевывал.