Внезапно воздух наполнился шуршанием, и с повадками опытных парашютистов на землю опустились грифы. Вытянув длинные шеи, они стали приближаться к туше неуклюжими шагами. Убедившись, что путь как будто свободен, они окружили добычу кольцом, но тут из вспоротого брюха буйвола неожиданно выскочил, оскалив зубы, злобный шакал. К двум первым шакалам добавился третий, и они чередовались: один ест, другой отгоняет грифов, третий беспокойно трусит кругом, следя, не идет ли тигр. Когда вся тройка, наевшись досыта, оставила тушу, стая грифов, подпрыгивая и помогая себе крыльями, заняла их место. Сопровождая трапезу жутким шипением, птицы терзали убитого буйвола, и его совсем не было видно из-за широких взмахивающих крыльев.
Мясо кончилось быстро, однако грифы не торопились улетать. Озаренные восходящим солнцем, они неловкими прыжками приблизились к светлому глазу водоема. Не скажу, чтобы их силуэты на его фоне смотрелись красиво… Сделав по глотку, птицы входили в прозрачную воду: после трапезы полагалось искупаться. Окунут сперва одно крыло, потом другое и встряхиваются, разбрызгивая капли. Когда в маленьком пруду совершают омовение три десятка грифов, вода, естественно становится мутной и жирной. Казалось бы, после этого пить ее невозможно, однако уже к вечеру поверхность водоема опять была чиста! Объясняется это просто: мелкие рыбешки, а с ними й все обитающие в пруду лягушки с благодарностью поглотили калорийную пленку жира, перенесенного грифами с буйволовой туши. Через телеобъектив я отчетливо видел, как над поверхностью воды жадно открывались маленькие рты; стайка рыб и несколько лягушек усердно трудились весь день.
Поскольку вдоль этого русла сохранился лишь один крохотный пруд, шанс увидеть тигра оставался. Глядишь — появится «наш» или какой-нибудь другой. К тому же меня интересовало поведение остальных животных у водопоя, и дежурство продолжалось. Каждый день около двенадцати часов Фредрик приносил мне холодной воды для питья и кипяток в термосе, чтобы я мог приготовить себе что-нибудь поесть из сублимированных концентратов. В общей сложности я провел в том году у водопоев Канхи шесть суток — трое суток у первого, затем двое у второго и еще сутки у пруда в другом конце национального парка, где с давних пор стояла бетонная вышка.
Шесть суток в засидке ради одного-единственного эпизода — не многовато ли? Тем более, что в этот раз мне все равно не удалось снять купающегося тигра! Как говорилось выше, к первому пруду тигр пришел, когда уже нельзя было снимать, и образ его ярко запечатлелся лишь в нашей с Фредриком памяти. И у других водопоев тигры днем не появлялись по той простой причине, что царил немилосердный зной!
Ох, этот зной… Убежден, что немногие европейцы выдержали бы даже одни сутки в засидке на таком солнцепеке. Тут необходима тренировка. Пот катит градом, и вы поглощаете огромное количество теплой (45) воды. Хотя я каждый день готовил себе «цыпленка с рисом», как значится на пакетах, которые я по совету Фредрика привез с собой из Швеции, мой организм стал до того тощим и «дегидрированным», а попросту говоря — обезвоженным, что я едва не пропорол костями свое ложе, когда после шести суток дежурства у водопоев наконец-то смог удобно вытянуться в гамаке.
Ни одно неосторожное движение, ни один лишний звук, вроде металлического стука аппаратуры, недопустимы в засидке, и к такому строгому режиму привыкаешь не сразу. Помню, как трудно было мне, непоседе по природе, высидеть с моей первой кинокамерой всего каких-нибудь два часа у гнезда зеленого дятла в Сёрмлан- де, в родной Швеции. Это было ровно 25 лет назад… С той поры накопился изрядный стаж пребывания в засидках. Почти такая же жара, как в Индии, царила на болотах Каруни на Тринидаде, где я много суток снимал крупным планом занятых птенцами алых ибисов — снимал с трехэтажной башни, которую соорудил в несколько этапов на иле. Тринидад расположен намного ближе к экватору рЩ с. ш., Канха — 20 с. ш.), но климат там благодаря окружающему океану прохладнее, нет-нет да и подует ветерок…
Бывают и холодные засидки — бр-р-р! Тут у меня накоплен десятилетний опыт в Швеции, где случалось закапываться в снег при морозе в 15–20. Правда, ночи, когда подстерегаешь глухаря и тетерева, отличаются приятным «теплом» — температуры около нуля и лишь изредка ниже —10.
Долгое ожидание кадра — отнюдь не пытка для души, как может показаться нетренированному человеку, напротив. Разумеется, трудно бывает бороться со сном, когда глаза неотрывно направлены на пустое место, где, по твоим расчетам, должен рано или поздно появиться предмет съемки. Здесь недалеко и до беды. Отлично помню внезапное пробуждение во время дежурства у ястребиного гнезда в 22 м над землей. Во сне я вывалился из дерюжной люльки и проснулся уже в полете, лихорадочно цепляясь за колючие еловые ветки на пути к земле, куда, по счастью, все-таки не долетел. Вообще же как раз то, что вы подолгу не отвлекаетесь ни на что стороннее, обеспечивает на редкость благоприятные возможности спокойно, не торопясь поразмыслить над причинными связями, позволяя мозгу в состоянии «медитации», как теперь принято говорить, объективно оценивать различные ситуации и в меру сил создавать логические конструкции.
Так и проходит время… И на Востоке тоже, особенно в этой части Индии, оно чаще всего проходит, как говорится, вхолостую. Для человека, привыкшего к «эффективному планированию», время как понятие, как единица измерения превращается в нечто тягучее, наделенное свойством зыбучих песков… Не берусь даже подсчитать, сколько тщательно составленных планов и проектов на день бесследно кануло в индийском восприятии времени, а вернее, в неспособности представить себе, что значит время и назначенный час. Время проходит — это единственное, в чем здесь можно быть уверенным…
Поистине, нет ничего удивительного в том, что в наши дни искусство медитации распространяется волнами из Индии. Сам я, проведя не один год в этом регионе, не очень расположен восхищаться мудростью индийского искусства релаксации (вполне доступного тем, у кого есть склонность и задатки). А вообще-то медитация в наши дни может служить естественным и полезным противовесом нашей западной стрессовой карусели, которая вертится все быстрее с явным ущербом для разумного существования и самой жизни. Безусловно, где-то расположена золотая середина… И конечно же, куда как прекрасны минуты, когда совершенно забываешь о проблеммах, обязанностях, штанах и прочих заботах. С благодарностью и восторгом вспоминаю один такой случай. В Дели я посетил представление в театре классического индийского танца, где после основной программы был исполнен номер, который я назвал бы волшебным. Открывается занавес. Лицом к публике неподвижно сидят двое, и чуть слышно звучат аккорды на четырехструнной тампуре, подобные далекому хору насекомых в тропической ночи. После долгого и плавного вневременного — вступления из одних только нежных струнных тонов один из мужчин начал петь. Без слов — тихие чистые звуки, перемежаемые длинными паузами. Вскоре первого певца неприметно сменил второй, затем неторопливый диалог постепенно перешел в дуэт. Время перестало существовать, мое сознание наполнилось отрадными видениями, в которых приятные воспоминания, воплощаясь в летучие грезы, сочетались со светлыми, оптимистическими мыслями, в чем я как раз тогда очень и очень нуждался. Когда это наваждение кончилось, мои часы утверждали, что пение длилось полтора часа, хотя для меня время замерло и царил чудесный покой…
Конечно, это уникальный случай, и вряд ли можно сравнивать его с «медитацией» на платформе в индийском лесу, когда состояние напряженной готовности чередуется с интенсивной работой мысли. В этом есть разнообразие, которое мне нравится. Мозг занят отвлеченными мыслями в меру долго — подобно тому, как шахматист думает над очередным ходом; рано или поздно в них вторгается реальность окружающего леса. Вот зашуршали сухие листья, как будто по высохшей почве побежали маленькие ручьи, и вскоре появляется группа предельно осторожных аксисов. Впереди, как всегда, самка, пугливым арьергардом — самцы-рогачи, оленята и остальные самки. Разумное построение: нападающему тигру легче схватить самца, который может застрять рогами в переплетении ветвей.
Напряжение моих мышц растет вместе с напряжением оленей, приближающихся к заманчивой воде. В любую минуту из зарослей у водопоя оранжевым пламенем может вырваться тигр. На влажном песке запечатлелись следы широких лап, и запах тигра, громкий предупредительный сигнал для острого обоняния оленей, воздвигает психическую преграду, которую они преодолевают короткими бросками, покачивая стройными шеями вниз-вверх; вниз — чтобы обнюхать почву, вверх — чтобы проверить даль зрением и чутьем. Вдруг словно электричество пронзило нервы, олени круто разворачиваются и бросаются назад. Несколько скачков — и наиболее уравновешенные остановились, остальные следуют их примеру, и снова образуется продвигающаяся вперед нервными рывками многоголовая группа серо-коричневых в белую крапинку тел.
Но вот наконец стадо добралось до воды. Первыми принимаются пить самки и телята, а осмелевшие самцы отталкивают мешающих им самок легкими уколами передних пеньков. Все жадно пьют, запасая влагу на сутки. Сбор у водопоя происходит раз, иногда два раза в день. Красивая картина — круг гибких напряженных тел у воды, дрожащее отражение длинных шей и больших темных глаз. Утолив жажду, олени уже намного спокойнее возвращаются в относительно безопасные уголки леса. Но иногда они молниеносно срываются с места и мчатся во весь карьер — это берет верх страх перед тигром. Затрудняюсь назвать видение более прекрасное, чем бегущий между черными стволами аксис с развесистыми рогами — яркий и мощный пример совершенного владения своим телом.
И опять тишина, прорезанная редкими низкими свистами иволги и ксилофон- ными трелями двух бородастиков, родичей дятла. Сменив в камере пленку, запечатлевшую нервный спектакль оленей, я снова сижу неподвижно, как йог, предоставляя работать ассоциативным центрам мозга. Нужна основательная «тренировка» одиночеством чтобы должным образом воспринимать такое времяпрепровождение.
Одиночество… Подумать только: уже тринадцатый год подряд сижу я вот так, довольно прочно изолированный от большей части всего, что составляет шумный, беспокойный мир человека. И не могу пожаловаться на однообразие: нет более чудесного способа проникнуть в мир животных, который для среднего человека приоткрывается лишь изредка, да и то наподобие забавных сценок в кинетоскопе. Каким фантастическим учебником стали для меня эти тринадцать лет в тропиках и десять лет киносъемок в Швеции… Токование тетеревов и танцы скальных петушков на вершине горы в Гайане… Семейная жизнь длиннохвостой неясыти на морозном Севере — и бытие жиряков в извилистых ходах полукилометровой пещеры в горе Арипу на Тринидаде… Сопоставление ряда ягуар — оцелот — пума — тигровая кошка — тигр — леопард в Южной Америке и Азии. Каннибалы Асматского берега на западе Новой Гвинеи — и «белые» индейцы акурио в Суримане, живущие в условиях каменного века… И еще многое, многое другое. Поистине мне есть, что «перелистать» в томах памяти — факты, которые тщательно исследованы мною и подчас больше никем и которые я могу сопоставь лять, пользуясь подробнейшей кинодокументацией. А теперь вот, в 1977 году, я читаю первые страницы книги жизни, повествующей о животном мире Индии, первые страницы мира «Книги джунглей».
Правда, ничто не дается даром… Тропические болезни и несчастные случаи преследуют меня с нерегулярным постоянством; внезапного наводнения в Гайане было достаточно, чтобы сорвать программу съемок и погубить всю аппаратуру, что особенно больно ударяет по свободному художнику. Но это еще не самое худшее в оборотной стороне медали, хуже всего томительное чувство полного одиночества, которое иногда — нет, частенько — вонзает в душу свои клыки. Чувство полной забытости и ненужности рождается, стоит лишь углубиться в свой «зеленый рай» вдали от благоустроенного семейного быта в большом городе. Читатель, если у тебя есть родственники на судах в заграничном плавании или на какой-либо работе в дальних странах, не забывай писать им! Ничто не согревает так, как письма, и ничто не сверлит так, как их отсутствие, когда твои товарищи читают два, три, четыре письма, доставленные индийской лодкой по реке или миссионерским самолетом в «белое пятно» на карте Южной Америки.
Но что это я — прочь ядовитые мысли! Ведь прожил я как-то все эти годы… К тому же в «Книге джунглей» внезапно открылась новая страница. Из густых бамбуковых зарослей распространяется запах, который почует даже человек с очень слабым обонянием. Волны шороха и шелеста перемежаются полным безмолвием.
Я знаю, кто там, знаю еще до того, как сквозь бамбуковый частокол просачиваются черно-бурые создания. Дикие свиньи! Стадо средней величины, два с лишком десятка особей. Выбежали на песок пересохшего русла и, словно по команде, замерли на месте на несколько секунд. Потом опять, как по команде, слаженно двинулись вперед — и вновь остановились, втягивая воздух подвижными светлыми пятачками. Диву даешься, как они могут чуять какой-нибудь запах помимо собственного — он поднимается к моему махану таким густым облаком, что, кажется, впору увидеть его, как видишь дым…
Наконец подошли к воде. Первым делом вонзают рыло в окружающий его песок и вспахивают в поисках съестного, будто почвофрезой. Разумный маневр: в поверхностном слое копошится множество влаголюбивой живности, которая не замедлит уйти поглубже в землю, спасаясь от топающих копыт.
Кончив соревноваться в пахоте, свиньи идут к воде и шлепаются в мокрый песок, постанывая от блаженства. Лежа наполовину в воде, скребутся о песок косматыми боками и замирают, хорошенько вымазавшись в грязи. Предел наслаждения: сверху припекает солнце, снизу теплая вода прополаскивает жесткую щетину… Один здоровенный кабан уселся в лужу и медленно покачивается, растирая илом и песком изъеденные насекомыми окорока. До чего же зверски хорошо!
Через четверть часа стадо выстраивается и трусит вдоль песчано-каменистого проспекта, образованного сухим руслом. Внезапно, как это было и с оленями, кабаны вздрагивают. Одним рывком они одолевают двух-трехметровый береговой обрыв, но, пробежав метров двадцать, дружно останавливаются, прислушиваясь и принюхиваясь. Все понятно: ждут, как и я, появления тигра.
А у пруда снова тишь и покой; правда, вода заметно побурела после «свинского» плескания. Два ястребиных орла приземляются у водопоя и затевают легкую потасовку — внутривидовая агрессия, — прежде чем утолить жажду. Время от времени на пруд пикирует белогрудый зимородок, но с уловом плохо. И у меня опять появляется время, чтобы поразмыслить. В частности, над таким вопросом: разумно ли торчать над лесным прудом в Индии, прижимая к носу кинокамеру. Вместо того чтобы, скажем, преподавать в Стокгольмском университете или работать в Национальном музее? Продолжать исследование тонкостей стереоскопического зрения у птиц, особенно у сов. Вести «нормальный» образ жизни.
Когда я только начинал снимать, то словно окунулся в поток экстаза. Возможность воспроизводить кинокадрами и звуком то, чем восхищен и увлечен, то, что любишь, — не меньший источник энергии, чем стремление художника творить в глине, в камне, в красках. Прибавим к этому такой немаловажный фактор, как передача жизни и подлинного движения, которое статическое искусство способно воспроизводить лишь фрагментарно. Пусть даже это точные, великолепно схваченные моменты и ситуации, как на картинах Лильефорса. Передать изображением и звуком движение, действие, ход событий — такая работа на всех этапах, будь то в поле или в монтажерской, необычайно воодушевляет.
Очень скоро первоначальная страсть запечатлевать красоту ландшафтов и животного мира Швеции стала у меня сочетаться со стремлением обучать, направлять. Чем ближе общаешься с природой, тем сильнее любишь ее, проникаешься желанием оберегать ее и привлечь к этому делу других. Полагаю — надеюсь! — что это аксиома.
Сколько случаев отвратительного, бездумного равнодушия довелось мне наблюдать на севере и на юге, на западе и на востоке, повсеместно, где наш «господствующий» вид злоупотреблял своей властью над окружающей его флорой и фауной! Бездумье, душевная слепота, наплевательство — шаги на пути к жестокой страсти уничтожать и разрушать, получая от этого радость. Надо противоборствовать любым — малым и большим — шагам такого рода. Немалую пользу может принести достоверный, но — внимание! — в меру апеллирующий к чувствам фильм. Увидев действительность, ближе познакомившись с животными — естественно, через посредника, — зритель проникнется столь необходимым чувством уважения к чужой жизни; особенно важно это для молодых, которые смогут взглянуть на животный мир под более разумным, не таким эгоцентрическим, вернее, антропоцентрическим углом зрения, какой был присущ прежним поколениям. Воздействовать в этом духе на широкую публику через такое сильное средство информации, как телевидение, — моя первейшая цель, придающая работе оттенок того, что в старину обозначалось словом «призвание».