Что же будет делать человек 1805,1806 и 1809-го годов — человек быстрых решений, оставивший лагерь в Булони, чтобы выиграть битву под Аустерлицем; человек, уехавший из Тюильри и объявивший, в какой день он вступит в Берлин; человек, оставивший Испанию, пересекший Францию и дошедший быстрым шагом до Вены?
Теперь он пойдет на Петербург; так он, по крайней мере, говорит.
На столе развернута карта, где отмечен путь ко второй столице Московской империи, но на соседнем столе раскрыта карта, где указана дорога на Париж.
Он будет ждать неделю, прежде чем примет решение. Эта неделя необходима, чтобы его письмо императору Александру пришло в Петербург и был получен ответ. Сейчас только 19 сентября, погода великолепная: еще есть время, чтобы принять решение.
И потом, по прошествии первых трех дней город сгорел, это так, но пожар утих, Кремль уцелел и вновь стал обитаем.
Император возвратился в Кремль; ему казалось, что он берет Москву во второй раз.
Здесь он мог видеть ужасное зрелище изголодавшейся армии, пожирающей останки города.
За те три дня, пока Москва горела, Мюрат, преследуя генерала Кутузова, потерял его следы; но Кутузов не замедлил объявиться.
Отступив на восток, он внезапно повернул к югу и развернулся между Москвой и Калугой.
Наполеон отдал приказ Мюрату продолжать его преследовать. Мюрат, согласно приказу, вошел в соприкосновение со своим противником 29 сентября, а потом 11 октября.
Известие о двух сражениях заставило содрогнуться Наполеона, сохранявшего еще надежды. То, что случилось, было неслыханным, как бывает в один прекрасный летний день, когда вдруг раздается гром среди безоблачного неба.
За исключением своей последней Австрийской кампании, император обычно считал войну законченной, если взята столица. Почему же так не случилось в этой кампании, как это было в других кампаниях, почему этого не произошло с Москвой, как было с другими столицами?
Но здесь была одна причина или, скорее, три роковые причины — таких Наполеон еще нигде не встречал, — три обстоятельства: молчание Москвы, молчание пустыни, окружающей Москву, и наконец молчание Александра, казалось не волновавшегося за Москву.
Наполеон считает дни: вот уже одиннадцать дней — одиннадцать веков — как длится это молчание!
Хорошо! Тогда будем драться из упрямства: Наполеон проведет зиму в Москве.
Он назначает интенданта в столице русской империи, создает муниципалитеты, отдает приказы о снабжении армии продовольствием. Он сделает из города огромный укрепленный лагерь: хлеба и соли, этих двух элементов восстановления человеческих сил, здесь будет достаточно; если нечем будет кормить лошадей, мы их засолим, если не будет хватать жилья, расположимся в подвалах. В Москву приедут играть лучшие актеры из Парижа, как они играли в Дрездене. Здесь придется пробыть пять месяцев, эти пять месяцев пройдут быстро. Весной подойдут подкрепления, вся Литва, вооружившись, присоединится к нам, и мы закрепим победу.
Да, но что скажет Париж, если в течение пяти месяцев не будет получать вестей от своего императора и от армии в сто пятьдесят тысяч человек? Что сделают пруссаки и австрийцы, эти не слишком верные союзники, способные в один миг обернуться врагами?
От такого замысла надо отказаться.
Третьего октября принято новое решение: сжечь остальную часть Москвы, через Тверь пойти на Петербург, Макдональд соединится там с основными силами армии, Мюрат и Даву будут командовать арьергардом.
Этот новый план зачитал Евгений; генералы, маршалы, принцы, короли переглядываются, таким образом спрашивая друг друга, не сошел ли с ума их император.
Нет, просто удача перестает к нему благоволить. Раньше, когда он вынужден был отступать, он чувствовал ее рядом с собой, он опирался на нее — сегодня ее не было с ним и его руки ощущают лишь пустоту!
На самом же деле ему нужно совсем другое — ему нужен мир.
Император вызывает Коленкура. Этот дипломат, который два года был послом при царе Александре и которого царь считал другом, сумеет добиться выгодных условий. Но Коленкур отказывается, он знает Александра: Наполеон не получит ответа от своего врага, пока он не очистит полностью территорию России.
Тогда решают отправить Лористона. Тот соглашается, едет в лагерь Кутузова, чтобы попросить у старого генерала пропуск в Петербург; но полномочия Кутузова не простираются так далеко, и он предлагает отправить князя Волконского в Петербург с депешей, нисколько не сомневаясь, что это ни к чему не приведет. И он прав: ни Волконский, ни Лористон, ни Коленкур не привезут ответа — дать этот ответ поручено зиме.
Она наступила около 14 октября, когда появился первый снег.
Император, наконец, понимает предостережение; он отдает приказ снять все украшения с церквей как трофеи французской армии; теперь будет щедро награжден Дом инвалидов: его купол украсит крест Ивана Великого, венчавший главный собор Кремля.
Шестнадцатого отступление еще не решено и само это роковое слово, означающее, что удача императора идет на убыль, еще не было произнесено. В этот день на Можайск отправляют дивизию Клапареда с трофеями похода и всеми теми ранеными и больными, кого можно было еще транспортировать.
Больные и раненые, которые не смогли бы перенести тяготы пути, были оставлены в больнице Воспитательного дома. Впрочем, в этом доме страданий находились как русские, так и французы. Хирурги лечили и тех и других одинаково внимательно, с человеколюбием, не знающим разницы между нациями: для него люди есть люди. Было решено, что хирурги останутся вместе с ними.
Внезапно пушечная канонада, впрочем не перестававшая грохотать то в одной точке, то в другой, послышалась ближе к Москве.
Император во дворе Кремля проводит смотр дивизии Нея; он слышит зловещее эхо, но делает вид, что ничего не происходит. Вечером, поскольку никто другой не осмеливается сообщить ему печальную новость, Дюрок решает рискнуть: он входит к императору и говорит, что Кутузов атаковал Мюрата в Воронове, обошел левое крыло неаполитанского короля, отрезал ему отход, отбил у него двенадцать пушек, двадцать зарядных ящиков, тридцать фургонов, убил двух его генералов и вывел из строя четыре тысячи человек; сам неаполитанский король был ранен, когда совершал чудеса для восстановления порядка в бою, благодаря героизму Понятовского, Клапареда и Латур-Мобура проигранном только наполовину.
Это было как раз то, чего ждал Наполеон, — ему нужен был предлог, чтобы покинуть Москву; этот предлог был найден.
Надо было наказать Кутузова.
В течение ночи 18 октября армия двигалась к Воронову, на другой день, 19-го, император сам покидает святой город и, протягивая руку в сторону Калуги, говорит: «Горе тому, кто встретится на моем пути!»
Он пробыл в Москве тридцать пять дней и вышел оттуда со ста сорока пятью тысячами человек, пятьюдесятью тысячами лошадей, пятьюстами орудиями, двумя тысячами артиллерийских упряжек, четырьмя тысячами зарядных ящиков, колясок, повозок и других транспортных средств.
Четыре дня спустя, в ночь с 22 на 23 октября, к часу ночи, хотя армия была уже в трех переходах от Москвы, сильный взрыв всколыхнул воздух и землю как при землетрясении.
Те, кто охранял императора, в ужасе подскочили, спрашивая друг друга, какая же катастрофа могла вызвать подобные толчки.
Дюрок вошел в комнату императора, лежавшего одетым на кровати.
Император не спал и повернул голову, услышав шаги великого маршала двора.
— Вы слышали, сир? — спросил Дюрок.
— Да, — ответил Наполеон.
— Что же это такое?
— Ничего: это взлетел на воздух Кремль.
И он отвернулся к стене.
Дюрок вышел.
XIII
ПОХОДНЫМ ШАГОМ
Это было 19 ноября, спустя ровно месяц после выступления из Москвы.
Французская колонна примерно в четыре-пять тысяч человек, тащившая с собой около дюжины пушек, растянулась длинной черной линией на расстояние дневного перехода к западу от Смоленска, между Корытней и Красным.
Три сотни конников следовали с колонной на ее флангах.
Эти конники, присоединившиеся в Смоленске, принадлежали к разным родам войск, и только благодаря невероятным усилиям и храбрости им удалось объединиться и отправиться в путь. Что стало с их полками и даже корпусами, в которые они входили? Об этом никто ничего не знал. Что с ними стало? То же, что станет будущей весной с этим снегом, по которому они идут?
Действительно, в то время, когда мы видим этот несчастный осколок одного из самых великолепных корпусов армии, Наполеон, опередивший его на три дня, только что вошел в Оршу с шестью тысячами солдат Старой гвардии, оставшимися от тридцати пяти тысяч; Евгений с восемнадцатью сотнями солдат, оставшимися от сорока двух тысяч; Даву с четырьмя тысячами воинов — оставшимися от семидесяти тысяч! Это было все, что Наполеон, шедший впереди с палкой в руке, подавая пример храбрости и терпения, упрямо еще называл Великой армией…
О Ганнибалов рок! Аттилы судный день![10]
Покидая Смоленск 14 ноября, император решил, что принц Евгений и маршалы Даву и Ней будут уходить после него последовательно: Евгений первым, Даву вторым, а Ней третьим. Кроме того, он приказал, чтобы это происходило с интервалом в один день. Следовательно, сам он ушел 14-го, Евгений — 15-го; Даву — 16-го; Ней — 17-го.
Нею предписывалось распилить оси орудийных лафетов и бросить пушки, уничтожить все боеприпасы, подогнать отстающих от армии и взорвать в четырех местах укрепления города.
Ней строго выполнил эти приказания; затем он последним ступил на эту дорогу, уже разоренную тремя предыдущими армиями. По правде говоря, эти шесть тысяч гвардейцев Наполеона, тысяча восемьсот солдат Евгения и четыре тысячи воинов Даву уже не были армиями; но еще хуже было то, что все эти голодные люди, отступающие уже тридцать один день через снежную пустыню, подчинялись дисциплине только в том случае, если это было необходимо для их личного спасения:
Ни командиров там не видно, ни знамен.
Уже ни центра нет, ни флангов, ни колонн.
Вчера лишь — армия, сегодня — стадо. В брюхо
Убитых лошадей вползали греться. Глухо
Шел снег. На брошенных биваках ледяных
Порою видели горнистов постовых,
Замерзших и немых, в чьи каменные губы
Заиндевелые навеки вмерзли трубы.
Сквозь хлопья сыпались то бомбы, то картечь,
И, с удивлением почуяв дрожь меж плеч,
Кусая длинный ус, шли гренадеры мимо.
А снег валил, валил, свистал неумолимо
Полярный ветр. По льду шагали день за днем
В местах неведомых, без хлеба, босиком.
То не были бойцы, идущие походом,
То плыли призраки под черным небосводом,
Бредущая во тьме процессия теней.
И снеговой простор тянулся перед ней
Без края, без конца, как мститель беспощадный.
А непрерывный снег, слетая с выси хладной,
Огромным саваном на армию налег,
И каждый чуял смерть и знал, что одинок…[11]
О Виктор Гюго, великий поэт и дорогой друг! Решусь ли я хоть в наброске, хоть в эпизоде показать это роковое отступление после несравненной картины, изображенной тобою?
Итак, это было все, что осталось от четырех дивизий, которыми командовал Ней в начале похода; как мы уже сказали, он двигался между Корытней и Красным с четырьмя или пятью тысячами штыков и двумя или тремя сотнями конников.
Внезапно несколько разведчиков, шедших впереди, останавливаются и осматривают землю. Ней подбегает к ним и понимает, что привлекло их внимание: недавние следы боя — снег покрыт кровью, усеян разбитым оружием, изуродованными трупами. Мертвые лежат длинными рядами, указывая строй, где стояли живые.
Вдруг один из конников, прячущий под медвежьей шкурой лохмотья мундира офицера гвардейских егерей, соскочил с лошади.
— О! — прошептал он. — Здесь сражался корпус принца Евгения! Вот номера его полков на разбитых бляхах киверов.
И он с беспокойством проходит вдоль длинных рядов павших, лежащих, как колосья по краям борозды, но тщетно ищет он живого: здесь тысячи мертвецов. Наступает ночь, и надо двигаться вперед.
Вне всякого сомнения, сражение произошло накануне утром, так как ни один раненый не отвечает на крики вновь пришедших, которые пытаются заставить их приоткрыть глаза, не совсем еще сомкнувшиеся. Ночь с тридцатиградусным морозом прошла над полем боя, а такая ночь без костра смертельна. Поэтому здесь, на этом пространстве в одно или два льё, усеянном трупами, царит полное безмолвие.
Мрачный след указывал дорогу, по которой надо было идти, и по ней шли еще два часа, прежде чем остановиться.
Нужно было провести ночь — разбить бивак, разжечь костры.
По вечерам такие остановки были чем-то ужасным: каждый брел в надежде на случайную удачу, искал какую-нибудь лачугу, чтобы ее разрушить и украсть что-нибудь съестное; уходили многие, а возвращались до удивления очень немногие: одних убивал холод, других — пики казаков, третьих забирали в плен.
В этот вечер идти далеко не требовалось: еловый лес предоставлял дрова, убитые лошади давали мясо, а хлеб еще был, поскольку из Смоленска вышли только накануне.
Тот офицер, которого мы уже видели, когда он, спешившись, искал кого-то среди мертвых, одним из первых вновь вернулся на поле боя; с тех пор как там побывали люди, ночью туда набежала стая волков и пришлось их разгонять.
К счастью, хищные звери предпочитают плоть человека мясу животных: лошади оставались почти нетронутыми и послужили обильной пищей для войск, за которыми мы следуем.
Развели костры, поставили часовых и, если не принимать во внимание завывания волков, ночь была довольно спокойной.
На следующий день, на рассвете, маршал Ней дал сигнал выступать: страстная душа в стальном теле, он ложился всегда последним и первым был на ногах.
Как всегда, несколько сотен человек остались лежать вокруг еще не погасших и дымящих костров: они во сне так окоченели, что казались почти мертвыми, и в момент пробуждения им было бы проще и менее болезненно умереть, чем вернуться к жизни.
Двинулись в путь. Снег шел ночью, и сейчас он все еще продолжал падать; люди наудачу брели по океану льда, пользуясь компасом и повернувшись спиной к северному ветру. Во главе колонны шагали Ней, генерал Рикар и еще два или три генерала, предшествуемые солдатами; но это был не авангард, а обращенная в бегство кучка людей, спешивших опередить других.
Вдруг какое-то необычное движение привлекает внимание Нея. Люди, идущие впереди него, внезапно останавливаются, собираются в испуганные группы, самые первые начинают пятиться, толкая тех, кто шел за ними. Ней пустил свою лошадь вскачь; на вопрос, что происходит, они показали своему генералу сквозь просветы снега, который падал на какое-то мгновение менее плотной пеленой, на горы, окружающие их. Эти горы были черными от русских войск.
То был фланг армии Кутузова — восьмидесятитысячной армии, преследующей Наполеона! Ее не было видно из-за снега потому, что отступающие шли опустив голову, но расположившиеся наверху уже в течение часа следили за маленькой колонной, неосторожно идущей прямо на них.
И громадному полукругу, составляющему русскую армию, стоило только соединить свои фланги, чтобы пять или шесть тысяч человек Нея были зажаты как в огромном амфитеатре.
Ней приказывает изготовить оружие.